Автор неизвестен - Книга для учителя. История политических репрессий и сопротивления несвободе в СССР
Из отчета о перлюстрации Департамента полиции за 1908 г. //
Красный архив. 1928. № 2.С. 144–145, 147–148.
У нас все возвращается на путь усмотрения, и, конечно, самого плохого. Законы существуют, но они остаются лишь на бумаге, а все делается под правительственную дудку. О Думе никто не говорит, и никто не интересуется ею […]. Положительно во всех ведомствах мошенничество и растраты. Несомненно, это результат бесконтрольного хозяйства, начиная с правительственных верхов и кончая мелкими сошками. Как будто и люди как люди, а пришла ревизия — мошенник на мошеннике сидит. Единственное утешение еще в том, что это время переходное и что все лучшее в конце концов восторжествует.
ГАРФ. Ф. 102 ДП ОО. 1912.
Оп. 265. Д. 574. Л. 1853.
№ 8
Из воспоминаний А. Ф. Керенского
[…] В Киеве начался процесс Менделя Бейлиса. Этот простой, безгрешный человек был обвинен в совершении ритуального убийства малолетнего мальчика-христианина Андрея Ющинского. Было бы большой несправедливостью по отношению к России и ее народу, если бы я не подчеркнул, что по всей стране прокатилась огромная волна возмущения. Свой открытый протест заявили не только независимые круги общественности, но даже и общественные организации, включая чиновников Министерства юстиции, которые расценили этот процесс как личное оскорбление. Высшая иерархия русской церкви решительно отказалась подтвердить, будто ритуальные убийства детей-христиан являются частью иудейской веры […].
23 октября 1913 г., за пять дней до того, как присяжные признали Менделя Бейлиса невиновным в совершении преступления, коллегия адвокатов Санкт-Петербурга единогласно приняла следующую резолюцию:
«Пленарное заседание членов коллегии адвокатов Санкт-Петербурга считает своим профессиональным и гражданским долгом поднять голос протеста против нарушения основ правосудия, выразившихся в фабрикации процесса Бейлиса, против клеветнических нападок на еврейский народ, проводимых в рамках правопорядка и вызывающих осуждение всего цивилизованного общества, а также против возложения на суд чуждых ему задач, а именно сеять семена расовой ненависти и межнациональной вражды. Такое грубое попрание основ человеческого сообщества унижает и бесчестит Россию в глазах всего мира. И мы поднимаем наш голос в защиту чести и достоинства России».
Керенский А. Ф. Россия на историческом повороте.
М., 1998.С. 75.
№ 9
Из циркуляра товарища министра внутренних дел П. Г. Курлова
13 октября 1908 г.
[…] Министерством внутренних дел было обращено внимание на незакономерное направление деятельности просветительных обществ частной инициативы и на необходимость энергичной борьбы с этим явлением, представляющим несомненную угрозу государственному порядку и общественному спокойствию. В настоящее время Департаментом полиции получены нижеследующие сведения об отношению к делу просвещения народных масс и к помянутым выше просветительным обществам конституционно-демократической партии.
[…] Партия имеет в виду достигнуть двух целей: 1) организовавшись и воплотившись в различных слоях населения, она этим как бы легализуется […]; 2) направив всю свою деятельность на культурно-просветительные цели, партия рассчитывает приобрести и симпатии общества, и вместе с тем, путем настоящего общения, устройством лекций, собраний и т. п., быть всегда в курсе настроения масс, и этим облегчить работу и пропаганду своим членам. По тем же соображениям кадетская партия ныне занята организацией, под флагом беспартийности, «Союза учителей и учительниц». […] Чтобы еще более сплотить и объединить учительский персонал, партией в 1909 г. были сформированы экскурсии за границу, а в текущем году намечен был ряд таких же экскурсий по России. В организации этих экскурсий особенно живое участие принимает графиня Варвара Николаевна Бобринская, являющаяся видным партийным работником по г. Москве. […] По имеющимся сведениям, подавляющее большинство просветительных учреждений в настоящее время уже находится под безусловным воздействием кадетской партии.
[…] Независимо кадетской партии, просветительные организации в рабочей среде являются предметом серьезных вожделений и для социально-демократической, и для социально-революционной партий.
Цит. по: Перегудова З. И. Политический сыск России (1880–1917). М., 2000.С. 413–414.
