Валерий Замыслов - Горький хлеб (Часть 7)
- Век живу, а такой жатвы не видел. Лютует князь. В других-то вотчинах мужики по два дня на боярское поле ходят, - вымолвил старый крестьянин.
- Не совсем так, отец. Когда в рати был - многих мужиков о житье-бытье выспрашивал. По всей Руси теперь крестьянину несладко. Всюду помещики боярщину увеличили. Не зря деревеньки пустуют, - проговорил Иванка, укладывая ровными рядами снопы на скрипучую телегу.
- Оно, может, и так, парень, - вздохнул старый селянин и, поплевав на руки, сызнова начал шаркать косой.
Боярщина боярщиной, но работали мужики споро: торопились к своим загонам.
- Вон как солнышко парит. Рожь вот-вот осыпаться зачнет, - озабоченно говорил Исай.
Мужики жали рожь, косили горбушами, а девки и бабы крутили тугие перевясла, связывали в снопы, ставили их в суслоны.
Парни и бобыли свозили бабки на телегах на княжье гумно, выкладывали из них высокие скирды.
Когда княжье поле заметно опустело и ржи оставалось убирать всего с десятину, приказчик и Мокей в один из душных знойных вечеров пошли по селу собирать на государя денежную пошлину.
Но в каждой избе встречали приказчика недружелюбно. У мужиков денег не было. Христом богом просили Калистрата Егорыча обождать с пошлиной до покрова дня, когда соберут и обмолотят новый урожай и продадут малость жита на московском торгу.
Приказчик о том и слушать не хотел. Ворчал на крестьян, хлестал плеткой по столу, грозился расправой. Обойдя все село и вернувшись в свой терем почти с пустом, Калистрат Егорыч утром следующего дня, когда мужики дожинали княжье поле, промолвил негодуя.
- Ну, вот что, сердешные. Ежели через три дня не внесете на государя свои алтыны - прикажу батогами пороть. А ежели и это не поможет - начну живность со двора сводить. Так что разумейте.
- У-у, ирод! - плюнул ему вслед Семейка Назарьев.
Смутно было на душе у мужиков. Жизнь горемычная их так и била со всех сторон, повисла на шее тяжелым жерновом.
В последний день на господской ниве было особенно жарко. Пот солеными струйками бежал по спинам, застилал глаза, разъедал обожженную на солнце кожу.
Исай зачастую поглядывал на небо, наблюдая за пролетавшими птицами, и лицо его становилось все мрачнее и мрачнее. Еще ранним утром приметил он, что заря - багрово-красная, и дым стелется по земле. А ночью звезды были яркие, сильно мерцали. А теперь вот парит так, что дышать нечем.
Иванка, заметив, что потускнело лицо отца, встревожился.
- Что с тобой, батя?
- Опять что-то в грудях ломит... Да не в том беда, сынок. Боюсь, к вечеру гроза соберется. А жито вызрело...
- Ты бы отдохнул, батя. А гроза мимо села пройдет, - участливо проговорил Иванка, успокаивая отца.
- Скоро обед, сынок. Под телегой прилягу...
К вечеру, когда мужики усталые пришли в избы, подул ветер вначале тихо и как-то исподволь, но затем все сильней и порывистей.
На село наползли черные тучи, закрыли полнеба, А ветер все набирал силы, кружил над селом, обрывал на деревьях зеленую листву и вместе с клубами пыла уносил ввысь.
На опустевшей улице стало совсем черно. Отдаленные громовые раскаты приближались к селу. А ветер становился все яростней и неистовей. С крыши Афониной избенки вырвало клочья соломы, взвило вверх. Вскоре эта же участь постигла и другие избы.
Ураганный ветер вырывал с корнями цеплявшиеся за взгорье узловатые сосны и швырял их прямо в озеро.
Мужики с иконами выбегали во двор, истово крестили лбы, обходили избы с образом чудотворца.
Вдруг вблизи, на самой дороге, ослепительно вспыхнула молния. И мощный удар грома потряс все село, и хлынул ливень.
Мужики бросились в избы. В страхе запричитали бабы, испуганно застыли, прижавшись друг к другу, ребятишки.
А ливень все усиливался, не умолкая рокотал гром, сверкали молнии. И все вокруг неистово ревело, стонало, грохотало.
Исай, вцепившись руками в телегу, стоял под поветью7. Тоскливо и горестно вздыхал, тряс седой бородой.
И вдруг возле его лаптей заскакали белые горошины.
- Осподи, да что же это! - побледнев лицом, отшатнулся от повети старожилец.
Сплошной белой полосой посыпал на землю град. И шум был его настолько страшен, что старый сеятель опустился на колени.
- Хлеб гибнет! - в отчаянии воскликнул страдник и, прямо без шапки, в одной посконной рубахе, оторвался от повети и побежал вдоль села к своей ниве.
Град больно стегал его по взлохмаченной голове, широкой груди, босым грязным ступням. Но старожилец не замечал ни боли, ни устрашающих вспышек молний.
