Казимир Валишевский - Вокруг трона
Рюльер, не получивший никакой, даже бронзовой медали, принес более ценную жертву государыне.
В предисловии к первому изданию его «Истории революции в России», опубликованной, как известно, только в 1797 году, после смерти и его, и Екатерины, такой поздний выход в свет сочинения приписан клятвенному обещанию, данному автором государыне после того, как он отказался от тридцати тысяч ливров, которые она предлагала ему за некоторые поправки и выпуски в его работе. Мы, однако, не знаем причин, заставивших его согласиться на этот компромисс, выгодный только для Екатерины. Дидро, бывший посредником и переписывавшийся по этому поводу с Фальконе, нам их также не объясняет. Библиотекарь императрицы советовал уничтожить книгу, хотя автор в ней и в письме к Фальконе называл царицу «нашей государыней» и «дельной женщиной», ип gran cervello di principessa.[78] Екатерине очень хотелось прочесть сочинение, но автор отказался прислать рукопись или копию с нее; он уверял, что не имел намерения печатать книгу и написал ее только для своих друзей. Екатерина все-таки беспокоилась. Привилегированных друзей у автора было немало: д’Аламбер прочитал рукопись, потом и графиня Эгмонт, г-жа Жофрен и многие другие. Они все рассыпались в успокаивающих уверениях, д’Аламбер, например, говорил, что предпочитает правду всяким восхвалениям, а герцог де ла Рошфуко нашел в сочинении изображение если и не особенно нравственной, то все же прекрасной жизни. Наконец, Дидро высказал свое мнение в таких словах: «Если вы, государыня, придаете большое значение приличиям и добродетелям вашего пола этому обветшалому тряпью – то это сочинение сатира на вас; но если широкий кругозор, если мужественные и патриотические мысли для вас дороже, то знайте, что автор представляет вас великой государыней и в общем приносит вам более чести, чем зла».[79]
Екатерина имела причину быть недоверчивой. Она заботилась не только о своей репутации. Она знала, хотя бы по примеру аббата Шапп, как французы, побывавшие в России, отзывались тогда о стране и ее обитателях. Ей, вероятно, были известны и личные впечатления прежнего секретаря посольства. Ее черный кабинет существовал недаром и, может быть, ей попадались на глаза, в письмах Рюльера, отправленных из Петербурга к Руссо, такого рода фразы:
«Ваш трактат о воспитании еще не прибыл в Россию; русский народ, ко всякому тщеславию прибавляющий еще желание прослыть любителем литературы и философии, имеет по части библиотек и типографий только распадающиеся остатки учреждений Петра I».
Или еще:
«Что вы говорите о русских, поразительно верно... Отличительный характер этого народа именно гений, или лучше, талант к подражанию. Все русские обладают в малом тем, чем обладал их царь в широком размере; настоящие обезьяны; они могли бы достигнуть скорого успеха в искусствах, если б не мешал им не менее национальный порок – тщеславие». Дидро предлагал поправить дело, призвав Рюльера опять в Петербург и предоставить ему место консула. Но сношения Екатерины с Вольтером дали ей понять о другом способе обращения с литераторами. Она повелела своему посланнику в Париже купить рукопись. К несчастью князя Голицына, человека любезного и любимого в литературных кружках, не было в Париже. Поручение было передано уполномоченному в делах Хотинскому. Результат оказался печальным; Рюльер выгнал посланца императрицы. Может быть, последний не сумел облечь дело в надлежащие формы. Таково было мнение Дидро. «Деньги принимают или отказываются от них, смотря по людям, предлагающим их», объяснил он. При его содействии получились лучшие результаты. Это было в 1768 году. Через пять лет, во время пребывания философа в Петербурге, Екатерина все еще осыпала его вопросами о старинной рукописи, хотя и находящейся под ключом, но внушавшей ей опасения. Она так и умерла, не узнав ее содержания. Княгиня Дашкова, прочитав, наконец, напечатанную книгу, считала ее апокрифом. Ни один русский перевод не появился до сих пор, хотя его сделал еще Лонгинов. Мы рассказывали в другом месте, как Екатерина поступила, чтобы изгладить вред, причиненный ее репутации и репутации России вышеупомянутым гадким аббатом, вовсе не походившим на аббата де Люберсака.
Несчастье Шаппа д’Отроша, как и Рюльера, в обороте, который приняли их дела с великой северной империей и ее государыней, было то, что они не могли исполнить совета, данного г-жей дю Дефан Вольтеру, и должны были пройти искус личного соприкосновения: а этого не выдержала ни одна из артистических или ученых связей Екатерины с Западом. В 1776 г. Семирамида вдруг пришла в восторг от автора «Ordre naturel et essentiel des Societés politiques», известного тогда несколькими статьями в «Журнале земледелия, торговли и финансов». Записка, составленная для нее, и рекомендация Дидро возбудили в ней сильное желание видеть автора и даже устроить его у себя. Затем он был ей нужен? Последствия доказали, что Екатерина в этом случае не имела определенной цели. Но она воспламенилась восторженными тирадами, которыми энтузиаст Дидро восхвалял Фальконе своего протеже: «О, друг мой! Если Ее Величество любит истину, какова будет ее радость! Я предчувствую ее и разделяю. Мы лишаемся этого человека для вас; он лишается таких друзей как мы, для нее... Когда у императрицы будет этот человек, к чему ей Кэнэ, Мирабо, Вольтеры, д’Аламберы, Дидро? Ни к чему, друг мой, ни к чему! Вот, кто утешит ее в потере Монтескье». Теперь императрица написала, что этот человек нужен ей, и только опасалась, как бы французское правительство, пользовавшееся его услугами на Мартинике, не воспрепятствовало его поступлению к ней на службу. Она поручила Панину дипломатически устроить это дело.
