Сергей Голицын - Сказания о земле Московской

Селений тут вовсе не было. А леса пошли — ель, сосна. И дебри раскинулись непроходимые. Падали деревья от старости одно на другое, поперек чащи не пробиться, одна дорога была — по рекам.

А берега все ближе подступали, совсем сузилась речка, веслами отгребаться стало невозможно; веревки к носам судов привязывали и тянули, где по берегу пробирались, где вброд.

А комаров и мошки всякой тучами налетало, житья окаянные не давали, приходилось ветками отмахиваться, а на стоянках дымные костры на всю ночь разжигали.

И тут увидели переселенцы — наискось по отлогой горе словно дорога пошла, бревнами поперек устланная. А на той дороге в самом ее начале три толстых бревна-катка лежали.

Поняли они — это и есть волок.

Вытащили из ручья первую, самую длинную ладью, подняли ее и разом на два катка поставили, третий каток впереди положили. По десять человек к каждому борту пристроилось, начали плечами нажимать, толкать, с двух катков на третий переволакивать-перекатывать и опять с двух катков на третий.

А за первой ладьей поволокли по каткам вторую и третью, принялись волочить струги; ну, те полегче были, а уж челны вовсе на руках понесли.

Дорога-волок закончилась у другой малой речки, что текла на север. Стали спускать суда, сперва ладьи, за ними струги, последними спустили челны.

И пошли, пошли по той малой речке, потом по речке пошире, потом — еще шире. По пути спугивали стаи уток, гусей, лебедей. До чего же легко и скоро скользили суда вниз по течению! Вода сама несла, лишь кое-где приходилось веслами путь направлять. Добрались любечане до широкой реки Жиздры.

А на третий день увидели они просторы водные, широкие, деревья на другом берегу совсем малыми казались. Причалили ночевать. Старый дед руки вперед вытянул, в пояс поклонился и сказал:

— Здравствуй, Ока-матушка!

Переночевали, отправились дальше. Паруса поставили. Совсем легко стало идти. Песни запели, и далеко по воде рассыпались звонкие голоса юношей и девиц.

Слева показался широкий приток. То была Москва-река. Знали — туда надо свернуть. Пришлось на целый день остановиться. Коней и коров переправили через Оку вплавь, к ладьям за шеи привязанных, а овец стреноженных в ладьи сажали.

Вверх по Москве-реке опять пришлось идти против течения, гребли без устали, паруса помогали плохо.

Селения по пути попадались. Где жили русичи, свободно с ними разговаривали, а где обитали люди чудные — волосы, точно пряжа отбеленная, глаза голубые, как незабудки; одевались те люди в длинные, из белого полотна одежды, с красными вышивками у подола и у ворота. Пытались с ними заговаривать, а они лопочут, лопочут, ни одного словечка не понять.

Узнали, что они из племени меря[1], с незапамятных времен тут живут, куда ранее русичей поселились, и люди они добрые, ссор с ними не слыхать, в нужде помогают.

Дальше пошли вверх по Москве-реке. И увидели любечане холм высокий, сосновым бором поросший, а у его подошвы речка малая в Москву-реку впадала, по берегам той речки избы одна к одной лепились.

Причалили. Молодые гребцы попытались со здешними жителями руками изъясняться, но не понимали одни других; смехом залились, хороводы повели кругами. Ребятишки, и те и другие, вместе игры затеяли, забегали…

И не думал тогда никто, что пройдет много-много лет — и на месте этого мерянского селения, где малая речка впадала в Москву-реку, поднимется город, прекраснейший и многолюдный, какой по названию реки нарекут Москвой[2].

Утром отправились в дальнейший путь по тому малому притоку и к вечеру добрались до волока. Весь следующий день перетаскивали суда по каткам и устроились ночевать на берегу другой узкой речки, что текла в другую сторону.

Узнали — называется та речка Клязьма. Идти по течению было легко. Справа и слева впадали притоки, и с каждым притоком все ширилась Клязьма, что текла все больше на восток. По берегам попадались селения — и русичей, и мерян. Пора было путь завершать.

В одном селении посоветовали: еще дня через два пути совсем мало людей живет, там найдутся свободные земли.

Увидели — в овраге родник пробивался. Пристали. Поднялся старый дед на гору, поглядел направо, поглядел налево и остановил свой взор на другом берегу. Отсюда, с горы, было видно речную пойму далеко. Луга сменялись рощами по гривам, горели на солнце полоски озер, а дальше леса в синем тумане пропадали. Простор, красота!

