Израиль Меттер - Мухтар
- Вы где живете? - дружелюбно спросил он дворника.
- А вон мои окна, от панели первые снизу... Не обижайся на собачку, бабуля, ей зарплата не идет... В каком, интересно, она у вас чине? спросил он Глазычева.
- Рядовая, - ответил Глазычев. - Водички у вас, товарищ дворник, можно попить?
- Чего доброго, - сказал дворник.
Зайдя в дворницкую, Глазычев стал медленно пить из ковшика и - как бы случайно - спустил с руки поводок. Мухтар тотчас же натянул его, забравшись под кровать. Он вынес оттуда в зубах две кроличьи шкурки, отдал их проводнику, затем деловито направился к плите, поставил на нее свои лапы и облаял закрытую кастрюлю.
- Суп? - спросил Глазычев, приподымая крышку.
В кастрюле торчали кроличьи ноги.
- Ну и ну! - сказал дворник. - Нашла все-таки, паскуда!
Старуха смотрела на него, отвалив нижнюю челюсть, подбородок ее вздрагивал.
- Я же тебя ростила, Федя, - сказала она.
- Внук? - спросил Глазычев.
Не отвечая, она развязала две свои косынки; тоненькие сухие седые волосы рассыпались на ее голове.
- Как же ты, Федя, без спросу? А? - Голос у нее был тоскливый, жалобный.
- Да ну вас, бабуля! - отмахнулся дворник. - Люди больше воруют, а тут из-за двух крысят шуму подняли, минимум вас зарезали... Мне-то ничего, я деньги верну, отбодаюсь, а вам совестно: родного внука травите собаками!
- Ну и подлец же ты, - сказал ему Глазычев. - Снимай фартук, поедем в Управление.
Так на счету у Мухтара появились первые деньги - горестные старушечьи тридцать рублей.
В питомнике над этой суммой посмеялись. И только начальник, майор Билибин, поздравил проводника:
- С почином вас, товарищ Глазычев.
Глазычева Билибин приметил с первых же дней работы. Среди проводников попадались люди случайные. Служба эта неутомительная, неудачи ее всегда можно свалить на собаку, успехи же приписать себе.
Билибин работал в питомнике с незапамятных времен; с грустью наблюдал он, как постепенно отмирает это дело: городские мостовые и тротуары становились все более и более затоптанными, вонючими, собак применяли всё реже, они умели брать только последний след, а в условиях большого города сохранить место преступления и окрестность вокруг него свежими удавалось не часто.
В городском Управлении завелось много новых людей, к служебно-розыскной работе собак они относились снисходительно, полагая ее устаревшей, примерно как в армии конницу. Из-за этой снисходительности оформлялись порой в питомнике люди без особого подбора: либо проштрафившиеся на другой работе в милиции, либо бездарные сотрудники, которых пристраивали в питомнике, не сумев подыскать подходящей формулировки для их увольнения.
Одним из таких проводников был лейтенант Ларионов. Тридцати пяти лет от роду, он успел за короткий срок службы в милиции перебрать множество должностей: был постовым, участковым, начальником паспортного стола, служил в угрозыске. Он ценил на всех этих должностях только одно: власть. Как известно, плохие шахматисты не умеют думать дальше своего второго хода, да и то при этом всегда полагают, что против них играет человек более глупый, нежели они. В затруднительных случаях лейтенант Ларионов делал то, что ему подсказывала его власть. Он не задумывался над тем, к чему это приведет и что за этим последует. Власть давала ему возможность сделать один-два хода. Он их делал. А если потом ему и влетало от начальства, то это опять-таки не нарушало стройности его теории: начальство поступало правильно, ибо у начальства была еще большая власть, нежели у него, у лейтенанта Ларионова.
Суждения Ларионова о людях тоже были просты. Они укладывались в два понятия: "Ему повезло" или "Ему не повезло". Например, майору Билибину повезло, писателю Шолохову повезло, авиаконструктору Туполеву повезло, улыбнись же судьба ему, Ларионову, и он достиг бы точно таких же результатов, как и все эти счастливчики.
Однако судьба не улыбнулась лейтенанту, ему сильно не повезло - его перевели в питомник на должность проводника. Пройдя годичный курс обучения в специальной школе, он получил под свое начальство кобеля Бурана, которого не любил и побаивался, ибо Буран трижды покусал его за время обучения.
Дела Ларионова на проводницкой службе шли ни шатко ни валко, пожалуй даже лучше, нежели в других должностях: здесь он был все еще новичком, его полагалось воспитывать, вытягивать, выращивать.
К нему прикрепили Дуговца, который как старший, опытный товарищ опекал его, учил, советовал ему.
Дуговец настойчиво повторял:
- Нажимай на теорию, Ларионов. Ликвидируй свою слабинку в части трудов академика Павлова. Литературу я тебе подберу.
