Сергей Охлябинин - Повседневная жизнь Русской армии во времена суворовских войн
Где трафится бурьян, колючка какая, сварим кашу, а посчастливится, подстрелим сайгака, поедим печеного мяса… На седьмой или восьмой неделе мы дошли до больших озер: сказывали яицкие казаки, река там больно перепружена. До этого места киргизы и трухмены (туркмены. — С.О.) два раза нападали — мы их оба раза, как мякину, по степи развеяли.
Яицкие казаки дивовались, как мы супротив длинных киргизских пик в шашки ходили, а мы как понажмем халатников да погоним по-кабардинскому, так они и пики свои по полю побросают. Подберем мы эти шесты оберемками, да после на дрова порубим и каши наварим. Так-то.
У озера князь Бекович приказал делать окоп: прошел, вишь, слух, что идет на наш отряд сам хан хивинский с силой великой басурманской. И точно — подошла орда несметная. Билась она три дня, не смогла нас одолеть. На четвертый — и след ее простыл. Мы тронулись к Хиве.
Туг было нам небесное видение. Солнышко пекло, пекло, да вдруг стало примеркать; дошло до того, что остался от него один краешек. Сделались среди бела дня сумерки. В отряде все притихли, на всех нашел страх… Пошел по отряду говор, только невеселый говор. Все старые люди — казаки, драгуны, астраханские купцы, — в один голос сказали: «Сие знамение на радость магометан, а нам не к добру». Так оно и вышло.
За один переход до Хивы хан замирился, прислал князю Бековичу подарки, просил остановить войско. А самого князя звал в гости в свой хивинский дворец. Бекович взял с собою наших гребенских казаков, 300 человек, под коими еще держались кони. И мы с дядей Иовом попали в эту честь. Убрались мы в новые чекмени, надели бешметы с галуном, коней поседлали наборной сбруей и в таком наряде выехали в Хиву.
У ворот нас встретили знатные ханские вельможи, низко кланялись они князю, а нам с усмешкой говорили: «Черкес-казак якши, рака будет кушай!» — Уж и дали они нам рака, изменники треклятые! — Повели через город, а там были заранее положены две засады.
Идем мы это уличкой, по 2, по 3 рядом — больше никак нельзя, потому уличка узенькая, изгибается как змея, и задним не видать передних. Как только миновали мы первую засаду, она поднялась, запрудила уличку и бросилась на наших задних, а вторая загородила дорогу передним. Не знают наши, вперед ли действовать или назад.
А в это время показалась орда с обоих боков и давай жарить с заборов, с крыш, с деревьев. Вот в какую западню мы втюрились! И не приведи Господи, какое началось там побоище: пули и камни сыпались на нас со всех сторон, даже пиками трехсаженными донимали нас сверху, знаешь, как рыбу багрят на Яике.
Старшины с самого начала крикнули: «С конь долой, ружье в руки!», а потом подают голос: «В кучу, молодцы, в кучу!» — Куда ж там в кучу, коли двум человекам обернуться негде! — Бились в растяжку, бились не на живот, а на смерть, поколь ни одного человека не осталось на ногах. Раненые и те отбивались лежачие, не хотели отдаваться в полон.
Под конец дела наших раненых топтали в переполохе свои же лошади, а хивинцы их дорезали. Ни один человек не вышел из треклятой трущобы, все полегли. Не пощадили изверги и казачьих трупов: у них отрезывали головы, вздевали на пики и носили по базарам. Бековича схватили раненого, как видно, не тяжело, поволокли во дворец и там вымучили у него приказ, чтобы отряд расходился малыми частями по аулам, на фатеры (квартиры); а когда разошлись таким глупым порядком, в те поры одних побили, других разобрали по рукам и повернули в ясыри.
После того как Бекович подписал такой приказ, с него еще живого сдирали кожу, приговаривая: «Не ходи, Давлет, в нашу землю, не отнимай у нас Амударьи-реки, не ищи золотых песков».
Я безотлучно находился с боку дяди Иова. Когда спешились, он велел мне держать коней, а сам все отстреливался. «Держи, держи, говорил: даст Бог отмахаемся, да опять на-конь и погоним их поганцев!..»
Меня вдруг трахнуло по голове, и я повалился без чувств лошадям под ноги. Очнулся не на радость себе, во дворе одного знатного хивинца; двор большой, вокруг меня народ, а дядина голова, смотрю, торчит на пике.
На меня надели цепь, как на собаку, и с того страшного дня началась моя долгая, горькая неволя. Нет злее каторги на свете, как жить в ясырях у бусурман!»
