А Кони - Воспоминания о деле Веры Засулич
В самый день этих арестов товарищ прокурора Платонов, не посетив еще дворянина Волховского, заявил управляющему домом, что подсудимый этот посажен в карцер, по всей вероятности, вследствие ошибки, что по нравственным и физическим особенностям Волховского, он едва ли мог принять не только заметное, но и вообще какое-нибудь участие в происшедшем беспорядке. Но управляющий, по-видимому, не придал значения атому заявлению, и только вечером, после доклада дежурного надзирателя Данилова о том, что Волховской посажен по ошибке, что он никакого участия в беспорядке не принимал, обвиняемый был возвращен в свою камеру.
Столь же неосновательно подвергнут был заключению в карцер и подсудимый Фишер. По объяснению этого обвиняемого, участие его в беспорядке заключалось лишь в том, что с целью успокоить товарищей, он закричал через окно: "Требуйте прокурора"; в этот самый момент отворили его камеру и затем увели в карцер. Удостоверившись посредством осмотра камеры, в которой содержался Фишер, что жалоба его основательна, что никаких поломок и вообще следов участия жильца этой камеры к манифестации в ней нет, товарищ прокурора Платонов предложил управляющему освободить Фишера из карцера, но управляющий на это не согласился, объяснив, что Фишер разбил стекло уже в карцере. Этот поступок Фишера действительно имел место, но Фишер решился на него, по его объяснению, не вследствие буйства и дерзости, а единственно потому, что иначе в карцере не было возможности дышать, по совершенному отсутствию в нем вентиляции. Товарищ прокурора навестил Фишера в карцере уже в то время, когда окно там было разбито, но и тогда воздух в карцере был так заражен, что он не мог остаться в нем и двух минут и вынужден был вывести Фишера в коридор, чтобы дослушать его заявление. Фишер оставался в камере до вечера 16 июля.
14 июля вечером вследствие письменной просьбы Волховского товарищ прокурора Платонов вызвал его в тюремную школу, где он объяснил, что никакого участия в беспорядке не принимал, что вследствие глухоты он не мог себе уяснить причины шума и поэтому позвонил в камере, чтобы узнать от надзирателя, что случилось. Между тем в камеру ворвались несколько полицейских служителей и по приказанию помощника управляющего Кудасова начали тащить его в карцер; Волховский сказал Кудасову, что отправится, куда приказывают, добровольно, но его не слушали, повалили на пол и затем потащили, нанося ему весьма значительные побои кулаками по голове. Насильственные действия полицейских служителей над Волховским видел, по его словам, между прочим, тюремный врач, которого Волховской будто бы просил "обратить внимание, как обращаются с больными". Товарищ прокурора не признал удобным проверить рассказ Волховского расспросом врача, но полагает, что Волховской заявил правду, так как помощник управляющего Кудасов, хотя и отвергает то обстоятельство, будто побои наносились Волховскому в его присутствии, заявляет, тем не менее, что слышал из камеры крик Волховского, что его бьют; дворянин же Синегуб заявил, что Кудасов, придя к нему в камеру, между прочим, высказал, что боится потерять должность
за то, что допустил бить Волховского.
В тот же вечер товарищ прокурора вследствие заявлений нескольких арестантов о том, что накануне страшно избит Голоушев (сын действительного статского советника, обвиняемый в государственном преступлении), пригласил этого последнего из карцера в школу, где лично удостоверился, что заключенному этому действительно нанесены были весьма значительные побои. Он имел на лбу опухоль почти в куриное яйцо величиной с небольшой раной в центре, а правый рукав сорочки был у него весь окровавлен. По словам Голоушева, ему набросили на голову какой-то мешок, чтобы не было слышно его крика, и затем чем-то мягким били по голове и по спине до того, что он потерял сознание. На третий день после свидания с Голоушевым присяжный поверенный Боровиковский заявил товарищу прокурора Платонову, что он в качестве защитника Голоушева навестил последнего 15 сего июля и видел на нем те же следы побоев, которые сейчас мною названы. Голоушев сознается, что участвовал в беспорядке 13 июля и выбил форточку в дверях своей камеры, но заявляет при этом, что он не сопротивлялся распоряжениям тюремного начальства относительно заключения его в карцер и избит без всякого основания. Факт нанесения побоев Голоушеву, кроме вышеизложенного, подтверждается еще заявлением почетного гражданина Тулинова, не принадлежащего к числу политических арестантов. Тулинов, пригласив товарища прокурора в свою камеру, заявил, что 13 июля он слышал (из своей камеры) как кого-то из заключенных в одной с ним камере тащили по коридору, причем наносили ему частые и сильные удары. Расположение же камер указывает, что мимо Тулинова тащили именно Голоушева. Отправкой Голоушева в карцер распоряжался помощник управляющего Кудасов.
