Владимир Бешанов - Год 1943 - «переломный»
29 декабря корпуса Баданова и Павлова были переданы «в усиление» 3-й гвардейской армии. Как вспоминает командарм Д.Д. Лелюшенко, в них совокупно насчитывалось всего 50 танков, то есть недостача составила 230 боевых машин за двенадцать дней. По этому поводу генерал не смог удержаться от «некоторых соображений»:
«Практика показала, что уже в районе Тацинской 25 декабря, когда танки оторвались от пехоты более чем на 100 км, возникла крайняя необходимость объединить под общим управлением 24-й и 25-й танковый корпуса. Была попытка свести их в группу Баданова, но эта импровизация ни к чему не привела, так как у Баданова средства управления были рассчитаны лишь на свои 4 бригады и корпусные части, а отнюдь не на 2 корпуса. Не было у него и тыловых органов, подобных армейским. Управление отдельными танковыми и механизированными корпусами издалека, из штаба фронта, не давало желаемого успеха, а в ряде случаев приводило к тому, что приказы из штаба фронта не соответствовали реальной обстановке, так как поступали с запозданием, когда обстановка уже изменялась. Танковые корпуса вынуждены были иногда действовать без должной согласованности между собой и общевойсковыми армиями, и это зачастую не давало ожидаемого эффекта…»
«1943 год, — делает вывод Меллентин, — был для русских бронетанковых войск все еще периодом учебы. Тяжелые поражения, понесенные немецкой армией на Восточном фронте, объяснялись не лучшим тактическим руководством русских, а серьезными стратегическими ошибками германского верховного командования и значительным превосходством противника в численности войск и технике».
Что касается количественного превосходства, то на 1 января 1943 года в Красной Армии имелось в наличии 20 600 танков, в том числе 9600 тяжелых и средних, в сухопутных силах Германии — 5650 танков и 2280 разнообразных штурмовых и противотанковых самоходных орудий. В январе—феврале РККА на всех фронтах каждые сутки теряла убитыми и ранеными более 21 тысячи бойцов и командиров, из них 16 тысяч — на Юге. Безвозвратные потери составляли 34%, и, по самым оптимистическим подсчетам, за одного убитого арийца приходилось платить — «мы за ценой не постоим» — четырьмя жизнями (это уже «достижение», летом 1942 года соотношение потерь было один к восьми).
Советские военачальники многое могли себе позволить, например, «расходовать» по две дивизии и по паре танковых бригад ежедневно. До конца войны в стремлении добиться прорыва обороны они нередко вводили танковые корпуса в бой преждевременно, командиры всех уровней продолжали бросать танки на укрепленные позиции и затыкать ими любые бреши в линии фронта. Главным всегда оставалось во что бы то ни стало выполнить поставленную задачу.
А.И. Радзиевский, обобщая данные по 26 операциям с применением танковых армий, пришел к выводу, что «в годы войны танковые армии вводились в сражение чаще всего в первый день фронтовой операции и на глубине 3–10 км, т.е. они совместно с общевойсковыми армиями прорывали или завершали прорыв главной (первой) полосы либо прорывали вторую полосу обороны… Во многих операциях 1943–1945 гг. общевойсковые армии ударных группировок фронтов имели свои подвижные группы в составе танковых корпусов, на которые возлагалась задача завершения прорыва тактической зоны обороны. Танковые же армии имели другое предназначение. Они являлись мощным средством фронта для развития тактического успеха в оперативный путем нанесения сильного, стремительного танкового удара. Ранний же ввод их в сражение приводил иногда к потере до 30–40% танков только за время тактического прорыва (лишь бы у Конева душа не болела за бездействие такой силищи. — В.Б.), что снижало их боевые возможности при его развитии в оперативный и выполнении своих основных задач в операции. Танковые армии, введенные в сражение для завершения прорыва, имели, как правило, и более низкие темпы последующего наступления в глубине, так как их ударные возможности значительно снижались».
В январе 1943 года Манштейн, по мнению Гитлера, обязан был продолжать мероприятия по спасению 6-й армии, одновременно прикрывать тыл группы армий «А» и защищать ее коммуникации, проходившие через Ростов.
Из подкреплений фельдмаршалу отдали только 7-ю танковую дивизию.
