Касильда Жета - Секс на заре цивилизации. Эволюция человеческой сексуальности с доисторических времен до наших дней

Четыре миллиона лет моногамии! Это немало. Странно, что за столько времени мы не смогли как следует ужиться с этими «оковами».

Не имея на тот момент ископаемых данных о диморфизме размеров тел, Дарвин полагал, что, возможно, первые люди жили в полигамной системе гаремного типа. Но мы знаем, что если бы это было так, то в среднем современный мужчина был бы раза в два крупнее женщины. И, как мы рассмотрим в следующей главе, другим следствием такого гориллоподобного прошлого для людей было бы, к сожалению, радикальное уменьшение размеров гениталий.

Некоторые тем не менее настаивают, что человек по природе своей полигамный устроитель гаремов, несмотря на то, что практически не существует доказательств этому предположению. Например, Алан С. Миллер и Сатоши Канасава заявляют: «Нам известно, что люди были полигамными в продолжение большей части своей истории, поскольку мужчины выше женщин». Затем авторы заключают, что «поскольку самцы у людей на 10 % крупнее и на 20 % тяжелее самок, то в течение истории люди были умеренно полигамны»304.

Этот анализ не принимает во внимание, что для того, чтобы некоторые самцы могли сконцентрировать достаточно власти и богатства для содержания многочисленных жён и детей, нужны были определённые социальные условия, которых не существовало до перехода к земледелию. То, что самцы немного крупнее самок, свидетельствует о крайне низкой соревновательности самцов, но совершенно необязательно о том, что они были «умеренно полигамны». Ведь наши неразборчивые в связях «кузены», шимпанзе и бонобо имеют то же самое соотношение размеров тел между самцами и самками, при этом не стесняются иметь сколько угодно связей со всеми возможными партнёрами. Не скажешь, что их 10–20 %-ный диморфизм есть признак «умеренной полигамности». Если одно и то же физическое свидетельство означает сексуальную неразборчивость у бонобо и шимпанзе, но слабо выраженную полигамность или моногамность у людей, то общепринятая модель действительно имеет серьёзные изъяны.

Доисторические гаремы были маловероятны для нашего вида по многим причинам. Несмотря на знаменитую сексуальную ненасытность Исмаила Кровожадного (марокканский султан XVIII века, якобы отец 888 детей. – Прим. пер), Чингиз-хана, мормона Бригама Янга и Уилта Чемберлена (американец, чемпион по баскетболу, заявлявший о сексуальных контактах с 20 тысячами женщин. – Прим. пер.), устройство наших тел голосует против.

ГАРЕМЫ – ЭТО ЧЕРТА МИЛИТАРИСТСКИХ И ЖЕСТКО ИЕРАРХИЧНЫХ СЕЛЬСКОХОЗЯЙСТВЕННЫХ И ЖИВОТНОВОДЧЕСКИХ КУЛЬТУР, ОРИЕНТИРОВАННЫХ НА БЫСТРЫЙ РОСТ НАСЕЛЕНИЯ, ТЕРРИТОРИАЛЬНУЮ ЭКСПАНСИЮ И КОНЦЕНТРАЦИЮ БОГАТСТВА.

Гаремы – результат обычной жажды сексуальной новизны, свойственной самцам, и концентрации власти в руках немногих мужчин в совокупности с низким уровнем свободы у женщин. Последние черты свойственны постагрикультурным сообществам. Гаремы – это черта милитаристских и жёстко иерархичных сельскохозяйственных и животноводческих культур, ориентированных на быстрый рост населения, территориальную экспансию и концентрацию богатства. Ни в одном из сообществ собирателей с немедленным потреблением не замечено принудительных гаремов.

Снижение полового диморфизма у нашего вида наводит на мысль о том, что миллион лет назад самцы наших предков нашли некую альтернативу битвам за самок. Какую же? Многие теоретики сочли это свидетельством перехода от многожёнства к моногамии. Но почему ими не рассматривается полигамно-полиандрическая система брачных отношений? Да, моногамия ведёт к снижению полового диморфизма. Ведь самцам не приходится изо всех сил бороться, за самок, их хватает на всех. Но система, в которой и у самцов, и у самок есть, как правило, множественные параллельные отношения, снижает соперничество самцов ничуть не хуже. Принимая во внимание, что два самых близких нам вида практикуют именно такие отношения, этот сценарий представляется наиболее вероятным.

Почему учёные так неохотно рассматривают выводы, на которые наводят наши ближайшие родственники среди приматов с тем же уровнем полового диморфизма, что и у нас? Только потому, что они даже близко не моногамны? Рассматриваются лишь два возможных сценария:

1. Это свидетельствует, что именно здесь лежат истоки нашей нуклеарной семьи и сексуальной моногамии (тогда почему мужчины и женщины не дошли до одинаковых размеров, как гиббоны?).

2. Это показывает, что люди естественно полигамны с гаремной организацией семьи, но научились контролировать свои порывы, с переменным успехом (тогда почему мужчины не больше женщин в два раза, как у горилл?).

