Владимир Толмасов - Сполохи (Часть 3)
Вдвоем оставались недолго. К вечеру с ними сидели уже десятка три человек. Те, кого приводили, торопились рассказать о том, что случилось в Коломенском.
- ...Сына-то Шорина на улице в Москве спымали да к царю повезли. А он уж переоделся в крестьянское, лыжи навострил в Польшу, ну его и цоп!..
- ...Народ, который в Москву вертался, назад побег, в Коломенское. Шоринского сынка перед государем поставили, и тот признался, что батько его за рубеж утек9. Ух, и закипел мир. Охрана, челядь дворцовая попрятались кто куда. Начали было бояр искать, да, откуда ни возьмись, - стрельцы: полтевцы, лопухинцы, матвеевцы - злые, как черти, ох, батюшки, вспомянешь мороз по коже. Вместо бояр, они по нам вдарили...
- ...Братцы, народу погубили в Коломенском тыщи: кому руки отсекли, кому головы, а кого в Москва-реке утопили. Ни один живым не ушел!
- А ты как здесь оказался?
- Я плавать умею, меня не утопишь.
- Стало быть, не всех же потопили.
- Может, и не всех, однако много...
Егорка тронул за плечо приятеля:
- Как мыслишь, живы Лунка с Фомкой?
Провка ничего не ответил. С той минуты, как взяли их стрельцы, Провка двух слов не сказал, совсем духом упал солдат. Егорка обиженно замолчал.
К ночи в подклет впихнули рослого человека. Он вырывался, ругал стрельцов матерно, но кто-то из караульных ударил его тупым концом бердыша, и он кулем повалился на землю.
- Никак, Федька Поливкин, - сказал Егорка, вглядываясь в лицо лежащего. - Помоги, Провка.
Вдвоем оттащили рейтара к стене; он охал, одежда была на нем разодрана, один глаз подбит, но солдат узнал их, улыбнулся, показывая полый, без единого переднего зуба рот.
- А-а, трескоеды, и вы тута... Вот как меня! Был рейтар, а стал калекой. По печенкам били, сволочи...
- Не ведаешь, как там наши, Лунка да Фомка? - допытывался Егорка.
- Не-е-е, не видал. Там такое творилось... Мужичье бестолковое. Резали их, как баранов...
Ночь была тревожной, где-то до зари стучали топоры.
Егорка вслушивался в этот стук и недоумевал: кому понадобилось строить в ночной темноте? Спать не хотелось.
Он тихонько стащил сапог, размотал портянку и нащупал царскую пуговку. Вот она, круглая, с выпуклыми полосками. Осторожно завернув пуговку в угол портянки, Егорка натянул сапог, прислонился к сырой стене... В полку сейчас дрыхнут, гороховой каши наелись и дрыхнут. Проглотив слюну, он стал думать о другом. Завтра их выпустят: зачем столько народу держать в тюрьме - обуза да и только. В роте им, конечно, достанется. Капитан Панфилов разгорячится, велит дать батогов, а сам уйдет со двора и сержантов с собой уведет. Солдаты же, свои ребята, постучат для порядка по свернутой овчине, на том и кончится наказание. Скорей бы уж утро да в роту, кваску испить, закусить хлебушком... Опять еда на ум пришла. Надо спать, хоть немного, да подремать, чтоб о жратве не думать... Топоры проклятые стучат - провалиться им, плотникам полуночным!..
Однако утром их не отпустили. Приходили караульные стрельцы, недобрые, угрюмые, выводили из подклета мужиков по одному, по два, пихали в спину бердышами, прикладами пищалей - так на волю не выпускают. Федьку Поливкина под руки выволокли - сам идти не мог. Сгорбленный старик, караульный при дверях, печально покачал ему вслед головой:
- Отгулял детинушка...
- Что ты говоришь, дедко? - забеспокоился Егорка. - Куда же его теперь?
Старик посмотрел на солдата слезящимися глазами.
- Эх, парень, много за ночь виселиц да плах понастроили. Мно-ого...
Так вот почему стучали всю ночь топоры! Стало быть, царь-государь разобрался, как обещал, да только с другого конца.
Старик запер двери снаружи, но Егорка, приложившись к щели, спросил:
- Дедушка, а дедушка!
- Что тебе, сынок?
- Неужто в самом деле?.. - голос у Егорки сорвался.
- Да уж так оно. Вешают вашего брата, головы рубят. Мартьяна Жедринского да Мишку Бардакова, который сына Шорина в Коломенское привез, удавили, словно собак. Куземку Нагаева, стрельца, да Лучку Жидкого сказнили, да еще многих других. По Москве кровища хлещет, удавленники болтаются... Страшно жить стало, сынок...
- А Поливкина как?
Но стрелец уже отошел от двери, потому что на дворе раздался злобный окрик:
- Эй, караульный, ты о чем там шепчешься? Вот я ужо!..
Провка обхватил голову ладонями, закачался из стороны в сторону, замычал, вдруг вскочил, бросился к окошку, надрывая горло, закричал:
- Отпустите нас! Не виноватые мы! Не виноватые!