Вздохнул дед полной грудью сосновым привольным воздухом и сказал:

— Здесь остановимся.

Шалаши на полянке поставили. А на другой день, еще солнышко из-за леса не показалось, начали лес корчевать, расчищать поляны и для будущего селения, и для будущей нивы.

С восхода до заката усердствовали все, лишь самые малые дети купались в реке и играли.

Решили избы начать рубить с весны. И осень надвигалась, и по утрам подмораживало. Копали такие же землянки, в каких жили на своей покинутой родине, крепили стены жердями, крыши ветками настилали, а поверх землю насыпали, посреди землянок глиняные печи сбивали…

А самая первая работа была — лес корчевать, чтобы успеть до холодов и вырубить, и от корней поле расчистить, землю вспахать и рожь посеять.

Из соседних малых селений помощь пришла, двенадцать дюжих молодцов с топорами явились.

Сперва вокруг каждого дерева откапывали те корни, какие неглубоко, в разные стороны расходились, и перерубали их. Самый ловкий мальчишка на дерево влезал и близ вершины привязывал к стволу веревку. Мужики изо всех сил тянули за конец веревки. Дерево кряхтело, стонало, качалось, наконец, падало. Тонкие деревья корчевали мальчишки. Стволы, корни и пни оттаскивали в кучи и сжигали.

Первую ниву расчистили. Приладил дед двузубый железный сошник к сохе, поточил камушком-кремнем, запряг коня, взялся сзади за две ручки, гикнул на коня.

И пошла, пошла соха борозду вспахивать. Одну борозду дед вспахал, повернул коня, по соседней борозде повел. А за ним другой дед шел с лукошком лыковым, сеял рожь-кормилицу, ровно сыпались зерна меж его пальцами.

Так началась жизнь в неизвестно когда основанном — то ли в XI, то ли в XII веке — малом селении на земле Владимирской. Назвали его Любец; оно и теперь стоит, на высоком берегу Клязьмы красуется…

Много русичей переселялось тогда с юга на север.

Нередко переселенцы, покидая любимые родные места, давали новым селениям названия тех милых их сердцу городов или рек, где они прежде обитали. Так возникли парные, а то и тройные названия: одно — на юге, другое и третье — на севере. Текут две речки Лыбеди: одна — у Киева, другая — у Владимира, два Трубежа, три Нерехты: одна река — на юге и две — на севере, на земле Владимирской и на земле Костромской, два Звенигорода, два Стародуба, три Переяславля. Вот и переселенцы из города Любеча основали на Клязьме село Любец.

По этим парным названиям можно проследить, какими путями шло переселение с юга на север. В XII веке и в первой половине XIII века все больше по рекам, когда многолюднее, когда в меньшем числе двигались люди и семьями, родами, целыми селениями, двигались сперва вверх по Днепру, далее распространялись по его притокам. Волоков к Оке и к Западной Двине было два или три, далее с Оки несколько — на Клязьму и на Волгу. Когда не стало свободных земель по Оке и ее притокам, двинулись далее на север, за Волгу.

4

овсем иной была природа на суровом севере, нежели на теплом юге. Те русичи, кто давно поселился в краях залесских, жили совсем иными обычаями, сноровками. А новоселам приходилось те обычаи перенимать.

Первый год для переселенцев обычно оказывался самым тяжким, самым страшным в непривычных условиях. Да, труд земледельцев испокон веков был тяжел. Они «страдали». Так метко и точно окрестили древние русичи свои заботы на земле-матушке.

Сурово и нелюбо встречала переселенцев долгая северная зима с непривычной крепости морозами. Вспоминали: там, на родимом Приднепровье, небось уже давно солнышко пригревает, листья распускаются, травка высовывает нежные ростки. А здесь сугробы поверх крыш метели задували. Волки подходили к самому жилью и выли по ночам жутко.

Наконец приходила весна, таяли снега, вскрывались реки, зеленели леса и луга, прилетали птицы.

И радовались люди, встречая весну, но ни дня не дозволяли себе роздыха.

Вместо временных тесных землянок рубили они надежные теплые избы, и непременно с сенями, рядом ставили для скотины хлев, для сена сарай, овин, копали погреба. И еще рубили они бани, русичи издавна любили париться, веничком хлестаться. О банях не однажды упоминается и в летописях, и в былинах.