Платон - Суд над Сократом (Сборник исторических свидетельств)
Причины исторические. Среди учеников Сократа находилось немало людей в высшей степени достойных, позже ставших полезными и честными гражданами, но не они вспоминались судьям. Жутковатыми свидетелями обвинения явились призраки трех сверхзнаменитых лиц, принесших Городу множество бед: Алкивиад, Критий и Харикл; все они когда-то тоже входили в число приверженцев философа. Особенно помнили (точнее, вздрагивали при имени!) Алкивиада. Человек знатнейшего рода, красавец, обладатель огромного наследства, чародей слова и прирожденный авантюрист — он в юности входил в самый тесный кружок слушателей Сократа, это подтверждает и то, например, что Алкивиад — один из главных персонажей позднейшего сочинения Платона "Пир". История славных и позорных дел-деяний Алкивиада — отдельный трагический сюжет, подробно изложенный Плутархом в "Сравнительных жизнеописаниях". К моменту суда Алкивиада уже не было на свете (как и Крития), но для присяжных оба они были "живее всех живых" и, конечно, стояли неким укором Сократу[19].
Правомерно ли было вменять в вину Учителю, что из его "семинара" выходили не только полезные обществу ученики, но и разрушители? По закону и по здравому смыслу — нет, но чувства большого сборища судивших (внутри ограды) и рядивших (за оградой гелиэи) — спонтанны и от логики далеки.
Причины ситуационные. О них нет непосредственных данных, но их легко "вычислить". Среди окружавших или страстно сочувствующих Сократу большинство составляли молодые люди, недавние эфебы[20] или те, кому еще не исполнилось 30, возраст официальной политической зрелости. Среди же гелиастов, несомненно, преобладали мужи за 40, за 50, и их не могли не раздражать "болельщики" подсудимого. В подтверждение нашей догадки сошлемся на выразительный эпизод из Диогена Лаэрция: "Во время суда… Платон взобрался на помост (нечто вроде трибуны или кафедры) и начал говорить: "Граждане афиняне, я — самый молодой из всех, кто сюда всходил…", но судьи закричали: "Долой! долой!". Современные комментаторы считают приведенный текст апокрифическим преданием, но апокрифы, как правило, не рождаются на пустом месте.
В представленных в нашей книге апологиях наветы в развращении юношества (и как следствие — в умалении авторитета родителей) опровергаются авторами примерно одними и теми же доводами: человек, ведущий праведную жизнь, преданный справедливому и достойному, не может дурно влиять на учеников. Платон говорит об этом с поименным перечислением тех, кто вышел из школы Сократа и кого можно аттестовать добрыми гражданами Афин (с. 74, 75); коротко и как бы мельком пишут об этом в своих апологиях Ксенофонти Либаний. Об Алкивиаде, Критии и Харикле прямо в апологиях не говорится, их имена "колют" глаз и отягчают сердца. И только в своих "Воспоминаниях…" Ксенофонт — с временной дистанции — дает замечательно точный, подробный и глубокомысленный анализ проблемы, которую формулирует так: можно ли обвинять учителя в том, что иные из его учеников (расширяя последователей, эпигонов) искажают учение, используют во зло или даже выворачивают наизнанку?! Тема всех эпох — до дня нынешнего! ("Воспоминания", гл. 2). Оправдательная статья Ксенофонта подкупает не только проникновенностью и пониманием характеров одиозных персонажей, но и объективностью (см., например, тончайшее замечание, с. 112, 113). "Аттическая пчела" — вопреки банальному утверждению о его поверхностности доказывает, что умел не только собирать душистую пыльцу с цветов, но и отыскивать зерна Высоких Истин.
Пункт № 3. Недостаточное уважение и даже критика Сократом великих поэтов Греции. Да не удивится и не посетует нынешний молодой читатель на "дикость" нравов афинян — через 2400 лет — в тридцатые годы легко было получить "десятку" за отрицание литературного таланта в Горьком[21]! Сократа — соблюдем справедливость — за третий пункт судить никто не собирался, он и не входил в текст формального обвинения; однако в контекст самого процесса вошел существенным "довеском".