Обратите внимание: в обоих допущениях скрыта предпосылка женской сексуальной сдержанности; «честь» женщины остаётся незапятнанной. Во втором сценарии сомнению подвергается лишь врождённая мужская верность.

Если три самых близких друг другу вида человекообразных обезьян имеют одну и ту же степень полового диморфизма, может, есть смысл задуматься, не отражает ли устройство их тел одинаковые механизмы адаптации? Может, не стоит притягивать за уши теории только за то, что они созвучны нашим эмоциям и представлениям о морали?

Давайте-ка внимательно посмотрим, что там у нас ниже пояса…

В любви и войне между сперматозоидами все средства хороши

Судя по всему, мужчины не особо-то сражались за внимание слабого пола последние несколько миллионов лет, и это длилось до самого перехода к земледелию. Однако это не означает, что Дарвин ошибался относительно важнейшей роли сексуального соревнования между самцами в эволюции человека. Даже у бонобо, которые практически не знают, что такое конфликты из-за секса, тем не менее присутствует дарвиновский отбор. Просто он находится на том уровне, о котором сам Дарвин не мог даже помыслить, тем более вынести на публичное обсуждение. Соперничество идёт не между самцами – кто счастливчик. Они все счастливчики. Но борьба идёт между сперматозоидами. Отто Виндж, работавший с гуппи в 1930-х, впервые ввёл в обращение термин соперничество сперматозоидов. Джеффри Паркер, изучавший нелюбимых нами мух навозниц рыжих, позднее сформулировал основные тезисы более точно.

Идея проста. Если в репродуктивном тракте самки во время овуляции присутствует сперма нескольких самцов, то сперматозоидам приходится самим соревноваться за оплодотворение яйца. Самки тех видов, которые практикуют соперничество сперматозоидов, разработали множество приёмов, чтобы продемонстрировать свою плодовитость и, таким образом, привлечь больше самцов к данному процессу. Приёмы эти варьируются от призывных сексуальных звуков или запахов до явственного разбухания гениталий и окрашивания их во все тона красной помады – от «Берри-секси» до «Руж-солей»306.

НИЧТО МЕНЯ ТАК НЕ ИНТРИГОВАЛО И НЕ ПОРАЖАЛО, КАК ЯРКО ОКРАШЕННЫЕ ЗАДЫ И ПРИЛЕГАЮЩИЕ К НИМ РЕПРОДУКТИВНЫЕ ОРГАНЫ У НЕКОТОРЫХ ОБЕЗЬЯН.

Дальше начинается что-то вроде лотереи, где самец, у которого больше билетов, получит больше шансов выиграть приз (отсюда и немыслимый уровень сперматогенеза у бонобо и шимпанзе). Кроме того, надо преодолеть препятствия – женский организм построил различные ловушки и преграды (в следующих главах мы рассмотрим некоторые из них), сквозь которые нужно продираться или переплывать в этом квесте, цель которого – достичь яйцеклетки. Таким образом отбраковываются нежелательные сперматозоиды. Некоторые исследователи полагают, что это соперничество напоминает регби – различные сперматозоиды образуют «команды», со своими защитниками, нападающими и т. д.307 Соревнование сперматозоидов принимает самые разнообразные формы.

Дарвина, возможно, и впрямь «поразило» бы всё это, но соперничество сперматозоидов не противоречит главной цели конкуренции самцов в его теории полового отбора. Победитель оплодотворяет яйцо. Просто борьба протекает на клеточном уровне, между сперматозоидами, где поле битвы – женский репродуктивный тракт. Самцы человекообразных обезьян, живущих в социальных группах с перекрёстными сексуальными связями (шимпанзе, бонобо и люди), имеют более крупные яички, достигают зрелости позднее самок и производят больше семенной жидкости с большей концентрацией сперматозоидов, чем приматы, у которых самки обычно совокупляются с единственным самцом за репродуктивный цикл (гориллы, гиббоны и орангутанги).

ДАРВИНОВСКАЯ ЖЕНЩИНА В РЕЗУЛЬТАТЕ ЭВОЛЮЦИИ ПРЕВРАЩАЕТСЯ В ПРОСТИТУТКУ, ПРОДАЮЩУЮСЯ ЗА ПИЩУ, ДОСТУП К РЕСУРСАМ МУЖЧИНЫ И ТАК ДАЛЕЕ.

И, кто знает, может, Дарвин сумел бы разглядеть этот процесс, не будь он настолько зашорен викторианскими представлениями о женской сексуальности. Сара Хорди убеждена, что это «из-за предубеждения, что самки всегда сдержанны, чтобы достаться лучшему из доступных самцов, Дарвин так и не смог понять причин набухания половых органов». Хорди не приемлет дарвиновской концепции «самочки-скромницы». «Хотя это может быть верно для многих животных, но эпитет „скромница" – неизменная догма в течение последующего столетия – ни тогда, ни сейчас не подходил и не подходит для исследуемого поведения самок обезьян на пике их репродуктивного цикла»308.