Владимир Волков - Ратные подвиги древней Руси
Части, составленные из иноземцев, Масловский также причислял к поместным войскам, отмечая, что «в Московском государстве иноземцами не только не чуждались, но, напротив, охотно пользовались их услугами для удовлетворения практическим нуждам страны, прежде всего потребностям военного дела». Уже в первых годах XVI в. в Москве находилось не менее 1500 иностранцев, преимущественно артиллеристов и техников, объединенных в отдельный «полк». Многократно умножилось число чужеземных военных специалистов в XVII в., когда в России появились части, обученные и вооруженные по европейским образцам. Масловский правильно подчеркнул, что, несмотря на исключительное положение, занятое иностранцами в полках «нового строя», большинство рядовых в них составляли русские солдаты и драгуны, набранные из беспоместных детей боярских и «охочих людей». Тем самым он первым из русских военных историков опроверг устоявшееся ранее убеждение, что «царь Михаил Феодорович, видя ненадежность [московского] войска, в трудной борьбе с Польшею, неоднократно набирал в Швеции, Англии и Голландии целые пехотные полки, и усиливал ими свое войско». Масловский отметил, что новые полки формировались в России, а в 5 первых полках, общей численностью 9500 человек, несли службу 6500 русских солдат, рейтар и драгун. Правильно определив место иностранных специалистов в вооруженных силах Московского государства, исследователь продолжал упорно доказывать поместный характер полков «нового строя» на том основании, что их командный состав получал за службу поместья и вотчины. Сейчас уже доказано — значительная часть офицеров не версталась поместными окладами, получая большое денежное жалованье, первоначально значительно превосходившее содержание командного состава стрельцов, городовых казаков и сотенных голов дворянского ополчения.
В общую поместную систему, по мнению исследователя, не вписывались лишь воины, рекрутируемые на службу из числа тяглого населения. Масловский объединил их в разряд, названный «пешие и конные даточные», что для XVII в. следует признать соответствующим истинному положению дел. Историк в самых общих чертах коснулся вопроса их комплектования, предположив, что из них составлялись крупные воинские соединения. По его утверждению, «эти войска формировались из обязанных крестьян, взятых от помещиков, обществ и учреждений, которые не пользовались никакими льготами поместных войск». Он отметил генетическую связь даточных людей с древнерусскими «воями» — земской армией, «формировавшейся рядом с княжеским дружинами лишь в некоторых только случаях, но стоявшей совершенно особняком от первых и тоже не пользовавшихся никаким вознаграждением, служившим только для защиты своей земли». В то же время автор крайне негативно оценил боевые возможности и вооружение военных слуг, «выходивших в поле с дворянами». Вопреки свидетельству Григория Котошихина, Масловский полагает, что они не участвовали в основных боевых операциях, неся «отдельную службу: по сопровождению обоза, по фуражировкам и т. п. второстепенным действиям», а также по уходу за конским составом». Между тем, Котошихин различал боевых холопов и «кошевых людей», находившихся при обозах и лошадях, отметив, что в боях военных слуг от дворян «не отлучают и [они] бывают с ними вместе под одним знаменем». Архивные документы подтверждают правоту Котошихина. Десятни и разборные книги упоминают отдельно кошевых людей, сопровождавших служилых людей «в кошу, на возу» и отдельно боевых холопов, выступающих в поход на конях с саблями, саадаками и огнестрельным оружием. Наконец, следует привести самый убедительный с нашей точки зрения аргумент: сами власти при мобилизации дворян на службу различало боевых холопов и кошевых людей, что несомненно было связано с их предназначением. Говоря о вооружении дворянских людей, Масловский писал о его «ничтожности». По его мнению, военные слуги имели лишь сабли, луки, «а иногда и просто рогатины». Это утверждение не соответствует действительности. Боевые холопы часто были вооружены лучше дворян, в том числе и огнестрельным оружием. Впрочем, это обстоятельство выяснилось позже, после разбора десятен.
Не вызывает возражений проделанный Масловским анализ организации сторожевых застав и «поддержек», выставляемых по рубежу из южных так называемых «украйных» городов. Ценным является наблюдение, что отряды эти всегда были «с огненным боем». Рассматривая изменения, произошедшие в системе охраны порубежья в XVII в., исследователь отметил, что с 1640-х гг. правительство стремилось «заселить границу целыми войсковыми частями служилого населения», подтверждая такой вывод бесспорным примером учреждения поселенных драгун в Комарицкой и Олонецкой волостях. Не потерял своего значения сделанный им детальный разбор ряда неизвестных операций, в том числе действий русских войск под Смоленском в 1614 г. и при отражении крымского набега 1623 г.