Тут снова необходимо напомнить о положении и о настроении афинского общества в 399 году. После всех испытаний и поражений в конце пятого века единственным выходом казался возврат к "отеческим ценностям", в том числе к апостолам национальной культуры — Гомеру, Гесиоду, Феогниду, Эсхилу, Софоклу и другим. За что-то надо было "ухватиться", восстановить некие непререкаемые авторитеты, поколебленные в период откровенного декаданса. Укажем в этой связи на весьма важный аспект древнегреческого исконного миросозерцания: в нем органично соединялись религия и искусство. Как Еврейская цивилизация утверждала боговдохновенностъ пророков, так Греческая — боговдохновенность великих поэтов, ваятелей и художников. Философ и ритор I века нашей эры Дион Хризостом ("Златоуст"), объясняя особенности веры соотечественников и предков, дал весьма четкую формулу: "…представления людей о божестве проистекают из трех источников: они врождены, восприняты от поэтов, закреплены законами. Четвертым источником мы назовем искусство и художественное ремесло…"[22]
Вот тут-то и таятся причины болезненного восприятия независимых, а, возможно, неожиданных суждений Сократа о поэтах, прежде всего, о Гомере и Гесиоде. Замечания в их адрес оценивались как замечания божествам, а это могло подпасть под статью — кощунство, что было весьма выгодно обвинителям.
В своей "Апологии" Платон рассказывает об испытующе-скептическом отношении Сократа к "исступленному" вдохновению поэтов, но речь идет о поэтах живых и здравствующих, а не о классиках (с. 54); Ксенофонт истолковывает высказывания учителя о Гомере и Гесиоде как сугубо положительные, чего судьи, по его мнению, просто не поняли ("Воспоминания…", гл. 2, с. 122–124), и только в "Апологии" Либания (с. 166–182) читатель найдет развернутый анализ отношения Сократа к поэтам, этому анализу можно доверять: в руках Либания были все исторические документы, и обвинительные, и защитительные[23]. Вчитываясь в текст речи знаменитого ритора, можно понять, что, конечно же, Сократ в своих беседах далеко не всегда одобрительно отзывался о тех или иных местах из поэм Гомера и Гесиода (как и о стихах Феогнида или Пиндара) не с точки зрения их поэтических достоинств, а исходя из здравого смысла, норм морали и собственных убеждений. Скальпель не лучший инструмент исследования поэзии, но и преступления нет в попытке "поверить алгеброй гармонию"; особенно, если делать это достаточно умно и деликатно; такого рода утверждение Либанию было весьма дорого, он жил в эпоху позднего эллинизма, когда, в основном, и занимались комментированием древних авторов. Кроме того, судя по всему, Сократ подвергал испытанию на "здравый смысл" лишь отдельные строчки великих поэтов, доказывал, что нельзя их считать неким указанием, руководствоваться ими в своем поведении и взглядах[24]. В 399 году эта антидогматическая исследовательская позиция была, вероятно, актуальна.
Отрицание, намерение низвергнуть фундаментальные ценности культуры противоречит всему строю сократовского этического учения; сдержанность, самоограничение, миролюбие никогда не уживаются с разрушительством и нигилизмом[25]. Уважение философа к религиозно-поэтическому наследию подтверждается неожиданно в самом конце "Апологии" Платона; в ней, как мы писали, ничего не говорится о поэтах прошлого, но вот настала минута прощания после приговора, и Сократ спокойно рассуждает о переселении в мир иной (с. 87): чему огорчаться, спрашивает осужденный на смерть, "разве это будет плохое переселение? А чего бы не дал всякий из вас за то, чтобы быть с Орфеем, Мусеем, Гесиодом, Гомером!" Торжественные слова любви и признания звучат в момент, когда люди не лгут.
Пункт № 4. Сократ — враг демократии и дурной гражданин. Этого тоже впрямую не сказано в обвинении, но в разбирательство вошло и притом широко.
Атаку с этой стороны Сократу, казалось, отразить было нетрудно; его мужественное неприятие власти Тридцати тиранов не успело еще выветриться из памяти афинян — и судей, и зрителей. Чрезвычайно значимо, что именно по этому пункту обвинения философ отвечал непривычно для себя резко и категорично; гражданственность (слово, столь истертое нынче) — для греческого полиса было понятием высокого плана! Наиболее выразительно ответ философа звучит в "Апологии" Платона (с. 71–73), отчасти дополненный Либанием (с. 162–166),
Если продолжить документированную характеристику Сократа-гражданина (в нашей терминологии), то следует назвать его еще ветераном Пелопоннесской войны, участником трех крупных и кровавых сражений — под Потидеей, Амфиполеми Делием, где он — и это всем ведомо — вел себя стойко и отважно. Уже не первой молодости, 37-40-летний Сократ выступал в качестве гоплита, тяжеловооруженного пешего воина (самый уязвимый и физически тяжелый род войск), и прославился выносливостью и хладнокровием. Когда под Потидеей афинское войско обратилось в бегство, Сократ не только сохранил спокойствие, но и вынес с поля боя раненого Алкивиада. (Крайне любопытно, что награду за мужество при этом присудили Алкивиаду, хотя сам он ходатайствовал за своего спасителя; вопрос "почему" решается просто: Алкивиад был лицом значительным, высокого рода, да еще племянником Перикла! Весы справедливости "подкручивались" извечно.)
