Александр Говоров - Византийская тьма

Так они мирно посиживали за столом, солнце на воле взошло и светило сквозь листву там, за стеклышком над входной дверью. Терпкое и вкусное вино шибануло в голову, глаза слипались. Решение вопроса — что происходит — откладывалось само собой.

Сикидит поглядывал настороженно, зато могучий Пупака искренне рад был примирению. Он натащил кучу овчин, устроил удобное ложе. Денис положился на волю судьбы и лег — а что было делать? Пупака его даже перекрестил, как добрая старая бабушка.

В хижине стихло, и отчетливо стал слышен голос морского прибоя, журчанье водопада за стеной. Но так же было и в те неведомые теперь дни, когда Денис и его археологини орудовали здесь скребками и кисточками!

Его хозяева (или захватчики!) мирно беседовали у очага, засыпающий разум, как на нитку, низал смысл их греческих разговоров:

— Какой же ты болтун все-таки, Пупака! Наврал позавчера, будто ты медведя одолел вручную весом в десять пудов!

— Ну, не в десять, почему в десять! Я так не говорил… Ты не понял. Всего было два с половиной фригийских пуда!

— Да хоть и два с половиной! А тут какого-то сопляка уложить не сумел.

— Хорош сопляк! Ты посмотри, какая у него мускулатура. Будто он и живет на палестре.

Пупака занимался невинным делом: раздавливал грецкие орехи безо всяких щипцов — большим и указательным пальцем. Ядра протягивал Сикидиту, и тот жевал их беззубым ртом.

— Нет, вот ты — могуч, чародей! — выражал свое восхищение Пупака. — Перетащил ты все-таки этого стрючка на наш свет! Правда, готовились мы к этому всю зиму.

Сикидит засмеялся и положил в рот новую порцию орехов. А верный Пупака яростнее затрещал скорлупой.

— Что же ты теперь с ним станешь делать? Повезешь на столичный рынок или продашь тут?

— Ни-ни! — отверг эти предположения чародей. — Ты же знаешь, я со дня на день ожидаю высочайшего прощения. Повезу ко двору подарок.

— За такое и протоспафария могут пожаловать, — высказал уверенность Пупака. — Ты ведь и без того в чине всеблагих. Глядишь, и мне что-нибудь перепадет. Я все же помощник твой и охранитель.

Так сидели они у огня, полные мечтаний. Иногда прислушивались, как дышит их надежда, их трофей.

— Может, лучше его связать? — заботился Пупака. — Пока он спит.

— А зачем? — отвечал шеф. — Куда ему от нас деться? В свои края уж он не попадет.

Засыпающему Денису все это никак не казалось правдой. Он даже улыбался, слушая в неимоверной дали их голоса.

— А если он вдруг на нас… А?

— Глупый ты, Пупака. Неужели ты думаешь, что я выбрал бы его, если б он не был достаточно рассудителен?

И Денису сквозь радужные круги наступающего сна оставалось размышлять, можно ли перевести слово «рассудительный» как «интеллигентный»…

2

И тут ему явилась студентка Светка Русина в еще не ношенном упругом сарафане с голыми обгоревшими плечами и со своим особым взглядом — чуть в сторону и снизу вверх. Настойчиво спрашивала, пойдет ли он сегодня после раскопа на пляж. А ему ужасно хотелось дотронуться ну хоть до этого округлого локтя с неизбежной археологической ссадиной. Но он, как и всегда, не знал, прилично ли ему это.

И что-то страшное, чужое вдруг вторглось в его жизнь и помешало ответить Светке Русиной. Не то проехал разбитый, проржавевший бульдозер, не то в дальних полях стал резвиться костистый дракон. И он понял: это храпит доблестный Пупака, и ужас смертельный его охватил.

Он лежал без сил на колком овчинном ложе, уставившись в прокопченный древний потолок, шепча сам себе:

«Не может этого быть…», а глаза безжалостно опровергали: «Нет, это правда!»

Нет, это правда! Дурацкие круги и символы на стенах, зеленые тени листвы на оконном стекле, крупный храп богатыря Пупаки и мелкий, рассыпчатый его шефа. Смертный озноб снова и снова сотрясал Дениса. А как же, назавтра он назначил профсоюзное собрание, он же профорг. И Светка Русина опять придет в новом сарафане. Все уж смеются, что мамочка два чемодана обнов с нею отправила…

Какие к черту обновы! Денис сел на своих овчинах — надо что-то предпринимать. А что предпринимать?

Умиротворяющий храп дуэтом — крупный, с покряхтываньем и мелкий, с присвистом — заставил его опустить бессильно руки, и он лег, вновь забылся во сне.

Проснулся от визга, похожего на поросячий, первая мысль была — тот сон прошел безвозвратно, но тотчас стрела пронзила — нет, это не сон!

