Елена Яковлева - Польша против СССР 1939-1950 гг.
Затем, когда наступление Советов все-таки отбили, земельный вопрос со всей своей остротой встал вновь. И вновь зажиточные соплеменники вернувшихся с фронта польских крестьян не пожелали делиться излишками, причем до такой степени, что в 1921 г. в Польше законодательно была закреплена неприкосновенность частной собственности. Которая тем не менее не распространялась на присоединенные «восточные окраины» и их обитателей: украинцев, белорусов и русских. Напротив, там допускалось разделение государственных имений, имений с плохим ведением хозяйства и принадлежащих лицам, враждебным польской нации. Кроме того, разрешалось выкупать за мизерные суммы излишки земли за Бугом, то есть у землевладельцев бывшей Российской империи.
Как раз-таки за Бугом польские реформаторы и развернулись: излишки земли выкупили и раздали ветеранам боев с Советами, так называемым осадникам, то бишь военным поселенцам-колонистам. Таким образом начали возникать поселки колонизаторов из бывших польских военных на украинских и белорусских землях. Их созданием польские власти убивали двух зайцев: и окраины больше на Польшу смахивать стали, и народу для догляду за гражданами, не желающими стать поляками, прибавилось. Что, собственно, никем и не скрывалось. Тот же Винценты Витое, борец за крестьянские права, лидер Народной партии (Стронництво Людовэ), сидевший при Пилсудском за защиту крестьян, откровенно заявлял, что только польский крестьянин в состоянии закрепить за Польшей земли на «восточных окраинах», поскольку он их освоит и защитит. В связи с чем на ум приходит история США, где в свое время тоже осваивали пространства и защищали их от дикарей.
По данным «Энциклопедии истории Беларуси», только на территорию Западной Белоруссии в период 1921-1939 гг. с этнически польских земель было переселено около 300 тыс. так называемых осадников, а также разных категорий чиновников и рабочих. Так в Западной Белоруссии вместо обещанной культурной автономии началась политика сплошной полонизации. В том числе и путем крутых мер в отношении местной системы образования. «Несмотря на то что в Версальском (статья 2), Рижском (статья 7) договорах и в конституции Польской Республики (статьи 111-116) за белорусами в составе Польши признавалось самостоятельное политическое, культурное и экономическое развитие, только до марта 1923 года из 400 существовавших к моменту аннексии белорусских школ были закрыты все, за исключением 37. Одновременно там было открыто 3380 польских школ, преимущественно в послевоенное время»[9]. Количество белорусских школ систематически сокращалось, и в 1938-1939 школьном году оставалось 5 общеобразовательных польско-белорусских школ, 44 школы с белорусским языком, как одним из предметов, и 1 гимназия. Та же участь постигла белорусские учреждения культуры и общественные организации.
«Православная церковь, как в украинских, так и в белорусских областях, в межвоенной Польше подвергалась тяжелым преследованиям. По данным организаций обоих меньшинств, 1300 церквей были преобразованы в католические, частично с кровопролитием»[10]. Однако и эта бесстрастная объективность немецких исследователей не отражает безрадостной картины во всей ее полноте, а потому мы дополним ее сведениями о физическом уничтожении православных церквей поляками, приведенными в статьях и проповедях архиепископа Серафима (Соболева), современника тех событий: «Самое разрушение церквей производится вандальским способом. Неожиданно ночью, под охраной пулеметов, появляется отряд полицейских, иногда с арестантами, и к утру церковь уничтожается до основания. При этом бывают случаи ужасного кощунства над св. Дарами и другими священными предметами нашего религиозного почитания. Священники и прихожане, которые пытаются защитить святыни, избиваются полицией, арестовываются и предаются суду. Все жалобы высшим властям остаются безответными»[11]. Показателен и тот факт, что тогда же, а именно с 1938 г., из немногочисленных чудом уцелевших православных церквей поляки целенаправленно изгоняют русский язык. При этом запрещаются, как проповеди на русском языке, так и церковное делопроизводство. Тем самым новая польская власть дает понять, что искоренение всего русского на восточных окраинах является одним из основных направлений внедрения «более высокой польской цивилизации».
