Андрей Фурсов - Вопросы борьбы в русской истории. Логика намерений и логика обстоятельств

• между боярством и царской властью за тип самодержавия (олигархический или царско-единодержавный);

• между казачеством и дворянством («детьми боярскими») за то, кто будет главным военным сословием державы;

• и – более сложно (как писал дореволюционный историк А. Е. Пресняков) – между казачеством, крестьянством владельческих земель, холопами и низшей прослойкой «детей боярских» (в частности, боевыми холопами), с одной стороны, и среднего дворянства, среднего служилого люда и купечества, с другой. Эти «с другой» были организованы в земства, и как заметил всё тот же Пресняков, разрушение самодержавной системы в результате социальных конфликтов и нашествия чужеземцев грозило им утратой их социального и экономического положения. Потому-то они и выступили за восстановление самодержавного порядка (национально-государственный вектор подкреплён определёнными классовыми интересами), и это восстановление стало поражением тех разрядов населения, которые активно поддерживали обоих самозванцев (среди этих поддерживающих было немало бояр).

В результате смуты выиграли самодержавие и средние слои господствующего класса, дворяне и купцы, а проиграли – часть самой верхушки господствующего класса, боярства (XVII в. стал эпохой его заката) и низы (самый низ господствующего класса, казачество, «частновладельческое» – будущее крепостное – крестьянство). Иными словами, восстановление самодержавного строя совершилось за счёт главным образом низов. Именно они проиграли в средне – и долгосрочной перспективе.

В этом плане интересно сравнить первую смуту со второй и третьей. Во второй смуте однозначно победили низы, простой люд. Весь прежний господствующий слой был выброшен из страны, а то и просто физически уничтожен. А вот третья смута – конца XX в. – очень напоминает первую. В ней победили средние, прежде всего верхнесредние сегменты господствующего слоя – номенклатуры: 70 % номенклатуры вошли в состав постсоветских господствующих групп (в провинции – 80 %). А проиграли, как и в начале XVII в., низы, в том числе нижняя часть среднего слоя, и самая верхушка социума, которую смели «реформаторы».

Шестое. Ещё один урок Смуты начала XVII в. (он же урок смуты начала XX в.). Поскольку русские смуты были интегральными элементами европейских/евразийских/мировых кризисов, выход России из смут был тесно связан с этими кризисами, причём связан положительно: именно кризисы и войны на Западе позволяли России получить «пространство и время для вдоха» и вынырнуть-выскочить из исторической ловушки.

После окончания смуты в 1618 г. (Деулинский мир с Польшей на 14,5 лет, последовавший за неудачным походом Владислава на Москву в 1617–1618 гг.; с Владиславом, кстати, шли обиженные на Романовых казаки) Россию можно было брать голыми руками, однако аккурат в 1618 г. в Европе началась Тридцатилетняя война, полыхавшая до 1648 г. К этому времени русские успели восстановиться настолько, чтобы в 1650-е годы нанести поражение полякам (хотя и сами несколько раз оказывались в исключительно тяжёлом положении).

В 1920-е годы, после окончания гражданской войны СССР был в крайне уязвимом положении. Однако противоречия между британцами и американцами, между англосаксами и немцами, между Францией и Великобританией, наконец, между Рокфеллерами и Ротшильдами позволили Сталину и его команде сыграть на этих противоречиях, разгромить гвардейцев «кардиналов мировой революции» и приступить к строительству Красной империи.

Мораль: кризис – это угроза, но кризис – это и возможность рывка. Разумеется, для тех, у кого есть для этого воля и разум. То есть для субъекта стратегического действия. Если в условиях XVII в. из смуты можно было выбираться на ощупь, совершая ошибки, не имея картины будущего, т. е. на инстинктах, то сегодня ситуация иная. Сегодня из исторической ловушки, в которую загнали страну горбачёвщина и ельцинщина на радость глобальным ростовщикам, Россию может вывести только субъект стратегического действия, т. е. субъект, обладающий стратегическим видением, опирающийся на национальную традицию и играющий на глобальном поле, т. е. русский субъект международного класса, масштаба и уровня. Кризис может помочь только такому субъекту, девиз которого: «Пусть сильнее грянет буря!».

Конспирология, капитализм и история русской власти (Введение к программе-направлению «Конспирология»)[2]

Вам дано знать тайны Царства Божия, а тем внешним всё бывает в притчах. Так что они своими глазами смотрят, и не видят; своими ушами слышат, и не разумеют

В этом мире всё не такое, каким кажется

Миром управляют оккультные силы и их тайные общества.