А вот и нива. О боже! Всю рожь и яровые как серпом срезало. Исай опустился на колени и со слабой надеждой схватил в ладони колосья. Но тотчас поднял скорбные глаза к черному небу.
- За что же ты нас караешь, оспо-ди-и...
Исай ткнулся ничком в ниву и навечно утих, упав длинным костистым телом на поникшие, обмякшие, опустошенные градом колосья.
Глава 80
БУНТ
Уныло в селе, печально.
Мужики, понурив головы, бродили по загубленным загонам, а в избах надрывно голосили бабы.
- Вот те и Илья да Никола! Весь год маялись, а прок какой? Помрем теперь с голодухи, братцы, - угрюмо ронял среди мужиков Семейка Назарьев.
- Помрем, Семейка, - вторил ему Карпушка Веденеев. - У меня уж и без того троих деток господь к себе прибрал.
- Чего делать будем, братцы? - вопросил Семейка, обращаясь к поникшим крестьянам.
Но вразумительного ответа так и не последовало. А спросить совета больше не у кого: на погосте теперь почил степенный, башковитый крестьянин.
Исая хоронили всем селом. Страдники - старожильцы, серебряники, новопорядчики и бобыли долго стояли возле могилы, поминая селянина добрыми словами:
- Всю жизнь из рук сохи не выпускал да так на ниве и преставился, голуба, - глухо промолвил белоголовый Акимыч.
- Исай - мужик был праведный. Себя в обиду не давал и умел за мир постоять, - тиская шапку в руках, произнес Пахом Аверьянов.
- От боярских неправд все скоро подохнем, братцы. Исай, почитай, за мир один отдувался. Всем скопом надо против боярщины подниматься, - веско проговорил Семейка Назарьев.
- Верно толкуешь, Семейка. Что ни год - то тяжелее хомут княжий. Мочи нет терпеть.
- Теперь одна дорога - в бега подаваться, хрещеные, на Низ8.
Убитая горем Прасковья, обхватила руками деревянный крест, припала к свежему земляному холмику и тихо рыдала. Седые пряди выбились из-под черного убруса.
Иванка застыл возле могилы в тягостном суровом молчании - угрюмый, насупленный, скорбный.
Возле княжьего гумна собрались мужики с подводами.
Калистрат Егорыч, распахнув на груди суконный опашень9, сказал миру:
- Повелел государь наш Андрей Андреевич хлебушек из амбаров выгружать и в Москву отправлять. Кладите на телеги по пять четей и езжайте в белокаменную с богом. Да самопалы с собой прихватите, неровен час...
- Креста на тебе нет, Егорыч. Нам надо побитые хлеба согрести да цепами обмолотить. Хоть последние крохи с нивы собрать, - с возмущением перебил приказчика Семейка.
- Дело-то спешное у князя, сердешные. Ему хлебушек в Москве надобен.
- Князь может и обождать. У него жита и за десять лет всем селом не приесть, - поддержал Назарьева Иванка.
- Неча попусту языком болтать. Князю лучше знать, когда ему хлеб надобен. Загружайте подводы, мужики, - начал гневаться приказчик.
- Не повезем жито в Москву. Недосуг нам да и кони заморены. Хватит с нас жилы тянуть! - взорвался Семейка, наступая на приказчика.
- Заворачивайте, братцы, коней. Айда на свои загоны! А ты, приказчик, уходи подобру-поздорову, - выкрикнул Иванка.
Мокей, не дожидаясь решения Калистрата, ожег Семейку Назарьева кнутом и пошел на Болотникова. Иванка отшатнулся - кнут просвистел мимо. Мокей взмахнул в другой раз, но Болотников с такой силой двинул его кулаком, что челядинец рухнул наземь.
- Вяжите бунтовщиков! - тонко и визгливо прокричал Калистрат Егорыч своим дворовым холопам.
Но здесь приказчик переусердствовал. Его окрик еще более раскалил и без того обозленных крестьян.
- Бейте их, братцы! - взревел Семейка.
Разгневанные мужики метнулись навстречу холопам, замелькали кулаками, вымещая на челядинцах с годами накопленную ярость. Особенно досталось Мокею. Поднявшись с земли, он выхватил было саблю, но Болотников успел ударить его в подбородок и вновь повергнуть наземь. Подняв саблю с земли, Иванка далеко забросил ее в лопухи. Мокей с окровавленным лицом поднялся в третий раз, но тут со злобным криком обрушились на него крестьяне.
Иванка с кнутом в руке надвинулся на бесновавшегося приказчика.
- Быть тебе на плахе, звереныш! - осатанело прохрипел Калистрат.
- Это тебе за батю, сатана! - вознегодовал Болотников и полоснул кнутом по спине приказчика.
Калистрат растянулся возле телеги и на все село завизжал от страшной боли. Встать на ноги он уже так и не смог. Испуганно тряся жидкой рыжеватой бородой, на четвереньках пополз в сторону, с ужасом озираясь на разъяренных взбунтовавшихся мужиков.