Фигурально выражаясь: «Mission impossible».
Но Манштейн сотворил стратегическое чудо. Тем более невероятное, что сражаться ему пришлось не только с Ватутиным и Еременко, но и с фюрером германской нации, не желавшим уступать ни пяди советской земли. Для Манштейна как полководца было понятно, что, имея перед собой многократно превосходящего противника, спасти положение можно только путем ведения хорошо скоординированных маневренных действий, не боясь ослаблять второстепенные участки фронта или даже оставлять ранее захваченные территории. Гитлер, впрочем, как и Сталин, в первую очередь думал о политических последствиях и личном престиже. Он не мог добровольно, хотя бы и на время, «отказаться от того, чем он однажды владел», и считал, что залог успеха заключается в упорном сопротивлении любой ценой:
«В связи со сказанным следует упомянуть о другом свойстве характера Гитлера, против которого вели безуспешную борьбу как начальник его Генерального штаба, генерал Цейтцлер, так и я в бытность мою командующим группой армий. Гитлер любил как можно дольше оттягивать всякое решение, которое ему было неприятно, но без которого он все же не мог обойтись… Начальник Генерального штаба вынужден был целыми днями вести борьбу с Гитлером, когда речь шла о том, чтобы высвободить силы с менее угрожаемых в данный момент участков фронта для тех районов, где создалась критическая обстановка. Обычно он давал слишком мало сил и слишком поздно, так что в последующем ему приходилось давать их в несколько раз больше, чем это потребовалось бы для восстановления положения в том случае, если бы он немедленно предоставил затребованное в начале количество сил. Но нужны были недели борьбы, чтобы добиться от него решения об оставлении позиции, которую практически невозможно было удержать. Видимо, Гитлер все время верил, что события будут развиваться все-таки по его желанию и что он может избежать принятия решений, которые были неприятныему, ибо означали признание того факта, что ему пришлось считаться с волей противника…
Упорная оборона каждой пяди земли постепенно стала единственным принципом его руководства. Понятию военного искусства он противопоставил в конце концов понятие грубой власти, власти, наибольшая сила воздействия которой гарантируется, по мысли Гитлера, силой воли, на которую опирается эта власть».
Справедливости ради надо сказать, что Манштейн в своем сочинении часто рассуждает именно как «человек искусства», рассматривающий любую территорию исключительно как своеобразный полигон для проведения военных игрищ без учета политических, экономических и человеческого факторов. Ни один политический руководитель не согласится без сопротивления оставить неприятелю целые районы страны, тем более экономически развитые и густонаселенные, на основании оперативных изысканий пусть даже самых талантливых генералов, логично рассуждающих о тонкостях военного искусства, но не несущих перед нацией бремени ответственности за принятые решения.
Недаром Жорж Клемансо считал, что «война слишком серьезное дело, чтобы доверять его военным».
Оставление территорий врагу вносит в умы «электората» смятение и сомнения в дееспособности политического лидера.
Такую стратегию — оставлять территории, отравлять колодцы, беспрерывно изнурять противника внезапными налетами — безболезненно могли себе позволить степные кочевники вроде массагетов, скифов или половцев.
Такую стратегию, владея бескрайними по масштабам начала XIX века пространствами, смог принять российский император Александр I в 1812 году. Тем не менее, несмотря на то что военный министр Барклай де Толли еще до начала войны советовал, отказавшись от генеральной битвы на границе, оставить западные провинции и даже «завлечь неприятеля в недра отечества нашего», отступление русских войск было мерой вынужденной, продиктованной трехкратным численным превосходством «Великой армии» Наполеона, а до того русские генералы собирались действовать сугубо наступательно. Решение «вести войну оборонительную» было единственно верным, но оно потрясло русское общество, внесло раскол в генералитет, породило недовольство в армии и всеобщую неприязнь к полководцу, претворявшему эту стратегию в жизнь.
«Стыдно носить мундир, ей-богу… Что за дурак… Министр Барклай бежит, а мне приказывает всю Россию защищать. Пригнали нас на границу, растыкали, как шашки, стояли, рот разинув, загадили всю границу и побежали», — возмущался командующий 2-й Западной армией князь Багратион.