Книгой B. A. Брюханова «Трагедия России. Цареубийство Александра II» мы открываем новую программу-направление серии «Мир. Хаос. Порядок» «Конспирология». Обычно под конспирологией (от англ. conspiracy – заговор; «conspiracy», в свою очередь, восходит к латинскому «conspiratio» – созвучие, гармония, согласие, единение и… тайное соглашение, сговор, заговор и даже мятеж) имеется в виду сфера знания, в которой история, особенно резкие её повороты, рассматривается сквозь призму тайной борьбы, заговоров и контрзаговоров неких скрытых сил – орденов, масонских лож, спецслужб, тайных международных организаций и т. д., и т. п. Часто к конспирологическим штудиям относятся как к чему-то несерьёзному, легковесному, а то и просто одиозному. И для этого есть вполне резонные причины.

Немало конспирологических работ исходно написано в погоне за сенсацией и заработком, отсюда – легковесность и примитивность, часто – непроверенность фактов и т. д. Многие конспирологические работы суть не что иное, как своеобразные «акции прикрытия», цель которых – либо отвлечь внимание от главного, от «базовой операции», заставить публику сконцентрировать внимание не на том «шаре», не на том «напёрстке», да ещё «наварить» на этом (очень похоже, что «Код да Винчи» из этого ряда), либо привлечь внимание к какой-либо теме и проблеме, разрекламировать какие-либо структуры (или лиц) как якобы обладающие неким скрытым могуществом и т. п.

Не прибавляет доверия к конспирологии и то, что порой она становится элементом неомифологических конструкций (борьба «Добра против Зла», «сил Бытия против Небытия» и т. п.). В таких случаях реальный и часто корректный сам по себе анализ компрометируется вненаучным характером схемы, элементом которой он оказывается и в которой научные термины пересыпаны религиозными, мифологическими и т. д., являются их функцией. Особенно когда схемы эти подаются как озарение (типа распутинского «я так вижу»), которое на самом деле представляет собой (пост) модернистскую версию мракобесия, шаманского камлания.

Иногда имеют место более замысловатые комбинации: конспирологическая работа появляется специально для того, чтобы, попав под огонь разгромной критики, раз и навсегда скомпрометировать исследования по данному вопросу, структуре, личности (часто это делается накануне выхода в свет серьёзной публикации по данной теме). И невдомёк публике, что автора «заказухи» – «слепого агента» – исходно снабдили недостоверной информацией, чтобы устранить серьёзное отношение к исследованиям в данном направлении вообще и – «два шара в лузу» – нейтрализовать эффект серьёзных публикаций, максимально подорвав цену на этот товар на «информационном рынке».

Кстати, сам «рынок» конспирологической литературы, так сказать, в его количественном аспекте во многом выполняет роль дезориентации людей, топит их в потоке информации, в котором они не способны разобраться, отвлекает внимание от реальных секретов, от тех мест, где их действительно прячут.

Вспомним диалог патера Брауна и Фламбо из честертоновской «Сломанной шпаги» («The sign of the broken sword»): «После минутного молчания маленький путник сказал большому: "Где умный человек прячет камешек?" И большой ответил: "На морском берегу". Маленький кивнул головой и, немного помолчав, снова спросил: "А где умный человек прячет лист?" И большой ответил: "В лесу"». Иными словами, секреты практичнее всего «прятать» на видном месте. Подобной точки зрения придерживались не только К. Г. Честертон и такие мастера детектива, как Э. По и А. Конан-Дойл, но и крупнейший советский философ XX в. А. А. Зиновьев: «Самые глубокие тайны общественной жизни лежат на поверхности», и в этом смысле одна (но далеко не единственная) из задач реальной конспирологии – прочитывать скрытый смысл, hidden script очевидного, лежащего на виду и потому кажущегося ясным. В том числе и – высший пилотаж – скрытый смысл самих конспирологических работ.

В этом плане конспирология – это не столько отдельная дисциплина (хотя потенциально и дисциплина тоже, либо, по крайней мере, научная программа или эпистемологическое поле), сколько подход, метод – дедуктивно-аналитический поиск неочевидного в очевидном, тайного – в явном, вычисление скрытых причин и причинных связей (рядов), которые эмпирически, индуктивно непосредственно не просматриваются, в лучшем случае, проявляясь в виде неких помех, отклонений, странных пустот. Можно сказать, что конспирология – неотъемлемый элемент истории, социологии, политологии, политэкономии и т. д. Настоящий профессионал в этих областях должен быть ещё и профессиональным конспирологом.