Визжал парнишка, пританцовывал, потому что старец Сикидит драл его безжалостно, выговаривал, что пропадает невесть где, терзал железными пальцами его бедное ухо.

— Его зовут Костаки, — отрекомендовал Сикидит, видя, что Денис проснулся и сел. — Мой слуга. Если чего надо, он принесет, обслужит, самому никуда не ходить.

— Ты слышал? — напустился он на подростка. — Выкидыш сатаны!

Энергичный эпитет чародей сопроводил не менее выразительным подзатыльником. Но юный Костаки перестал визжать и суетиться, как только понял, кто такой Денис. В восхищении шумно втягивал в себя воздух.

— Уй-юй-юй, хозяин! Это у вас человек такой получился? Совсем как настоящий, уй-юй-юй!

— То-то, плут! — назидательно изрек Сикидит. — Будешь хорошо себя вести — и ты так научишься. Воды принеси, малопочтенный! Да и к обеду пора огонь раздувать. О господи, наградил меня помощниками!

— Встаю, встаю! — заверил его лениво потягивавшийся Пупака. — Одно мгновение, и встаю!

День начинался. Костаки принес воды в керамических ведерках. Денис безучастно наблюдал, как появились новые слуги, стали подметать, подняли страшную пыль, Костаки выгнал их за дверь. Еще один слуга, носатый, в вязаной шапочке, разделывал козлиную тушу. Пупака же, безбожно чертыхаясь, занимался тем, что деревянным гребнем расчесывал собственную шевелюру.

— Сделай меня своим оруженосцем, — предложил Костаки. — Я тебя три раза в день причесывать стану.

— Три раза в день тебя лупить надо! — со стоном отвечал силач, извлекая гребень, застрявший в библейских космах.

Сикидит, доверяя все слугам, выкресывал огонь сам, растапливал очаг, обновлял лампадки.

— Патер имон, — послышался его страстный беззубый шепот. — О эн той уранойс…

И Денис понимал все дословно: «Отче наш, иже еси на небеси…» И от реальности происходящего он даже зажмурился, чтобы не видеть всей этой археологической роскоши двенадцатого века. А он-то мечтал закончить через недельку-другую раскопки эргастирия чародея, вскрыв последнюю камеру, чуланчик. И возвратился бы домой, и написал бы диссертацию, и поехал бы в Стамбул, куда уж давно приглашают его местные археологи…

А там бы, глядишь, и белокурая Светка Русина закончила свой истфак. Хотелось выть и кататься по мерзким овчинам.

Хозяева уловили такое настроение пленника, и перед Денисом над решеткой замаячили их сочувственные лица — ястребиное старца Сикидита, дремучее Пупаки, веснушчатое слуги Костаки. Даже долгоносый абориген в вязаной шапочке оторвался от скворчащей козлятины, чтобы сочувственно повздыхать над Денисом за решеткой. Ничего, мол, обойдется как-нибудь!

Но ничто само собой не обходилось. Пришел степенный бородач в шляпе конусом, долго толковал с Сикидитом о снаряжении корабля до самой столицы, чтобы и продовольствия хватило, и снасти были бы крепкие и паруса. Так и хотелось треснуть его по конусообразной башке с этими разговорами!

Явился и некий тип, как глиста, угодливый, со шкодливыми глазами, — сказался учеником чародея. Расспрашивал Сикидита о вечной душе и переносе категорий, и Сикидит, самодовольно надувшись, словно новый Платон или Аристотель, отвечал впопад и невпопад. Только о свойстве духа переливаться из одной субстанции в другую трактовал битый час!

В полном отчаянии Денис встал и вышел в дверь, где сиял и шумел летний день, блистало недалекое море.

— Туда вам нельзя, — остановил его Костаки. Вызвал Пупаку и они отконвоировали пленника в кусты, а затем отвели обратно в эргастирий.

Денису подумалось: может быть, попробовать умолить Сикидита, чтобы он отправил его обратно… Ведь сумел же он неведомым путем перетянуть его в свой век, неужели он не знает, как перебросить и обратно? Пусть и сам отправится с Денисом, он познакомит его со всем, что старцу будет интересно. «Послушайте, уважаемый, — Денис даже начал с обращения, когда тот немного освободился от своих интервьюеров. — Не могли бы вы мне разъяснить…»

Оглаживая бородку, тот начал с разъяснения, почему его следует титуловать всеблагим.

— Ваше блаженство, — поспешил поправиться Денис.

Сикидит пространно рассказал, как интриги двора привели его в изгнание в Бореаду, но от верных людей до него уже дошли вести, что он уже фактически прощен, тем более что его многолетний покровитель принц Андроник, который тоже был в ссылке в Пафлагонии, также, по слухам, близок к прощению.