Ольга Гурьян - Ивашка бежит за конём
Глава седьмая
АННУШКА ПОДАЁТ ВЕСТЬ
И собачка бежит-бежит да остановится. И пташка летает-летает, на веточку присядет. Всякому началу приходит свой конец. Плыла-плыла ладья из Смоленска, в Киев прибыла. На вечерней заре бросили якорь в виду пристани. Данила Богатый распоряжается: - Нынешней ночью ещё здесь переспим. Завтра спозаранку начнём выгружаться. Ивашка, дурень, даровой слуга, укладывай меня спать. Ивашка Данилу раздевает, в постель укладывает, чашку хмельного вина подал. Данила выпил, заснул, захрапел. А Ивашка сидит на ступеньке, дожидается, пока Ярмошка из-под варяжской кровати вылезет. За пазухой у него краюшка хлеба и мяса шматок припасены. От своего рта оторвал, сберёг дружку. Скрипнули засовы, приоткрылась дверь, выполз Ярмошка. Ивашка протягивает ему еду, а тот отмахивается, шепчет тихо, будто комариный писк: - Спрячь. Потом пригодится. Сейчас времени нет. - Что так? - спрашивает Ивашка. - Ночь-то в начале, вся впереди. - Молчи, такой-сякой, купца разбудишь! Иди за мной, после поговорим. Ивашка не поймёт, к чему да куда, однако же ступает на цыпочках вслед за Ярмошкой. На палубу выбрались, прислушиваются. Все на ладье спят. Спят на скамьях гребцы, головы к вёслам приклонили. Спит приказчик, подостлав на доски свою епанчу. Все спят. Ярмошка шепчет: - Самое нам время отсюда бежать. Настанет день - мне уж не выбраться. Купец меня обнаружит, изобьёт до смерти, и тебе за меня достанется. - Куда же нам бежать? Кругом вода. - Бултыхайся прямо в воду. Здесь до берега близко, доплывём. Вспомни, как я тебя на Каспле обучил плавать. Не бойся, прыгай! - Потонем. - Не потонем, так вынырнем. Хлеб давай сюда. Я его в рубаху заверну, привяжу к голове, не намочить бы. А боишься, так оставайся. Мне что! И прямо с борта ладьи прыг в реку, поплыл. И Ивашка за ним вслед прыгает. Всплеснулась вокруг него днепровская вода, с головой покрыла. А уж Ярмошка его под пузо поддерживает, пищит: - Плыви, плыви, такой-сякой! Веселей шевелись! Ивашка бьёт по воде руками и ногами, плывёт. Оглянуться не успел - вот и берег. Они вылезли, отряхнулись, сели на песочек. Ярмошка раздувает ноздри, жадно глотает свежий воздух. Под варяжской-то кроватью, скорчившись сидя, воздуха нюхать не приходилось. Ярмошка руки раскинул, рот широко раскрыл, никак вдосталь не надышится. Ивашка его спрашивает: - Куда теперь? Кругом ночь, ни одного огонька не видать. Тёмные домишки столпились, будто овечье стадо, посреди огородов дремлют. И в какую сторону голову ни поверни, всюду дома, дома. Кругом растеклись, вверх в гору ползут. Наверху горы высокие стены, а над ними купола, крыши теремов. А всё смутное - еле выделяется на ночном небе. Тихо-тихо, а будто воздух шевелится, гудит, как пчелиный рой. Это многие тысячи людей в домах спят, во сне дышат. - Пошли, - говорит Ярмошка. - Здесь на берегу нас купец завтра первым делом увидит. Они отошли подале. В темноте наткнулись на забор, тут же прикорнули. Утром проснулись, поели, пошли искать Аннушку. Киев-то не Смоленск, много больше будет - огромный город. Одних рынков там восемь, улиц, домов не счесть. Нигде Аннушки не видать. Ивашка с Ярмошкой весь город обходят - от Лядских ворот до Золотых ворот, от Золотых ворот до Львовских. На Михайловскую гору подымались, спускались на Оболонь, на Перевесище забрели. Где Аннушку искать, кого спрашивать? В один день Киев не обойти - они который день бродят. А есть-пить надо! Они где у бабы торговки пирог стащат, где на паперти