Об этом же писал в своих воспоминаниях один из видных белорусских националистов Я. Малецкий: «Перед тем как разразилась Вторая мировая война, жизнь в Западной Белоруссии находилась под тяжелым прессом польского национализма. Белорусское национальное движение едва дышало под непрестанными преследованиями польских полицейско-административных властей, которые тешили себя видением уже в ближайшем будущем уничтожить на белорусских землях все белорусское»[12].
Попытки же белорусской интеллигенции хоть сколько-нибудь ослабить давление и установить более-менее нормальные отношения с польскими властями неизменно терпели крах. По свидетельству все того же Я. Малецкого, современника описываемых событий, это не удалось даже незначительной группе «полонофилов». Их лидер Радослав Островский быстро впал в немилость у поляков и во второй половине 30-х годов был переведен работать учителем в Лодзь. «Да и как могло развиваться среди белорусов полонофильство, когда польское правительство цинично пророчило, что через 50 лет на территории Жечы Посполитой (Польской республики) и следа не будет чего-либо белорусского, и ради этого виленский, новогрудский и белостоцкий воеводы глушили минимальные проявления белорусской культурно-национальной деятельности среди народа?»[13]
На украинских землях дело обстояло не лучше. Вот что рассказывает об этом участник 2-й мировой войны, историк и публицист Збигнев Залусский: «Только на Волыни в 1938 г. в костелы было преобразовано 139 церквей, разрушено 189, оставлены действующими лишь 151. И так шаг за шагом ликвидировались украинские культурные или же хозяйственные учреждения в бывшей Восточной Галиции... Опять же на Волыни, на селе, где 80% населения составляли украинские крестьяне, из 2 тысяч общеобразовательных школ только 8 было украинских, а в 500 украинский использовался в качестве второго»[14].
В Восточной Галиции в 1922 г. было 2247 польских школ, 2426 украинских и ни одной двуязычной, однако всего через 3 года положение радикально изменилось: польских школ стало 2325, украинских 745 и двуязычных 745. Да и в других частях нового польского государства, население которых составляли славянские меньшинства, ситуация была ровно такая же. Переговоры с украинцами об учреждении для них национального университета окончились провалом, правительство отвергло доводы украинской стороны относительно создания такового во Львове (еще бы, там ведь надо было укреплять пока что неудовлетворительную «польскость»). Небезынтересно, кстати, что по этому поводу писал уже известный нам З. Залусский: «...когда премьера очередного правительства пилсудчиков, профессора Казимежа Бартля спросили, не собирается ли он наконец открыть украинский университет во Львове, то он якобы ответил: "Сначала мне пришлось бы расстрелять половину сейма"».
Естественно, что подобное состояние вещей вызывало среди белорусского и украинского населения справедливое негодование, которое усиливалось под влиянием просачивающихся сквозь кордоны известий о происходящем на территории СССР. А там, при всех идеологических и прочих перекосах, национальные культура и образование не только не притеснялись, но и имели государственную поддержку. Как уже упоминалось, это приводило к возникновению партизанского движения, наиболее сильно проявившегося на Волыни.
Реакция польского правительства тоже не заставила себя ждать и выразилась в создании так называемого Корпуса охраны пограничных территорий (КОП), задача которого в двадцатые годы состояла в борьбе с антипольским партизанским движением. Предпринятые репрессивные меры, состоявшие в карательных операциях, хотя и привели к снижению активности партизан, имели результатом усиление враждебного отношения местного населения как к польскому государству, так и к польскому населению, являвшемуся на этих территориях меньшинством. А потому и после ликвидации партизанского движения КОП распущен не был и стал в дополнение к полиции еще одним репрессивным органом в приграничных областях с непольским населением.
Таким образом, действия правительства, направленные, казалось бы, на укрепление позиций Польши в восточных воеводствах, на самом деле усугубляли и без того напряженные отношения между поляками и местным населением. А особенно преуспели в этом так называемые осадники, военные поселенцы, привлечение которых на вновь присоединенные территории носило массовый характер и воспринималось украинцами и белорусами как ярко выраженная колонизация. Что и неудивительно, поскольку помимо земельных участков осадники наделялись еще и определенным объемом полицейских полномочий, заведомо противопоставляющих их остальному, непольскому, населению.