Кроме Волховского и Голоушева, побои нанесены еще Петропавловскому, Ковалеву и Дическуло. Но относительно последнего, кроме его собственного заявления, никаких доказательств не имеется. Нанесение побоев - и притом побоев тяжких - Ковалеву подтвердит, по словам потерпевшего, тюремный врач, который осматривал Ковалева и объявил ему, что может выдать формальное свидетельство о побоях. Петропавловский же, прямо заявляя, что его били надзиратели по приказанию помощника управляющего Куриленко, ссылается как на свидетелей на всех арестантов, содержащихся в 3-м отделении общих камер, которые будто бы обратились даже к Куриленко с просьбой прекратить истязания Петропавловского, так как этот последний шел в карцер, не сопротивляясь.
Наконец, уже 17 июля несколько лиц из обвиняемых в государственных преступлениях заявили товарищу прокурора, что дворянин Дическуло с 13 числа содержится в таком карцере, который устроен для содержания самых буйных арестантов, и то лишь на несколько часов; что тюремное начальство, по приказанию управляющего, разными искусственными приспособлениями превратило этот карцер в настоящее орудие пытки для Дическуло; что тюремный врач заявил уже управляющему о невозможности держать там Дическуло без явной опасности для здоровья и даже для жизни последнего, но что управляющий ничего знать не хочет и продолжает относительно Дическуло ту же меру, которая привела князя Цицианова (соседа Дическуло по карцеру) прямо из карцера в больницу еще накануне, то есть 16 июля. Вследствие этого заявления товарищ прокурора Платонов предложил дежурному помощнику управляющего Куриленко проводить его к Дическуло и нашел следующее.
Дическуло помещался в особом карцере, недавно устроенном под воротами, рядом с паровым котлом, в котором нагревается вода для прачечной. Обвиняемый был в одном арестантском, в высшей степени грязном белье, без сапог и без пояса, и был в столь сильном нервном возбуждении, что товарищ прокурора едва мог несколько успокоить его и заставить говорить факты без восклицаний. Вначале же он только отрывочно кричал: "Г-н прокурор!.. Посмотрите! Ведь это самая варварская пытка!.. Возможно ли это в христианском государстве" - и т. д. и действительно, помещение, в котором содержался Дическуло, представлялось в высшей степени антигигиеническим. В течение каких-нибудь 5-7 минут, что товарищ прокурора осматривал этот карцер и соседний с ним, ему самому два раза делалось дурно. Температура в одном из них, где содержался сначала Цицианов, а потом Бобков, была приблизительно около 35°, света - никакого, смрад и сырость так велики, что товарищ прокурора с трудом мог себе представить возможность дышать в них даже и несколько часов; на полу - нечистоты от испражнений и другие продукты разложения, в которых завелись даже черви; "параш" в течение суток совсем не было, а потом поставлены, но открытые, и за все время содержания там заключенных ни разу не очищались. То обстоятельство, что Дическуло оставался здесь живым в течение четырех полных суток, объясняется, по мнению товарища прокурора, единственно тем, что обладая достаточной физической силой, он выбил форточку в дверях карцера и через нее дышал в коридорчик, составляющий темное преддверие к этим карцерам. По словам Дическуло и соседа его Цицианова, температура, которую товарищ прокурора застал в этих карцерах, - ничто в сравнении с той, какая была в первые дни, когда карцеры будто бы искусственно нагревались. При этом заключенным давали только хлеб без соли, и вода не ставилась, а изредка приносили в кружках, из которых надзиратели позволяли заключенным только "отпивать". По словам сопровождавшего товарища прокурора помощника управляющего Куриленко, все это делалось по приказанию и. д. управляющего майора Федора Николаевича Курнеева.
Осмотрев карцер, товарищ прокурора тотчас же послал г-на Куриленко к майору Курнееву с предложением освободить Дическуло немедленно, что и было исполнено. Содержавшийся же рядом и в совершенно одинаковых условиях Цицианов, как уже сказано, освобожден еще накануне и переведен прямо в больницу, так как у него сделалось лихорадочное состояние и от нечистоты образовался какой-то налет на деснах.