среди нищих-убогих замешаются - им милостынька перепадёт. Иной раз у чужой двери поскребутся - им хозяйка кусок вынесет, а то, случается, и собаку натравят. Они отощали, обносились, ищут-ищут Аннушку, не найдут. Ярмошка говорит: - Народищу здесь что сена в копне - не счесть. Где нам среди них Аннушку обнаружить? Где она скрывается? Пока все дома обойдём, во все двери заглянем, у нас седые бороды ниже колен вырастут. Ивашка в ответ только вздыхает. Ярмошка говорит: - Это нашей жизни не хватит весь город обыскать. Помяни моё слово, мы здесь подохнем. Ивашка опять вздыхает. - Нет, - говорит Ярмошка, - будет! Поискали, и хватит! Без толку время теряем, такое-сякое! Пошли обратно в Смоленск, пока нас ноги держат. А может быть, Ярмошка прав? Может быть, правда лучше махнуть рукой, перестать искать? Аннушка разумница, рукодельница - ей везде будет хорошо. А он в самом деле в этом Киеве подохнет. Уж он видит себя, как бредёт он старенький, согбенный весь, бредёт от Лядских ворот до Золотых ворот, от Золотых ворот до Львовских. У каждой двери стучится, деревянную чашечку за подаянием протягивает. А седая борода, длинная, по холодному ветру развевается, за его плечами прозрачным плащом вьётся. Посошок по мосткам тук-тук. У Ивашки на глазах слезы, так ему самого себя жалко. А что, если вернуться в Смоленск? Мудрила его в сыновья примет, у тётки Любаши он будет в холе, в тепле, в сытости. И Ярмошка вернётся к своему дядьке. Ну, выпорют его разок, ему ничто, он привычный. - Ладно, - говорит Ивашка, - будь по-твоему. Идём в Смоленск обратно. Пошли, чего там. Но тут Ярмошка, ветреная голова, вдруг заупрямился. - Нет, - говорит, - я сейчас ещё не пойду. Дольше искали, меньше осталось. - Столько искали, ничего не нашли, - говорит Ивашка. Так ему вдруг в Смоленск захотелось! - Ничего не нашли, а вдруг сейчас найдём? Вдруг мы её сейчас встретим или она весточку подаст? Давай ещё один день останемся. - Ох, я ещё один день ни за что не выдержу. Ты на меня посмотри, как я весь отощал. Ты только посмотри! - По тебе не видно. Щёки - что, такие-сякие, наливные яблоки. - Да, много ты понимаешь! Тебе меня вовсе не жалко. Вот они немного поспорили, уж рукава засучили, но драться не стали. Помирились, пошли дальше. Приходят они на пристань, напоследок на приплывающие, на отплывающие ладьи смотрят - не высмотрят ли чего? Плавающих, путешествующих людей вежливо расспрашивают - не слыхали ли чего?
А ничего не высмотрели, не услышали. Сидят, руки свесили - такое уныние. И вдруг доносится к ним прерывистый скрип смычка. Будто кто-то в темноте нащупывает песню и никак не уловит. То опять начнёт сначала, то на другой склад перейдёт, и опять не то. А терпеливый высокий голос всё повторяет те же слова: "Уносит меня хищная птица. Из Варяг прилетела, в Царь-град стремится. Ох, горе, горе!" Ивашка с Ярмошкой оглянулись - кто же это поёт, на гудке играет, да так жалобно. А это слепой старик сидит на брёвнышке и гудок прижал к груди. Он водит смычком по струнам, тонким голосом выпевает: - Уносит меня хищная птица... - Это что ж за такая песня? - спрашивает Ярмошка. - Начало есть, а конца не слыхать. Слепой отвечает: - Я эту песню слагаю, ещё не вижу, чем кончится. А будет песня про красную девушку Аннушку с длинными косами. Длинные косы за ней волочатся, след заметают. А след заметён, как обратно вернуться? Вижу я её, как стоит она на корме, руки ломает, из глаз слезы льются. Девушка Аннушка из села Малого. - И всё врёшь, - пискнул Ярмошка. - Как