Герберт Крафт - Фронтовой дневник эсэсовца. «Мертвая голова» в бою
Тем временем стемнело. От главных ворот лагеря раздались звуки «Вечерней зари». Медленно и, как мне показалось, тяжело прозвучал троекратный сигнал трубы, созывающий солдат в их казармы. Было что-то определяющее в этом сигнале горна, он как будто говорил: «Мальчик, оставь мечты! Думай о прошлом с удовольствием, но вся жизнь у тебя впереди!»
Что она могла принести, та жизнь, которую я ждал? У меня не было уверенности, и я не мог сразу сказать, почему. Несколько дней назад я написал своей матери: «Если судьбе будет угодно, чтобы я провел свою жизнь не вне стен, как сейчас, а в стенах концентрационного лагеря, то мне не захочется больше жить». Каким же я еще был ребенком, когда писал эти строки! Нам же было строжайше запрещено писать что-нибудь о концлагере. Уже этих строк, попавшихся на глаза почтового контроля, было бы достаточно, чтобы я сменил свой мундир на одежду заключенного. У меня постоянно возникал вопрос о смысле моего пребывания здесь, поблизости от концентрационного лагеря. Мое желание было стать солдатом, защищающим Рейх. Для этого я пошел на суровую учебу с оружием в руках, а не для того, чтобы охранять арестантов.
Сегодня нам на вечернем построении объявили, что наша рота заступает в караул. Теперь мы стояли перед стендами на первом этаже и учили «табель постам» и «Постовую ведомость», в которых сначала ничего не понимали. Моя фамилия была указана напротив «Поста по охране казарм». Остальная рота направлялась на посты по охране концлагеря. Смена караула в 12.00.
На следующее утро — снова занятия по караульной службе. Нам еще раз объяснили обязанности часового. Особенно часовым в концлагере было строго указано соблюдать требования и корректно относиться по отношению к заключенным. Снова нам напомнили требование, не приближаться к заключённому ближе, чем на пять шагов, и запрет на разговоры с ними, так как это может отвлечь внимание от охраняемых. Невнимательность означала опасность для жизни. Внимание обращалось на то, что в лагере находятся много профессиональных преступников, которые могут воспользоваться любой возможностью для побега. Каждое отделение караула получило точную задачу: караульные на вышках втроем занимали свои места на караульных башнях. Очередной часовой находился на площадке кругового обзора у пулемета и прожектора. Башен было много. В ночное время часовые патрулировали по внутреннему периметру стены, подходы к которой были отгорожены колючей проволокой. Там же параллельно стене по земле проходила широкая белая полоса. Заключенным было объявлено, что это — «полоса смерти». Если они переходили эту полосу, то по ним открывался огонь. Однако нам объявили, что мы должны открывать огонь только тогда, когда заключенный уже забрался на забор и центр тяжести его тела уже явно сместился наружу, так что при попадании в него тело должно свалиться на внешнюю сторону ограждения. Нас предупредили, что часовой, открывший огонь легкомысленно и поспешно, будет иметь большие трудности при прохождении комиссии по расследованию. На наш вопрос, почему необходимо соблюдать такие правила, а не открывать огонь, когда заключенный уже преодолел забор из колючей проволоки, мы получили ответ: «Только тогда, когда заключенный свесился наружу за забор, суд примет решение, что у него были намерения покинуть лагерь!»
Если часовой нервный и не успеет выстрелить, то будет прав только тогда, когда беглец спрячется в лесу. На наше возражение, что при стрельбе поверх стены существует опасность поразить очередью часовых на соседней вышке, от нас просто потребовали выполнять соответствующие распоряжения. Ага! Всё по-прусски: «Прриказ есть прриказ!!!».
Для охраны заключенных, работающих вне лагеря, часовых выставляли цепью. Она огибала широкой дугой соответствующее место работы и полностью его отгораживала. Кроме того, создавались конвойные группы для охраны больших и малых рабочих групп, выполнявших работы на территории казарм. Поэтому выделялись еще «бегуны», которые охраняли и осматривали каждый въезжающий на территорию лагеря автомобиль и его водителя.
Мы, казарменный караул, еще раз потренировались в ритуале смены караула: сигналу горна и барабана, подъему и спуску флага.
После обеда пришло наше время. Рота построилась в казарме, выдали боевые патроны, и я впервые в жизни взял в руки смертоносные патроны для возможного лишения жизни человека. Лагерная охрана пошла строем к воротам казармы. Зеваки наблюдали за сменой караула. У меня была вторая смена, я стоял на посту с 14 до 16, с 20 до 22, с 2 до 4 и с 8 до 10 часов. Каждый, входящий в лагерь, должен был предъявлять пропуск. Посетители получали сопровождающего часового. Те, кто покидал лагерь, должны были предъявлять увольнительную. О тех, кто без ночной увольнительной прибывал в лагерь после «Зари», докладывали в роту.
