Крестоносцы на Востоке - Михаил Абрамович Заборов
В Европе складывалась тревожная обстановка смутного времени: общественная жизнь приобретала все менее устойчивый характер. «Смуты и бранная тревога, — писал несколько позднее об этих десятилетиях Ордерик Виталий, — волновали почти всю вселенную (Запад отождествлялся в его уме со всем миром! — М. 3.); смертные безжалостно наносили друг другу величайшие бедствия убийствами и грабежами. Злоба во всех видах дошла до крайних пределов и причиняла тем, кто был исполнен ею, бесчисленные беды».
Насущные интересы феодалов как класса выдвигали перед ними неотложную задачу: изыскать такой способ решения возникших проблем, который позволил бы удовлетворить их собственные возросшие потребности в землях, в подневольной рабочей силе, в деньгах и богатствах всякого рода, избавил бы крупных сеньоров от бесчинств рыцарской мелкоты, а рыцарство — от участи «голяков» и «безземельных» и упрочил бы в то же время устои существующей системы. Задача эта, конечно, не осознавалась кем-либо именно в таком, четко осмысленном виде; она выступала как практическая необходимость, возникая по тому или иному конкретному поводу, но в общем становилась все более настоятельной.
Наиболее дальновидной в феодальном обществе оказалась католическая церковь, взявшаяся вызволить господствующий класс из надвинувшихся на него бед.
Клюни и рыцарская агрессия
Церковь была в те времена богатой собственницей полей, лугов, садов и жестоко эксплуатировала принадлежавших ей крепостных. Кроме того, со всех землепашцев — как собственных, так и чужих — церковники регулярно взыскивали еще общую подать-десятину. Являясь сама крупным феодальным землевладельцем, церковь служила — в этом и заключалась ее социальная функция — духовным оплотом всего класса феодалов. Проповедуя христианское учение, по которому земные порядки установлены от бога, а потому не подлежат изменению, требуя от тружеников безропотного повиновения сеньорам, обещая смиренным посмертное блаженство в раю, бунтовщикам же грозя вечными пытками в преисподней, церковнослужители помогали феодалам держать в узде хлебопашцев и мастеровых. Церковь всегда и во всем отстаивала интересы крепостников — и в области идеологии, и в сфере политики.
Когда в X–XI вв. сервы повсеместно стали подниматься против сеньоров или уходить в бега, а бесчинства рыцарской вольницы причиняли все более ощутимый ущерб монахам и клирикам, церковь всерьез встревожилась — прежде всего за судьбу собственных владений. Чтобы оградить их от двойной опасности (со стороны низов и рыцарства), монастыри, экономически наиболее мощные церковные учреждения, еще в X в. взялись за различные преобразования. Укрепить материальные и моральные позиции церкви, усовершенствовать ее организацию, увеличить ее силы, поднять ее престиж — таков был общий смысл этих преобразований.
Церковно-реформаторское движение того времени вошло в историю под названием клюнийского: почин его принадлежал бургундскому аббатству Клюни. Клюнийцы стремились создать централизованное церковное устройство и потому способствовали возвышению папской власти, длительное время переживавшей упадок. Среди осуществленных ими реформ выделяется одна: запреты военных действий — как на длительные сроки («божий мир»), так и на короткое время («божье перемирие»), например с вечера субботы до утра понедельника. Эта мера, обращенная против разбоев рыцарской мелкоты и феодальных усобиц, особого эффекта не возымела. Тогда церковь принялась нащупывать другие пути, которые, по мнению ее руководителей, могли бы уберечь верхние слои феодалов от неистовства «безземельных» и «голяков» и вместе с тем ублаготворить феодальную голытьбу, утолить ее жажду поместий и богатств. Конечно, сами «поиски» представляли собой спонтанный процесс, в котором участвовали и знатные феодалы, и простые рыцари. В каждом отдельном случае они преследовали свои ближайшие, непосредственные цели, вовсе не задумываясь о каких-то крупномасштабных проблемах социально-политического характера. Тем не менее их действия, диктовавшиеся сиюминутными побуждениями, словно прокладывали дорогу, в перспективе ведшую к отысканию кардинального решения общезначимой для всех феодалов задачи. Большая роль принадлежала тут папству, постепенно укреплявшему свои позиции.
Картина подготовки событий, сигнал к которым позднее дал папский клич «на Восток!», была сложной и многомерной. Существенное место тут занимают паломничества из стран Запада в Палестину, в ее религиозный центр — Иерусалим. Это старинное установление христианства, появившееся в IV в. и в последующие столетия в общем малозаметное, в XI в. развернулось с огромной силой. Паломничества в Иерусалим становились все более многолюдными. Они учащались и приобретали массовый характер. По словам Радульфа Глабера, повидавшего многих паломников и наслышанного о других, в Иерусалим «шли бесчисленные толпы со всех концов света. Никогда не поверили бы прежде, — добавляет хронист, — что это место привлечет к себе такое изумительное скопление народа».
Паломничества, или пилигримства, т. е. благочестивые странствования, получили столь широкое распространение, что это отразилось и на всей системе духовных ценностей феодального общества, в первую очередь на представлениях о святости, имевших большое значение в феодальной идеологии. Паломничества становились как бы обязательной частью подвижничества, а хождение в Иерусалим — непременным штрихом биографии любого героя житийной (агиографической) литературы. Тот, кто хотел закрепить за собой репутацию безгрешного «бедняка Христова», отправлялся в Иерусалим, дабы — таково было, во всяком случае, обыденное понимание этого акта — почтить находившиеся там испокон веков христианские святыни, помолиться в церкви гроба господня, благоговейно осмотреть все места, где некогда ступала нога евангельского богочеловека. Обычай паломничества так тесно связывался в воззрениях эпохи с практикой жизненного поведения святых подвижников, что жития нередко приписывали путешествие в Иерусалим даже и тем лицам, «сподобившимся» прослыть святыми, которые никогда в Палестине не бывали. Иногда в житии упоминалось просто о намерении какого-либо святого идти в Иерусалим, осуществить которое помешали те или иные неожиданные обстоятельства. Намерение само по себе как бы характеризовало готовность к высшему подвигу благочестия.
Словом, странствование в Святую землю превращалось в канон житийного повествования, в его неотъемлемый и едва ли не центральный эпизод. Собственно говоря, именно такое странствование и знаменовало окончательное «обращение» обыкновенного человека в святого. Паломничество как бы выступало кульминационным пунктом восхождения к вершинам такой жизни, которая целиком посвящена потусторонним заботам. Оно сделалось наиболее важным признаком того, что человек разорвал с суетным миром, стало символом приобщения к безгрешности и «чистоте», наверняка обеспечивавшим небесное спасение. Странствования в края, где некогда творил чудеса Иисус Христос и где хранились многочисленные реликвии его жизни и смерти, рассматривались церковью в качестве важной заслуги перед богом. Молитве в Святой земле приписывался особый эффект. Все это придавало Иерусалиму большую притягательную силу.
Благочестивые путешествия туда явились существенным фактором возникновения крестовых походов. Во многом благодаря паломничествам в Западной Европе установилась насыщенная настроениями отрешенности
