Валентин Курицын - Томские трущобы
Заглянем в одну из них. Сквозь запыленные стекла маленького окна с железными перелета-ми решетки, золотой солнечный луч прорезывает мутный полумрак камеры и падает на бледное истомленное лицо заключенного, который лежит в углу на своей койке. Он кажется спящим: глаза его закрыты и вся фигура застыла в неподвижном покое. На самом же деле узник не спал. Он был погружен только в глубокую задумчивость и лежал с закрытыми глазами, чтобы не видеть мрачных стен своей тюрьмы.
Это был Иван Семенович Кочеров. Но едва ли кто-либо из его прежних знакомых узнал бы в этом худом бледном арестанте, цветущего здоровьем и молодостью, весельчака и разбитного ма-лого, которым был когда-то Иван Семенович. Арест, одиночное заключение, ожидание военного суда и, в будущем, грозная тень виселицы, - все это сильно подействовало на здоровье Кочерова и его душевное состояние. Следствие по делу об убийстве на вокзальном шоссе было закончено и теперь ему приходилось ждать очередной сессии военного суда. Ему были разрешены свидания с родными, но он не особенно радовался этому обстоятельству. За последнее время он все чаше и сильнее ощущал в себе потребность быть наедине с самим собой.
Долгие бессонные ночи, полумрак тюремных стен и постоянная неотгонимая мысль о роко-вом конце, изгнали из его памяти все, что было в ней грязного и преступного. Но, не сожаление о прошлых светлых днях юности, не страх перед близкой казнью, наполняли теперь смягченное сердце узника. Одни воспоминания о своей любви к Кате, ее дорогой горячо любимый образ, - только это, одно только это, жило и властвовало в душе Ивана Семеновича. Сон сделался для него желательным источником забвения, кратковременным возвратом к прошлому... Во сне ему по-прежнему улыбались любимые уста и звучала знакомая грустная песня... А по утрам, когда оклик дежурного надзирателя разгонял эти дивные грезы, Иван Семенович взбирался на стол и подолгу простаивал, прижавшись лицом к холодному железу оконной решетки.
Так шли дни за днями... За стенами тюрьмы все дышало весенним обновлением, а здесь в сырой и тесной одиночке веяло холодом могилы.
Солнце поднялось уже высоко и его теплый дрожащий луч заполнил уже самый отдаленный угол камеры, когда дверь одиночки отворилась и на пороге показался надзиратель.
- Вставайте, Кочеров, в контору вас требуют, на свидание.
Иван Семенович повернул к нему голову, не поднимаясь с койки.
- На свидание. Жена, ведь, была у меня в воскресенье...
- Не знаю кто, только требуют. Идите скорее!
Потому ли, что сегодня ему приснился особенно хороший сон, оттого ли, что солнечные лучи, врывающиеся в камеру, были особенно теплы и говорили о весне, в душе Кочерова зашевелилось какое-то смутное ощущение чего-то нового, хорошего и неожиданного. Слабая надежда на что-то, о чем он и мечтать боялся, затрепетала в его сердце.
И надежда его не обманула. Едва он переступил порог комнаты, отведенной для свиданий, его глаза усмотрели за густой проволочной сеткой ту, которая была неотступно в его мыслях, чей образ улыбался ему из мрака тюремной ночи. Это была она, его Катя, прекрасная, как майский день и вся дышащая ароматом духов, как живое олицетворение весны.
- Катя! Катя! - бросился он к решетке, протягивая сквозь ее переплет свои исхудалые руки. - Как ты попала сюда? Как ты вспомнила обо мне?
Катя ласково улыбнулась и крепко пожала протянутые ей руки.
- Пришла проведать тебя, Ваня! - просто ответила она. В голосе ее звучало неподдельное сожаление.
- Ты вспоминала обо мне? Ты не забыла меня? - шептал он, не выпуская рук Кати. Слезы текли по исхудалому лицу, но он не замечал их.
- Почему ты не написал мне об аресте?
- Катя! Как я мог писать тебе! Я боялся и повредить тебе этим письмом и боялся, что ты... не захочешь читать его. Ведь я теперь конченый человек: либо петля, либо каторга.
- Я только из газет узнала о твоем деле. Раньше еще хотела приехать, да никак нельзя было.
- Спасибо тебе, спасибо, что не забыла, пришла!
Катя близко придвинулась к решетке и тихо подозрительно косясь в сторону присутствовав-шего при свидании надзирателя, шепнула:
- Побег устроить нельзя!
Кочеров покачал головой.
- Трудно это сделать, Катя, очень трудно!
41. ПОСЛЕДНЕЕ "ПРОСТИ"
- Хотя трудно, но, все-таки возможно.
Кочеров махнул рукой.
- Не знаю. Не думал я об этом.
- Если тебе нужны деньги скажи. Я могу дать тебе... - предложила Катя.