И он принес ему несколько брошюр. Ларионов старательно прочитал их, сделал выписки в специальной толстой тетради, четко ответил на наводящие вопросы Дуговца, после чего на еженедельных занятиях в питомнике Буран покусал своего проводника в четвертый раз.
Перевязывая ему руку, ветеринарный врач Зырянов покачал своей длинной лысой головой:
- Что ж это с вами получается, товарищ Ларионов? Этак он вам когда-нибудь в горло вцепится. Буран - зверь серьезный.
- Не повезло мне с собакой, Трофим Игнатьевич. Уж я, кажется, стараюсь...
Зырянов запыхтел. По природе своей человек мягкий, он всегда начинал пыхтеть перед тем, как ему надо было сказать кому-нибудь резкость.
- Стараетесь, да не так, - сказал Зырянов. - Давеча прохожу я мимо Бурановой клетки, он ест, а вы ни с того ни с сего обозвали его заразой. Конечно, ему обидно... И вот вам результат.
Он показал на перевязанную руку Ларионова.
- По-вашему, значит, выходит, собака понимает разговор? - ухмыльнулся Ларионов.
Взяв его за плечо и придвинув к себе, словно собираясь сообщить важный секрет, Зырянов громко сказал ему в самое ухо, как глухому:
- Она решительно все понимает.
Затем он отстранился и уже обыкновенным тоном спросил:
- Вы книжки про животных любите читать?
- Товарищ Дуговец меня снабжает, - ответил Ларионов.
- Ну а вот, например, Джеком Лондоном вам доводилось увлекаться?
- Не попадался мне, - ответил Ларионов.
В то же день он рассказал Дуговцу свой разговор с ветеринарным врачом.
Выслушав, Дуговец иронически улыбнулся и постучал пальцем по своему виску:
- Я давно замечаю - старик у нас чокнутый.
Но, поразмыслив над всем этим, Дуговец пришел к выводу, что дело, может, вовсе и не так просто, как кажется с первого взгляда.
Он явился к начальнику питомника майору Билибину.
- Я насчет нашего ветврача, Сергей Прокофьевич, - сказал Дуговец. По совести говорят (Дуговец произносил это выражение именно так: не "по совести говоря", а "по совести говорят"), по совести говорят, беспокоит меня Зырянов. Это же фигура, Сергей Прокофьевич! Молодежи бы надо равняться на таких специалистов...
Билибин слушал хмуро. Он знал, что если Дуговец начинает так хорошо говорить о человеке, то, значит, человек этот чем-то раздражает его.
- А разговоры мне его не нравятся, - тотчас же сказал Дуговец. Взять хотя бы со мной. Согласно последних данных, порода наших собак нынче называется "восточноевропейская овчарка". А Зырянов, в присутствии молодежи, именует их по старинке - "немецкая овчарка". Я попробовал было тактично поправить его, а он заявляет, что никаких таких восточноевропейских собак в жизни никогда не встречал... Факт, конечно, маленький, но воспитывать народ надо и на мелочах.
- Всё? - спросил Билибин.
- Не всё, - ответил Дуговец. - Третьего дня была у Зырянова беседа с Ларионовым. Ветврач рекомендует ему читать литературу не отечественную, а исключительно зарубежную. И внушал, между прочим, взгляды, в корне противоречащие теории академика Павлова.
- Например? - спросил Билибин.
Дуговец протянул ему листок бумаги.
- Я тут все изложил. Чтобы не быть голословным.
Опершись на руку и прикрыв ладонью глаза, Билибин прочитал бумажку.
- Не совестно вам, Дуговец? - устало спросил Билибин.
- А что? - встрепенулся проводник. - Заедают меня эти запятые, Сергей Прокофьевич!.. Я же окончил только пять классов. В наше время, знаете, как учили: через пень-колоду...
Билибин сказал:
- Я ведь тоже учился в ваше время. И классов у меня тоже не много, всего семь.
- Ну, вы-то фигура, Сергей Прокофьевич!
- Бросьте заниматься чепухой, Дуговец. Трофим Игнатьевич Зырянов отличный работник, дай бог каждому...
- А он за это деньги получает, - сказал Дуговец. - Я его работу не хаю. Конечно, ваше дело, товарищ майор, я человек маленький... Докладную прикажете оставить или взять с собой?
- Оставьте, - сказал Билибин.
Когда проводник вышел, он еще раз прочитал бумажонку, скрипнул зубами и, ткнув в нее горящую папиросу, прожег в середине одну дырку, вторую, третью; затем для чего-то посмотрел в эти дырки на свет, в сторону окна. Через окно было видно, как идет по двору Дуговец, размахивающий руками, и рядом с ним Ларионов.