По вечерам караул выстраивался возле флагштока с винтовками «на караул»: «Флаг спустить!» А по утрам: «Флаг поднять!» Ровно в 12 часов нас сменил новый караул, и мы отправились в расположение. Мы надеялись на отдых во второй половине дня, а вместо этого с нами стали проводить занятия по тяжелому пулемету и противогазу, которые в ближайшее время должны были поступить к нам на вооружение. Во время перерыва мы повалились на газон и болтали о нашем первом карауле. Я спросил одного о карауле в концлагере, как там быть в сторожевом оцеплении. Он сначала ничего не сказал, а потом буркнул на диалекте: «Обожди, потом сам скажешь каково!» Больше от него было ничего не добиться. Он был очень напряжен, и я оставил его в покое.
Через несколько дней пришла и моя очередь: iapayn в концлагере. Наш отряд из пятидесяти человек к 12 часам вышел на строящийся кирпичный завод, находившийся приблизительно в километре от лагеря и оцепил эту большую строительную площадку. Теперь я стоял под редкими соснами, солнце припекало с летней силой. Напрасно было искать жалкую тень под этими деревьями. Уже вскоре я понял, какое это счастье, занять выгодное место. «Старики» заблаговременно вычисляли для себя выгодные места и пытались еще до развертывания цепи постов занять правильное место в строю, чтобы потом в соответствии со своим расчетом оказаться там, где получше. Такими считались укромные уголки, которые не сразу может разглядеть проверяющий начальник или где можно незаметно ненадолго отлучиться и не спрашивать каждый раз разрешения сходить по малой нужде. Кроме того, были посты, на которых было не скучно стоять, например, места с оживленным движением поблизости от дорог или у судоходного канала. С удовольствием попадали в команды для конвоирования мелких групп заключенных для работы в отдельных местах. Там можно было так устроиться, что проверяющего было видно уже за несколько сотен метров, и приготовиться к его встрече.
Было довольно нелегко в любую погоду — в жару или под проливным дождем — полдня стоять на одном месте, при этом оставаясь наедине со своими мыслями: «Часовому, если не приказано иначе, запрещается сидеть, лежать или прислоняться, есть, пить, спать, курить, разговаривать (за исключением отдачи служебных указаний), принимать какие-либо предметы и покидать пост до смены».
Сегодня до следующего поста в цепи около 80 метров. Слева стоит Руди, а справа — Зигфрид. Оба — из Тироля. Зигфрид — самый старший среди нас и поэтому имеет устоявшиеся взгляды. Людей его типа воспитать в «новую личность», как это мыслилось, не удавалось, потому что воспитуемый сам еще не достиг собственной твердости.
Мы трое сговорились предупреждать друг друга при приближении проверяющего громким докладом. Это мы переняли от «стариков», предупреждавших друг друга насвистыванием, хлопками в ладоши или очень громким докладом вроде: «Часовой 15-го поста! Происшествий не случилось!!!»
Руди — соседу слева, солнце расплавит сегодня мозги. Ему досталось самое нехорошее место. Ни деревца, ни кустика, вокруг лишь раскаленный песок под тяжелыми «болотоходами».
На нашем участке появилось какое-то оживление. Большой отряд заключенных приблизился к моему посту и на небольшом удалении начал валить сосны, обрубать с них сучья и уносить не распиленные стволы. Для этого они вставали слева и справа от ствола, подкладывали под него отрубленные ветви и под зажигательные команды своего капо тащили очень тяжелый из-за своей свежести ствол к месту сбора.
Среди работавших я вскоре приметил одного старого, невысокого и уже сильно ослабленного непосильной работой заключенного с красным треугольником на груди. Его напарник по переноске в сравнении с ним был мальчишкой. Он был практиком в работе, в той же мере, что и старик, совершенно непривычный к переноске таких тяжестей. Для здоровяка и капо доставляло удовольствие «доканать» старика. При этом они часто поглядывали на меня, как бы ожидая похвалы. Здоровяк всегда подхватывал длинную часть ветки руками сверху и держал ее без нагрузки под бревном, тогда как старик держал бревно под рукой и то и дело падал. Когда он снова споткнулся, то еще крепко держался обеими руками за ствол, чтобы не попасть под ноги шедших за ним. И тут капо ударил упавшего по рукам, так что тот безмолвно свалился под бревно, а шедшие за ним невольно его растоптали. После того как он не смог подняться, несмотря на окрики, капо схватил свою сосновую дубинку и несколько раз изо всех сил ударил лежавшего.