№ 10
Из воспоминаний С. Е. Трубецкого
[…] Мама говорит, что государь умер (Александр III)… Все крестятся, все глубоко переживают. «Царь умер», — повторяю я, и на меня это производит впечатление не меньшее, чем если бы упала часть неба… Я ясно помню ощущение в городе какой-то торжественной придавленности: все переживали событие, и это живо передавалось моей детской душе […]. Это было детское, но очень глубокое патриотическое и монархическое переживание, — переживание личное, но и в то же время — коллективное. Россия была еще тогда глубоко монархична, и это личное переживание дало мне в дальнейшем не только понять, но и почувствовать дух многих рассказов людей поколения моих дедов, с их ничем не затронутым, цельным и органическим монархическим миросозерцанием.
Надо признать, что не революция подорвала в русском народе его монархический дух: дух этот хирел уже раньше и тем самым создал самую возможность революции. Уже десять лет спустя после смерти императора Александра III дух русского народа был не тот, который я ощутил и пережил тогда ребенком. При этом монархическое чувство хирело не только у тех, кто был задет революционной пропагандой. Я сам, будучи принципиальным монархистом, с огорчением не ощутил в себе живого монархического чувства при торжественном выходе государя в Москве, в начале войны 1914 г.
В том же признавались мне и другие убежденные монархисты […].
Трубецкой С. Е. Минувшее. М., 1991.С. 9–10.
№ 11
Из воспоминаний В. Н. Коковцова
Переживания революционной поры 1905–1906 гг. сменились наступившим за семь лет внутренним спокойствием и дали место идее величия личности государя и вере в безграничную преданность ему, как помазаннику Божию, всего народа, слепую веру в него народных масс, рядом с верой в Бога. Во всяком случае, в ближайшее окружение государя несомненно все более и более внедрялось сознание, что государь может сделать все один, потому что народ с ним, знает и понимает его и безгранично любит его, так как слепо предан ему.
Коковцов В. Н. Из моего прошлого.
Воспоминания 1903–1919 гг. Т. 2. М., 1992.С. 130.
№ 12
Из письма, перлюстрированного охранкой
1912 г.
[В связи с приездом Николая II в Москву в 1912 г.], по общему мнению, энтузиазма и подъема так и не удалось создать. Народ ходил по улицам и площадям, являя собой скучную и тупую толпу. Более оживленный вид, бодрый, решительный и наглый, имела другая, численно не меньшая, толпа чинов полиции и охранки. [Народная толпа] одинаково пошла бы глядеть на похороны с музыкой, полет воздушного шара или большой пожар, вообще всякое бесплатное зрелище.
ГАРФ. Ф. 102 ДП ОО. 1912. Оп. 265. Д. 569. Л. 1391.
№ 13
Из автобиографии В. Н. Фигнер
В Шлиссельбурге началась наша долголетняя тюремная страда […]. Режим заточения был построен по образцу французской Бастилии XVII–XVIII вв. Если б впоследствии он не был смягчен, никто из нас не вышел бы живым в силу одних материальных условий; я не говорю уж о моральных. Изоляция была полная не только от всего живого и всех живущих, но и друг от друга. Сумасшествие и самоубийство стояли перед каждым. 13 лет мы не имели переписки с родными, и во все, более чем 20-летнее пребывание в крепости ни один из нас не имел свидания.
[…] Решающим моментом для моего поведения по отношению к тюремщикам и крепостному режиму было заключение в карцер, в который я попала на третьем году заточения, защищая товарища (Попова)[2]. Многое мне пришлось передумать тогда, чтобы составить твердое решение о том, как вести себя дальше. Решением было: по незначительным, каждодневным поводам борьбы не поднимать (т. к. она ведет только к еще большим унижениям), но в серьезных случаях бороться до смертного конца.
Целых 15 лет не было обстоятельств, которые заставили бы меня действовать активно. Но в 1902 г., на 18-м году заключения в Шлиссельбурге и 20-м после ареста, случай представился. […] Нам, без объяснения причин, начальство объявило, что мы вновь будем подчинены железному режиму первых годов заточения. Тюрьма в 1902 г. этого не вынесла бы, и, чтоб заставить Департамент полиции рассмотреть распоряжение местной власти, я сорвала со смотрителя Гудзя погоны. Военный суд и единственное наказание — смертная казнь должны были последовать за этим оскорблением действием. Как ни удивительно, эта участь миновала меня, и мы думаем, что причиною было, что вся Россия в 1902 г. была в предреволюционном брожении и, без нашего ведома, русская Бастилия являлась ненавистной эмблемой деспотизма, против которого разгоралась революционная борьба. Мой протест снял то, что угрожало нам, а вся администрация тюрьмы была смещена.