ты её видел, когда ты слепой? Но Ивашка схватил его за руку, дёрнул, шепчет: - Чего смеёшься? Закрой рот-то! И, нагнувшись к слепому, спросил: - Как же ты её мог видеть, когда ты слепой? - Вижу я её мысленными очами. - Значит, выдумываешь, - сказал Ярмошка. - Пойдём отсюдова, что время терять. Выдумывать каждый может, так всякого слушать? - Постой, - сказал Ивашка, - куда ты меня тянешь? Может, и вправду Аннушка о себе весть подаёт. Скажи, дяденька, какую ты её видишь? Слепой отвечает: - Голос у ней тонкий, не боле по пятнадцатому году. - Правильно, - шепнул Ивашка. - Голос у ней будто идёт по лесу, на голове веночек из незабудок. - Нет, - шепнул Ивашка, - она венков не носила. Всё было ей некогда венки плести. Обо мне старалась. - По голосу слыхать, рубаха на ней дождями вымытая, ветрами высушенная, на солнце выгоревшая. Была алая, а стала бледной, как цвет шиповника. - Нет, - сказал Ивашка, - у ней синенькая. - Да идём! - крикнул Ярмошка и дёрнул его за руку. - Чего зря время терять! - Постой, постой. Скажи, дяденька, откуда ты знаешь, что она Аннушка, да из села Малого? - А она руки ломала, слёзно причитала, как украли её в селе Малом, с братцем, с Ивашкой-сиротой, попрощаться не дали, увозят её за моря синие и чёрные, тихие и бурные, в дальний Царьград на рабство и смерть. Помяните, добрые люди, несчастную Аннушку. - Рано поминать, - сказал Ивашка. - Она ещё живая. Ярмошка, мы едем в Царьград!
Глава восьмая
ВСЯКИЕ НЕОЖИДАННОСТИ
Да где ж он, Царьград? А за реками, за морями, за высокими горами. Не на самом краю света, а недалеко оттудова. Однако же люди туда ездят и возвращаются целы и невредимы. - Я бы поехал, - говорит Ярмошка. - Я домой в Смоленск не очень тороплюсь. Мой дядька, такой-сякой, как увидимся, меня тут же недолго мешкая выпорет. Я поэтому не тороплюсь. Только как же мы в этот Царьград поедем? - Известно как - на ладье. Попросимся на ладью, нас и возьмут. - Да, возьмут! Возьмут и ещё поклонятся, спасибо скажут. Не возьмут нас, Ивашка, кому мы нужны? - А отстань ты от меня, Ярмошка! Заладил, как и куда! Возьмут нас! - Не возьмут нас! - говорит Ярмошка. - Вот ты какой! - говорит Ивашка, и голос у него дрожит. - Только я что-нибудь хорошее придумаю, ты сейчас же спорить лезешь. Я Аннушку вовремя не отбил, теперь я должен её обратно вернуть. А ты не даёшь. - Да ты же сам хотел вернуться в Смоленск. - Ничего я не хотел. Едем в Царьград, Ярмошка! Нас непременно возьмут на ладью. - Не возьмут нас, - говорит Ярмошка. И в самом деле не берут их. Как ни просятся - не берут. Какая от них польза, от малолетков? А в ладье лишнего места ни у кого нет. Вот сидят они на берегу, ногами в воде болтают. Приплывающие, отплывающие ладьи глазами встречают, провожают. И вдруг Ярмошка глаза вылупил - круглые, как плошки, сейчас выскочат. - Смотри! - кричит. - Смотри, Ивашка! Эта ладья мне знакомая! Ивашка смотрит - много ладей-то. - Ой, такой-сякой, не туда глядишь! Вон она, ладья, большая, сюда поворачивает. Это наша ладья, ладейницкая. Мы её рубили, на воду спускали. Наша, наша, по всем приметам! Вскочил, бежит к тому месту, где ладья причаливает, и Ивашка за ним бежит-бежит. Ох, что ж это такое? Бывает же, что такое случается! Ихняя ладья, ладейницкая. И на ней мужики-ладейники все знакомые. И Иван Мудрила тут с Ярмошкиным дядькой. Встретились, поздоровались, обрадовались все. А Ярмошкин дядька, уж впрямь такой-сякой, время зря не теряет. Не успел племянника признать, тут же схватил его, зажал ему голову меж своих