Хивинский пленник кончил свой рассказ. Кроме Ивана Демушкина из похода вернулся еще только Шадринского городка казак Петр Стрелков. Последнего до конца дней звали «хивином». И это прозвище унаследовали его дети.
Терек бурлит — казак лежит; Терек молчит — казак не спит
Подобно тому, как Кубань служила границей Черноморского казачьего войска, на Кавказской кордонной линии два враждебных стана разделяли сначала Терек, а впоследствии Сунжу и другие реки. И тут и там казаки больше оборонялись, а горцы чаще нападали. Оттого-то у казаков и вырабатывались особые военные привычки и необыкновенная сноровка.
Тогда, в прошлые века, была известна такая песня: «Не спи, казак, во тьме ночной чеченец ходит за рекой!» Причем под охраной станицы находились не только дома, но и поля. И как только скрывалось кавказское солнце, в опустевшем поле появлялся вооруженный, закутанный в бурки и башлыки ночной разъезд. Он ехал полем вкрадчиво-бесшумно и осторожно.
А там, на самом берегу реки залегал невидимый ночной секрет. Так проходит тревожная ночь и наступает рассвет. Однако никто не тронется из станицы, пока не съедутся утренние разъезды. И ни на какую работу казак не отправляется без оружия. Даже отдыхает он под сенью родительской винтовки. Когда же казаки работают в садах, их провожают подростки, занимающие привычные посты на высоких деревьях.
Стоило потерять бдительность — и тотчас же следовал «расплох». Мастера засады, чеченцы мгновенно производили резню и забирали добычу — отгоняли скот и лошадей. Уводили женщин и детей. А что не могли взять, истребляли огнем.
Особенно досаждали абреки{98}. Темной ночью вдвоем, втроем они подползали и, вырезав кинжалами прореху в плетне, выводили через нее домашний скот. Но как только ударял колокол, висевший у съезжей избы, мгновенно вскипала тревога. Причем она могла нарушить даже самый святой обряд. Так, например, однажды при выходе из церкви новобрачных был схвачен молодой жених. И тогда по тревоге тотчас же выскакивает станичный резерв. Hа́-конь! Погоня несется за Терек — на один перегон доброго коня. И, как правило, удавалось отбить и полон, и добычу.
Но иногда натыкались и на засаду. И вот тогда линейные казаки спешивались и бились, пока не получали подмогу или пока сами не бывали перебиты.
Случалось, что отставшие в погоне за горцами вдруг видели, что их товарищи окружены, стиснуты скопищем врагов. В этом случае они никогда не покидали своих, а пробивались, чтобы вызволить их или испить горькую чашу всем вместе. И что удивительно — самые большие подвиги здесь, на кордонной линии, становились делом обычным.
Однажды произошел такой случай. Казак Новогладковской станицы выехал как-то в свой сад на работу. Абреки, сидевшие за плетнем, выждали, когда казак станет распрягать волов. Его ранили метким выстрелом, а затем подхватили и самого, и жену, и быков и подались к Тереку.
В это время работавший в соседнем саду Василий Дохтуров, услышав выстрел, побежал к месту преступления, а затем по следу крови — и к берегу. Чеченцы же тем временем спустились вместе с добычей к воде. Тогда Дохтуров выстрелил по ним и, выхватив шашку, бросился в Терек с криком: «Сюда, братушки, за мной!» Чеченцы поддались на обман, бросили пленных и пустились наутек. А находчивый Дохтуров вскоре был награжден крестом.
На ночь «выряжаются» секреты
«Между станицами стояли отдельные посты или небольшие «плетеные крепостцы», с вышкой для постового казака. Днем наблюдали с вышки, на ночь выряжались секреты, как на Кубани. При больших тревогах не только все постовые казаки спешили примкнуть к резервам, но садился на-конь всякий, кто был в ту пору дома.
Это случалось обыкновенно в морозные зимы, когда Терек покрывался льдом. Собираясь в больших силах на Линию, горцы всегда задавались мыслию смести казаков с лица земли и пройти до самого Дона, где, по их мнению, кончается Русь. Сборы производились тайно, но свойственная азиатам болтливость и страсть к вестям породили ремесло лазутчиков: эти ночные птицы разносили по станицам угрожающие вести, как только горцы садились на коней. Чаще всего они, впрочем, служили и нашим, и вашим»{99}.
Примечательно, что на Кавказской линии правительство сооружало укрепления не только для наших русских казаков, но и для преданных России кабардинцев. В первые годы екатерининского правления в лесистом урочище Мездогу появляется небольшое укрепление для прикрытия переселившихся сюда жителей Кабарды. Назвали его кратким и звучным, как выстрел, словом Моздок.