Ученики и последователи Масловского развивали и дополняли его теории, касающиеся военной истории Московского государства допетровского времени. Исключением является один из наиболее ярких представителей «русской школы» А. К. Пузыревский, разделявший взгляды Масловского на теорию и практику военного дела, но не признававший большого самостоятельного значения национальных форм отечественного военного искусства и отказавшийся от их изучения. Он полагал, что внимание историков должно быть сконцентрировано на постижении народа и государства, являвшегося «наиболее полным выразителем военного искусства данной эпохи». Это обстоятельство позволило Л. Г. Бескровному утверждать, что исследователь «занимал промежуточное положение между «русской» и «академической» школами». Более осторожный В. О. Дьяков писал о «колебаниях» Пузыревского в 80-х гг. XIX в., но признавал его истинным представителем «русской школы», утверждая, что свои «колебания» историк полностью изжил. Утверждение Дьякова не точно, столь же критично по отношению к национальному элементу в военной истории Пузыревский высказывался на рубеже XIX и XX вв. в рецензии на книгу Н. П. Михневича «Основы русского военного искусства» (ж-л «Разведчик», 1898. № 426. С. 1087–1088)
Другие последователи Масловского были настроены более позитивно в отношении отечественных «форм военного искусства». Важный шаг в разработке проблемы перехода русской армии на европейскую систему чинов был сделан А. З. Мышлаевским, известным публикатором документов, посвященных истории русской армии начала XVIII в. В работе «Офицерский вопрос в XVII в» (СПб., 1899) исследователь пришел к очень важному выводу, что до появления в России иноязычных обозначений служебных разрядов командного состава в нашей стране «за исключением звания воеводы, которое являлось общим термином, а потому приравнивалось и к административным должностям, все прочие звания были исключительно строевыми, <…> каждому званию соответствовала вполне определенная строевая обязанность, вытекавшая из сущности организации войск». Он полагал, что «старорусская система офицерских должностей представляет весьма поучительный образчик умеренного, строго соображенного с действительными потребностями [благодаря чему удалось избежать], нагромождения в войсках начальственного элемента».
Появление в Московском государстве воинских частей, обученных и вооруженных на европейский манер, вынудило правительство ввести чины полковника, подполковника, майора, капитана (ротмистра), поручика, прапорщика. Затронув тему чинопроизводства, Мышлаевский установил, что, если первоначально право производить в любые офицерские чины по своему усмотрению имели старшие начальники из иноземцев, то в середине XVII в. их возможности ограничили — даже «генералиссимус» Шарль Эргард в 1656 г. мог самостоятельно производить офицеров в чины не выше майора.
Автор допустил ряд небольших неточностей, несколько снижающих значение его труда. Так, высказав предположение, что Приказ сбора ратных людей являлся «или прототипом или составной частью Иноземного приказа», созданного в 1628 г., Мышлаевский описывает деятельность Приказа сбора ратных людей как самостоятельного учреждения в 1639 г. В действительности Иноземский приказ известен с 1624 г., предшественником его был Панский приказ.
Младшими представителями «русской школы» были А. К. Баиов и А. Г. Елчанинов. Первый в своих работах попытался дать общую картину развития русского военного искусства с древнейших времен, определить его закономерности, показать наиболее характерные черты в разные исторические эпохи. Военная история Московской Руси была прослежена в 1-м выпуске «Курса истории русского военного искусства», озаглавленном «От начала Руси до Петра Великого». Выполняя пожелание Конференции Николаевской академии Генерального штаба, рекомендовавшей описать состояние военного дела в России в XVII в., для формирования у слушателей академии сознательного отношения к реформам Петра Великого, Баиов расширил хронологические рамки «Курса», пояснив, что «военное дело, каким оно было в XVII столетии, в значительной своей части сложилось еще в XVI столетии, а основы получило даже гораздо ранее; с другой стороны несомненно, что обзор состояния нашего военного искусства, с первых же дней существования Руси, для нас, русских, должно представлять собой значительный интерес, сообщая этим сведениям полноту, систематичность и цельность, тем более, что и в самой седой нашей старине есть немало поучительного даже и для настоящего времени».
