1905-й год - Корнелий Фёдорович Шацилло
Трехнедельная стачка бакинцев положила начало Всеобщей забастовке на юге России. Почин бакинцев подхватили рабочие Одессы, Тифлиса. Киева, Николаева, Елисаветграда, Екатеринослава, Керчи. Феодосии, Ростова-на-Дону, Харькова, ряда шахт Донбасса и многих других заводов и фабрик Кавказа и Украины.
Во всеобщих стачках лета 1903 г. на юге России участвовало около 200 тыс. рабочих. Рабочее движение поднялось на новую, более высокую ступень: местная борьба стала перерастать во всероссийскую, наряду с экономическими стали выдвигаться политические требования.
Анализируя события 1903 г., В. И. Ленин отмечал: «Опять стачки сливаются с политической демонстрацией, но на еще более широком базисе. Стачки охватывают целый район, в них участвуют более сотни тысяч рабочих, массовые политические собрания повторяются во время стачек в целом ряде городов. Чувствуется, что мы накануне баррикад…»{32}.
Резко возросшая политическая активность пролетариата России совпала с ростом крестьянского движения. За 1900–1904 гг. в стране произошло 670 крестьянских выступлений, охвативших большинство губерний Европейской России (42 из 55). Крестьянство от пассивного сопротивления (отказ от выплаты податей, от исполнения различных повинностей) все чаще и чаще переходило к активным методам борьбы — запашке помещичьей земли, порубке барского леса, поджогу помещичьих имений. Все чаще и чаще местные власти вынуждены были прибегать в борьбе с бунтовавшим крестьянством к помощи войск. В 1900 г. солдат вызывали 6 раз, в 1901 г. — в два раза больше, а только за первую половину 1902 г. — 17 раз!
В 1902 г. крестьянские волнения достигли давно уже невиданного в России уровня, что дало право В. И. Ленину писать о «крестьянском восстании»{33}. В первых числах марта в одном из полтавских сел крестьяне запахали около 2 тыс. десятин помещичьей земли и засеяли ее захваченным из барского амбара зерном. Это был их ответ на непомерно высокую цену, назначенную управляющим имением за аренду. Примеру полтавчан последовали крестьяне Харьковской губернии. В марте — апреле крестьяне 156 сел разгромили 56 экономий в Полтавской и 24 экономии в Харьковской губерниях. Скот, зерно, сельскохозяйственный инвентарь помещиков восставшие делили между собой. Крестьянские выступления произошли в Киевской, Пензенской, Орловской, Саратовской, Новгородской губерниях, на Кубани и на Кавказе, где они под руководством социал-демократов приняли особенно организованный характер. Здесь (в Озургетском районе Кутаисской губернии) впервые в истории России были созданы революционные крестьянские комитеты.
Как видим, в начале XX в. в России имелись все три признака революционной ситуации. Имелось и условие, необходимое для превращения революционной ситуации в революцию: наличие революционного класса, способного свергнуть старое правительство, «которое никогда, даже и в эпоху кризисов, не «упадет», если его не «уронят»{34}. Таким классом был пролетариат, возглавлявшийся партией нового типа — ленинской партией большевиков.
От гапонады — к революции
Рост революционного движения не на шутку пугал правительство. Борясь с ним, царизм применял весь арсенал доступных средств, полагаясь больше всего на репрессии. Аресты, тюрьмы, ссылка — все шло в ход. Временное положение об усиленной и чрезвычайной охране, по словам В. И. Ленина, «с 1881 года стало одним из самых устойчивых, основных законов Российской империи»{35}. Однако чем шире становилось движение, тем меньше помогали репрессии. Необходимо было революционной идеологии, внедрявшейся в рабочий класс социал-демократами, противопоставить что-то иное, бороться идеями с идеями, ибо штыки в таких случаях аргумент хотя и убедительный, но не всесильный.
Рецепт спасения самодержавия изобрел начальник Московского охранного отделения С. В. Зубатов, получивший поддержку от всесильного московского генерал-губернатора, дяди царя — великого князя Сергея Александровича. Рецепт этот не был нов и носил название полицейского социализма. Суть его В. И. Ленин определил так: «Обещание более или менее широких реформ, действительная готовность осуществить крохотную частичку обещанного и требование за это отказаться от борьбы политической, — вот в чем суть зубатовщины»{36}.
Первоначально полицейский социализм в России имел одной из коренных отличительных черт прямую и откровенную связь с царской властью. По уставу организации члены правления зубатовского общества выбирались обер-полицмейстером из представленных рабочими кандидатов и утверждались им. Обер-полицмейстер обладал правом вносить на рассмотрение собрания те вопросы, которые считал нужными, он же утверждал все решения правления. На собраниях присутствовали чины полиции, не говоря уже о том, что вся «головка» зубатовской организации состояла из платных агентов охранки.
Зубатовщина потерпела крах. Это не заставило царизм отказаться от идеи внедрить в рабочее движение полицейский социализм, по убедило его в необходимости изменить методы, в частности как можно тщательнее скрыть связь с охранкой. Переведенный с повышением в конце 1902 г. в Петербург, Зубатов с согласия и при поддержке министра внутренних дел В. К. Плеве вошел в контакт со священником петербургской пересыльной тюрьмы Георгием Гапоном и «вдохновил» его на создание новой «рабочей» организации, в которой связь с департаментом полиции должна была быть прикрыта рясами священнослужителей.
Георгий Гапон ко времени создания «рабочих» организаций уже не первый год подвизался в качестве агента в охранном отделении. Еще в семинарии он стал там своим человеком и получал 100 руб. в месяц. Заручившись покровительством петербургского градоначальника Клейгельса, митрополита Антония и обер-прокурора синода К. П. Победоносцева, болезненно честолюбивый провокатор и авантюрист по натуре, Гайон уверовал в то, что его священная миссия состоит в спасении самодержавия и примирении его с «братьями-рабочими». Подавая в департамент полиции просьбу о разрешении организовать «рабочее» общество, Гапон писал: «…сущность основной идеи заключается в стремлении свить среди фабрично-заводского люда гнездо, где бы Русью, настоящим русским духом пахло, откуда бы вылетали здоровые и самоотверженные птенцы на разумную защиту своего царя, своей родины и на действительную помощь своим братьям-рабочим»{37}.
15 февраля 1904 г. правительство учредило устав нового «рабочего» общества — «Собрания (клуба) русских фабрично-заводских рабочих». На открытии его И апреля присутствовал петербургский градоначальник Фулон. После молебна, трижды исполнив гимн «Боже, царя храпи!», послали Николаю II верноподданническую телеграмму, за что удостоились «высочайшей благодарности»{38}.
К началу 1905 г. общество имело в Петербурге И районных отделений и насчитывало свыше 10 тыс. членов. Полиция не только «духовно» шефствовала над обществом, но и оказывала ему прямую материальную поддержку: на средства возглавлявшегося Зубатовым Особого отдела департамента полиции была оборудована чайная Нарвского отдела «Собрания», расположенная в одном из самых больших и важных рабочих районов города.
В подобных чайных и витийствовали Гапон и его помощники, пытаясь развратить петербургских рабочих идеями о «христьянском социализме» и о возможности добиться улучшения своей жизни с помощью заботливого «царя-батюшки». Большевики прекрасно поняли суть гапоновской организации. «Этот о. Гапон несомненнейший зубатовец высшей пробы», — писал за границу В. И. Ленину один из руководителей петербургских большевиков С. И. Гусев{39}.
Вождь большевиков сразу ясе оценил, каковы