Что касается Мерсье де ла Ривьера, то он серьезно мечтал взять в свои руки хотя бы управление внутренними делами великого северного царства. Его первым делом по приезде в Петербург, как говорят, было разделить свою квартиру на различные канцелярии для различных ведомств, во главе которых он думал стать. Так как Екатерина отсутствовала, он обратился к графу Панину, и тот обещал ему место с жалованьем в триста рублей в месяц. Это было для бедного Мерсье падением с бóльшей высоты, чем падение Дидро. Между ним и первым министром Екатерины возникает следующий разговор:
– На службе короля я получал гораздо более! То, что вы мне предлагаете, может только покрыть дорожные издержки. Тем более что я не знаю, чем могу быть полезен императрице.
– Вы останетесь в России и получите место в судебном ведомстве. Ведь вы недовольны вашим правительством, а особенно г-ом де Шуазёль?
– Я? Нисколько! Я облагодетельствован королем, а г-н де Шуазёль всегда был добр ко мне. Я вовсе не думал насовсем покидать Францию, где остались мое имущество и семья, я взял отпуск только на два года. И, чтобы доказать что это так, я могу сейчас же вернуться на родину.
– В таком случае, уезжайте; но императрице было бы желательно, чтоб вы дождались ее возвращения.
Мерсье дожидался, но это ни к чему не повело. Извлечения из его большого сочинения «L’Ordre naturel» и новая статья о работах С.-Петербургского Экономического Общества не показались Екатерине достаточными, чтобы предоставить в его руки управление государством, а некоторые бестактности заместителя Монтескье настроили императрицу против него. Он привез из Парижа целую свиту, свою жену и ее подругу. Эти дамы захотели повеселиться в Петербурге и заставили говорить о себе. Наконец, при дворе в присутствии царицы Мерсье не сумел принять подобающего тона. «Если вы еще рекомендуете кого-нибудь императрице, – писал Фальконе Дидро, – то пусть он выберет себе более дельных товарищей... а находясь в обществе императрицы, пусть не говорит громко: „такой человек, как я“. Этого присутствующие не могут принять за скромность. Когда же он будет спорить о каком-нибудь месте в „Ordre naturel“, пусть не говорит своему собеседнику: „Надо быть дураком, чтобы не понимать меня“. Тьебо приводит еще отрывок разговора уже с самой государыней:
– Бог ни одному человеку не позволил составлять законы.
– В чем же тогда задача законодателя?
– В умении понять естественные законы.
– Вот как!
Окончательный отпуск последовал вскоре за этим разговором, и Екатерина сообщает Гримму о своем разочаровании: «И Дидро, и Голицын, и вы, и Панин и я – мы все ошиблись; мы восхитились, мы поверили письмам, словам двадцати человек; но мы были глупы». Она надолго сохранила злопамятное чувство к г-ну Солону ла Ривьеру, как она его называла, и в 1774 г. писала Вольтеру: «Г-н де ла Ривьер, который шесть лет тему назад воображал, что мы ходим на четвереньках, и дал себе труд приехать из Мартиники, чтобы научить нас ходить на задних лапах, ошибся во времени».
Несмотря на это, она проделала то же самое с Севаком де Мейлан. Этот раз речь шла об историческом сочинении. Эмигрировав во время революции в Венецию, живя там более чем бедно, но титулуясь «почетным сборщиком податей и управляющим провинциями Эно и Камбрезис», Сенак предложил в 1791 г. Екатерине написать ее историю. Как образчик своего уменья, он послал фавориту Зубову Введение к этому труду, и оно показалось интересным. Екатерина поручила своему резиденту в Венеции, Мордвинову, поэкзаменовать кандидата: «Достаточно ли это податливый ум?» Экзамен дал благоприятный результат. Последовало форменное приглашение историка, и ему были присланы две тысячи дукатов на дорожные издержки. Но ему предложили написать не одну историю Екатерины, а историю России в восемнадцатом веке, в которой, конечно, следовало отвести подобающее место царствующей императрице. Не успел Мейлан приехать в Петербург, как царствующая императрица переменила мнение: она не пожелала, чтоб об ней упоминали в сочинении, напечатанном при ее жизни. Надо подождать ее смерти. Это не мешало ей писать историку письмо за письмом, подавая ему указания для работы, которую она просит не начинать, а также сообщая материалы для подробного изображения ее особы.