Егорка оттащил его от окна, и Провка, бородатый мужик, расплакался, уткнувшись лицом в трухлявую солому.
- Да полно тебе, авось обойдется. Да, конечно же, обойдется, - Егорка неумело, как мог, утешал товарища...
К вечеру их вывели из подклета и провели в низкую, сложенную из толстенных бревен избу. Пройдя несколько ступенек вниз, они очутились в просторном помещении с закопченным потолком. Пол и стены в одном углу были сплошь в каких-то темных пятнах. Там горел очаг, освещая мрачную горницу трепещущим багровым светом, из очага торчали железные пруты, над огнем на крюке висел большой котел с кипящим маслом. С потолка свисала толстая веревка с петлей, под ней лежало бревно обхватом в аршин, обвязанное ремнями. Рядом на лавке валялись клещи, кнуты, ремни... Солдаты в страхе перекрестились, ибо сразу же сообразили, что попали в пытошную: отсюда, говорят, если и выйдешь живым, то на всю жизнь - калекой.
В глубине избы за длинным столом грузно опирался на локти думный дворянин, за высоким воротником и низко опущенной на глаза шапкой не разглядеть лица. В сторонке на маленькой скамье пристроился молодой подьячий, на колене чистый столбец бумаги, за ухом перья. А у самого входа сидел капитан Онисим Панфилов, поставив меж ног тяжелый палаш.
Солдат подтолкнули в спину, поставили лицом к дворянину. Тот долго молчал, исподлобья разглядывая узников.
- Кто? - наконец спросил он глухо.
Егорка собрался с духом, превозмог страх:
- Солдаты полка Аггея Шепелева, - громко и отчетливо произнес он.
- Твои? - обратился дворянин к Панфилову.
Капитан нехотя поднялся, подошел к узникам, пристально поглядел на них.
- Мои, Иван Офонасьевич, копейщики это - Егорка Поздняков да Провка Силантьев.
- Который Егорка?
Капитан ткнул пальцем, отошел, снова сел у дверей.
- Отвечай, образина, что делал в Коломенском?
Егорка тряхнул кудрями.
- Ничего не делал. Как пришел, так и ушел с ним, с Провкой. Нас стрельцы по дороге домой взяли.
Подьячий, склонившись, строчил пером по бумаге, перо поскрипывало, потрескивали в очаге поленья.
- Думаешь, поверю?
- Воля твоя, думный...
- Моя, то верно, - дворянин поднял голову, и Егорка узнал в нем Прончищева.
"Теперь пропадем, - с тоской подумал он, - этот из нас душу вынет".
- Коська! - позвал Прончищев.
Из темного угла появился медвежьего вида, в рубахе до колен, лысый, с растрепанной бородой заплечных дел мастер, глаза под низким лбом были тусклы, как у покойника. Солдаты глядели на него как завороженные, тесно прижавшись друг к другу плечами.
- Иван Офонасьевич, дозволь слово молвить, - раздался голос Панфилова.
Прончищев запыхтел, потом высморкался на сторону, подумав, кивнул головой.
- Молви.
- Это добрые солдаты, право дело. Знаю их давно. Надежные. Так мыслю по глупости ушли в Коломенское.
- По глупости, - пробурчал Прончищев, - вот за ту глупость и ответ держать станут.
- Истинный Христос, то добрые солдаты, право дело.
- Добрые! - вскричал дворянин и с силой ударил по столу. - Государя чуть до смерти не убили. А кто из них царя за грудки брал, кто об руку с ним бился? Они мне все скажут!
"Кончено, - мелькнуло в голове у Егорки, - разденут - пуговицу найдут, тут мне и смерть..."
- Не веришь ты мне, Иван Офонасьевич, - с досадой сказал Панфилов, - а надо бы поверить-то. Я слуга великого государя верный.
- Песковского, прапорщика, небось не выгораживал, когда его под батоги послали.
- Я и этих не выгораживаю. Знаю - не виновны. А Песковский невесть зачем в Коломенское подался, приказ полковника не выполнил, солдат бросил. А я роту собирал, в Москве держал, чтоб не встревали.
- А этих?
- Эти... Эти были посланы к сторожеставцу, да толпа их силой захватила, право дело. Силой-то даже купцов вели, лучших посадских людей.
Опять замолчал надолго Прончищев, спрятав лицо в воротник.
Коська тем временем, не торопясь, обтирал ветошью кнут, гладил рубцеватые грани.
- Будь по-твоему, капитан, - промолвил наконец Прончищев. - Пиши, подьячий: царским указом обоих в ссылку, в Астрахань. Коська, в кайдалы их! Да попятнать не забудь.
Железные обручи обхватили запястья и лодыжки. Несколькими ударами Коська расклепал кандалы кусками железа. Потом сгреб Егорку за волосы, пригнул голову к огню. Выхватив из очага железный прут, раскаленным концом прижал к левой щеке парня. Егорка дико закричал, забился, упал, звеня кандалами...