Иван Семенович отрицательно покачал головой.
- Нет, зачем же. Деньги мне не нужны... Если понадобится, то жена может дать... Надолго ты в Томск приехала?
- К сожалению, я не располагаю временем. Завтра же утром я должна ехать обратно. Ведь я сюда тайным образом приехала.
- Как так? - удивился Кочеров.
- Воспользовавшись отсутствием моего старика, он отлучился по делам на прииски, я и покатила сюда. Долго мне жить здесь нельзя, надо вернуться домой до приезда старика.
Иван Семенович тяжело вздохнул и уныло опустил голову.
- Да, Катя, - прошептал он. - Не привелось нам с тобой по-старому зажить. Не судьба, значит! Я ведь только и надежды питал... Богатым думал стать, тебя счастливой сделать. Вместо того в тюрьму попал! Эх! - В голосе его послышалось крайнее отчаяние.
- Ну, не унывай, Ваня! Может быть, все устроится. Приговорят тебя в ссылку, с дороги можно убежать легко, а там уж от тебя зависеть будет. Не падай только духом! - ободряющим тоном говорила Катя, с грустью и сожалением смотря на бледной лицо заключенного.
При последних словах оно озарилось счастливой улыбкой безумно влюбленного человека. Глаза Ивана Семеновича блеснули надеждой.
- Зачем унывать. Будем надеяться на лучшее! Одна у меня к тебе просьба, Катя, пиши мне, если не поленишься. Чаще и больше пиши!
Катя выразила живейшую готовность поддержать переписку, насколько это будет возмож-ным. Они условились адресами.
Свидание подходило к концу.
- Вот что, Ваня, хотела я тебя спросить, - нерешительно начала она, нервно вертя ручку своего кружевного зонтика. - Я имела основания думать, что ты так или иначе виновен в смерти... того человека, к которому ты меня постоянно ревновал.
Напоминание это болью отозвалось в душе Кочерова, но он сдержал себя.
- Теперь, когда все прошло, пережито нами, - продолжала Катя, - я хотела бы успокоить себя, убедиться, насколько верны были мои подозрения.
- Чего же ты хочешь?
- Я хочу знать и ты скажешь мне это... Скажешь правду, во имя любви ко мне, скажешь... Кто убил Александра...
Катя кончила и выжидательно смотрела на Кочерова. Тот прижался лицом к разделявшей их решетке и твердо выговорил:
- Только не я! Только не я! Катя, говорю тебе святую правду!
Торжественный тон этих слов не оставил в душе Кати места сомнениям и Катя больше не переспрашивала.
- Я тебе верю! - просто ответила она. Ее красивое лицо слегка затуманилось, старая, не вполне закрывшаяся рана сердца, дала о себе знать при воспоминании о безвестной смерти Пройди-света.
- Все еще ты любишь его! До сих пор не забыла! - с горечью заметил Кочеров.
Катя в ответ на это весело улыбнулась, блеснув своими жемчужными зубами.
- А ты уж и приревновал. Опять по-старому! Ах! Какой же ты чудак, Ваня... Спросила я тебя для того только, что бы между нами не осталось никаких тайн. Вот и все. Понял!
Объяснение это не совсем успокоило Ивана Семеновича, но он, боясь рассердить Катю, прекратил этот разговор... Они обменялись еще несколькими фразами, как к ним подошел надзиратель.
- Свидание кончено. Прошу вас удалиться! - заявил он, эффектно щелкая крышкой часов.
- Ну, друг мой, до лучших дней! - крепко сжала руки заключенного взволнованная Катя.
- Прощай, радость моя, прощай! - грустно повторил он, отвечая на этот последнее пожатие дорогих рук.
- Не падай духом! Надейся!..
- Пиши мне, Катя, - ради всего святого пиши! - горячим, страстным шепотом умолял он, судорожно хватаясь за ее маленькие изящные пальчики.
Глаза его были полны слез и выражали глубокую тоску.
- Прошу прекратить свидание! - резко и неумолимо произнес страж закона.
- Пора, Ваня, прощай! - осторожно освободила она свои руки. - Не тоскуй, голубь мой, свидимся!
Эти прощальные слова влили в истомленную душу узника давно не испытанную отраду. В них ему слышался голос искренней любви, вера в светлое грядущее...
В сильном душевном волнении прислонился он к решетке, провожая Катю тоскующим взглядом и повторяя мысленно ее последнее прости...
Снова стены одиночной камеры неприветливо взглянули на узника, лишь только он перешагнул порог.
Отчаяние и горе, наполнявшие его душу, были безнадежно темны, как мрак спустившийся в углах камеры.
Когда тяжелая дверь камеры захлопнулась за ним, он бессильно повалился на койку... Судорожные рыдания потрясли весь его организм...
Немые бесстрастные стены тюрьмы были единственными свидетелями этого взрыва глубокой скорби...