колен, рубашонку ему вздёрнул и отлупил. Полную меру всыпал. - А не бегай, не бегай, не сказавшись - не отлучайся. Ярмошка привычный, на дядьку не обиделся. Такой уж этот дядька уродился драчливый, что с него возьмёшь? Вот встретились они, обрадовались, все вместе в харчевню пошли. Хозяйка им всякое кушанье на стол ставит. Они поели, насытились, пояса распустили. Ивашка спрашивает: - Дяденька Мудрила, откуда ж вы взялись? Мудрила, он лишних слов не теряет, говорит кратко, а вразумительно: - Будем бока насаживать. Что ни слово, то истина. А пойди разберись, о чём оно? Ярмошкин дядька словоохотливей будет. Он объясняет: - Как продали мы обе малые ладьи, а эту большую не сразу продали. Цену мы запросили справедливую, а никто не даёт, торгуются. Себе в убыток не отдавать же. А приходит к нам немецкий купец, говорит: "Я эту цену дам, да только с уговором. Ладья прочная и мне подходящая, а бока низковаты по морю плыть. Надо бы повыше". Мы говорим: "Эта ладья-однодеревка. Как бока выросли, такие и есть. Уж дерево срублено, выше не нарастёт". Он упёрся, лопочет: "Я бы взял, мол, ладью, а бока низки". Мы говорим: "Такую вторую, хоть весь свет обойди - не найдёшь. Липа то была, восьмерым мужикам не в обхват. Крепость в ней необыкновенная, а бока тебе в Киеве досками набьют, насадят, какие хочешь". - "Нет, - говорит, а говор такой противный отрывистый, будто собака лает. - Нет, я большую цену плачу, я не могу ещё раз в Киеве мои деньги тратить. Вы ладью рубили, вы должны её в порядок приводить". Мы говорим: "Да пойми ты, чудак человек, нету такого обычая. В Лодейницах ладьи рубят, в Смоленске продают, в Киеве к морскому плаванию готовят. А здесь ей бока наращивать - она тяжела станет по реке плыть". Он лается: "Глупый обычай! Лентяи! Дураки!" Я было хотел ему в морду дать, да Мудрила не позволил. Наконец порешили мы на том, что у него гребцов для такой ладьи маловато, так мы поможем её в Киев доставить, а там уж и бока насадим, и лубом покроем, под той бы палубой и людям, и товару в сохранности по морю плыть. А он нам за это сверх цены ещё надбавит... Вот поели они, что хозяйка им подала, из-за стола встали, а потом пошли гулять по стольному городу по Киеву. Нагулялись, вернулись на ладью, спать полегли. На другое утро принялись за работу. Трудятся за совесть, всё в срок по-хорошему сделали - и бока и палубу. Приходят к купцу, к немцу, за расчётом. Этот немец - купец, человек молодой, высокий и жилистый. Кадык у пего на шее, будто репкой подавился. Глаза белёсые, голубоватые, как снятое молоко. Ярмошке он не понравился. А что тут нравиться? Не кум, не сват. За работу заплатит, и прощай навек. Немец говорит: - Я многие товары здешним верным купцам роздал, а деньги не успел получить. Обещаются отдать морген фри, завтра поутру. Вы сегодняшнюю ночь ещё здесь поспите, завтрашний день - морген фри - я с вами рассчитаюсь. Он достаёт большой кувшин заморского сладкого вина и всем наливает по чарочке: - С благополучным окончанием! Все выпили и Ивашке с Ярмошкой дали. Вино сладкое, терпкое, крепкое, в голову ударило. Мужики песни поют, плясать пошли. Ноги у них заплетаются, где стояли, там и повалились, ногами подрыгали, всхрипнули и затихли. И Ивашка с Ярмошкой тут же за столом тяжёлые головы на столешницу опустили и тоже заснули. Просыпается Ивашка - что такое? Кругом темно. Хочет глаза протереть, руки не поднимаются. Хочет на ноги встать, а ноги не слушаются. Рукой руку пощупал, а они толстой верёвкой накрепко связанные.
