Л Дайнеко - Меч князя Вячки
Постепенно стихал дождь, но ветер загудел с еще большей силой. Вздрагивала маленькая церковь - казалось, еще один-другой напор ветра и она, словно соломинка или птичье перышко, взовьется в ночное небо.
Генрих осторожно вышел из церкви, подкрался к старому ясеню, замер, затаился возле него, сжимая в руке меч. Озеро вздыбилось громадными волнами. Странные огоньки вдруг заметил на нем Генрих. Ночные огоньки росли, приближались, и он понял, что это плывут челны, в которых ярко горят факелы. "Как только они не перевернутся, не пойдут на дно в такую непогоду?" - холодея от ужаса, думал Генрих.
Первый челн пристал к берегу. Легкая фигура, окутанная чем-то белым, начала приближаться к ясеню, за которым укрылся Генрих.
- Пайке! - послышался то ли крик, то ли стон.- Пайке, где ты?!
Столько непонятной боли и тревоги, столько первобытной языческой страсти было в этом приглушенном ночными звуками голосе! Казалось, кричала чайка. Казалось, кричала сама земля.
Генрих задрожал, затрепетал всем телом; он вдруг осознал, что это его зовет к себе незнакомое существо. "Ты - Пайке. Ты наш Пайке",- вспомнил он слова старого Вардеке.
- Пайке! - долетало из глухого мрака.- Где ты? Не прячься от меня. Зачем ты хочешь пролить тевтонскую воду на могилы наших предков?
"Этот ночной голос все знает,- обливался холодным потом Генрих.- Ведь я в самом деле хотел завтра освятить леттское кладбище, чтобы язычники, похороненные там, получили божье благословение, чтобы хоть на каплю уменьшились муки в аду. Там, если верить Вардеке, лежат и мои родители..."
Горячая злость неожиданно вспыхнула в его мозгу, веревочной петлей перехватила дыхание. "Мои родители... Моя мать - римская церковь! Только она! Я не знаю и не хочу знать иной матери!"
Он до хруста в пальцах сжал рукоять меча.
- Пайке! - снова прозвучало во мраке. Белая фигура была совсем близко.
"Это происки леттов,- вдруг осенила его догадка.- Они хотят обвить меня своей дьявольской паутиной".
Он почувствовал облегчение и даже тихонько засмеялся, смахнув левой рукой со лба дождевые капли. Дева Мария увидела его в этой кромешной тьме и бросила с небес спасительный золотой луч, за который он сразу же ухватился.
- Пайке,- прошелестело в нескольких шагах от него.
- Я здесь, дети дьявола,- громко сказал Генрих.- Я здесь, грязные, лживые летты.
Он решительно вышел из своего укрытия и направился к церкви. Белая фигура бросилась к нему, и тогда Генрих ударил ее мечом. Закаленное тевтонское железо насквозь пронзило чью-то слабую мягкую плоть.
И сразу, как показалось, утих ветер, замолкло бурлящее озеро. Десятки людей ринулись из тьмы на Генриха, повалили его. Губами, всем лицом ощутил он ледяную сырость земли.
Убеле! - донесся до Генриха отчаянный крик.- Убеле, девочка моя! Неужели он убил тебя?!
III
Он стоял, привязанный крепкими смоляными веревками к ясеню, и ждал своего конца. С разбитого лица капала кровь. Разодранная сутана превратилась в лохмотья.
Занимался рассвет. Отшумела ночь, улегся ветер, и озеро Остигерве было удивительно спокойное, лучистое и неподвижное, как венецианское зеркало. Не верилось, что ночью бушевала такая страшная буря, что волны на озере были высотой с церковь.
Генрих в последний раз глядел на свою церковь, на свое дитя, которое вынянчил, выпестовал в этом диком краю и которое должно было погибнуть у него на глазах. Со всех сторон летты тянули к церкви сухой хворост, коряги, бревна, старательно обкладывая ее стены этим лесным добром. Словно муравьи, они стаскивали все в одну кучу, только муравьи строят, создают, а эти готовились уничтожить.
Ждали огня, который посланец должен был принести с кладбища. Там, на кладбище предков, на поминальном костре сейчас сжигали юную Убеле. Потом ее останки закопают в землю - по обычаю леттов плоть того, кто уходит из жизни, надо вернуть Хозяйке Земли. Кем бы ни был покойник, его обязательно возвращают земле: мужчину кладут головой на восток, женщину - головой на запад. И непременно в могилу, вырытую лопатой, или ножом, или дубовым суком, или, если ничего нет, голыми руками.
Ждали огня. Генрих ждал смерти.
"Почему она взялась сыграть роль кровавой Мора-ны? - думал об Убеле Генрих.- Заставили старейшины? Заставил Вардеке? А может, она согласилась сама, по своей охоте? Если бы я знал, что это она, я бы не поднял меч".
Только об этом раздумывал он, ибо надежды на спасение не было никакой, смерть была неминуема, а смерти он не боялся. Он боялся только мучений, боялся короткого мгновения перехода с этого света на тот, а там, на небесах, он был твердо убежден, его сразу же встретит дева Мария, возложит ему на голову золотой венец героя.
Показался светловолосый загорелый юноша. Он бежал, держа высоко в руках глиняный горшок с огнем. Летты взволнованно, радостно зашумели.
Старый Вардеке взял горшок с огнем, подошел к куче хвороста, облитого смолой, и разбил горшок о стену церкви. Пламя занялось сразу, как огнекрылый голодный дракон.
- Славно горит дом тевтонских псов! - закричал Вардеке. Летты, мужчины, женщины и дети, взялись за руки и, распевая песни, начали танцевать напротив церкви. Пламя освещало их возбужденные лица.
Потом шумной гурьбой они побежали к озеру, бросались в воду, с головой погружаясь в ее чистую голубизну.
- Смывайте тевтонское крещение! - неистовствовал старый Вардеке, черпая воду ладонями и поливая свою седую голову.
"Боже, почему ты не ударишь сейчас с небес огненной стрелой? - кусая губы, почти теряя сознание, думал Генрих.- Почему не превратишь озерную воду в серу и кипящую смолу?"
Жар от огромного костра был такой нестерпимый, что у Генриха на щеках вскочили пузыри, затрещали волосы. Он зажмурил глаза, боясь, что они лопнут, вытекут от близости огня,- не хотел, отправившись на тот свет, встретить там деву Марию слепым.
Летты, отойдя от костра, обсуждали, как наказать заморского священника.
- В нем - нечистая сила,- показывая пальцем на Генриха, корчившегося от жара, говорил старый лысый летт.- Таких убивают рябиновым колом. Надо вырубить в лесу кол в рост безвременно умершего мальчика и бить нечистика перед самым наступлением поры привидений, когда куры садятся на насест.
- Я знаю, как наказать его,- с глубокой печалью в голосе проговорил Вардеке. Все обернулись к нему. После смерти любимой внучки он резко постарел - волосы совсем побелели, щеки запали, трясущиеся руки не находили места, и только в глазах оставалась прежняя сила. Глаза были словно твердые острые кремни.
Вардеке подошел к Генриху, отвязал его от дерева и продолжил свою речь:
- Он - летт, его родители были леттами. Несмышленым сосунком его увезли за море, научили чужому языку, чужой вере. Потом он вернулся, чтобы и нас, земляков своих, перевести в тевтонскую веру, заставить кланяться своему богу, будто у нас, леттов, нет Праматери Жизни и Смерти, Праматери Земли и Воды.
Летты одобрительно зашумели. Мечи и копья поднялись над головами.
- Но в каждой речке, высыхающей от зноя, на дне остается хоть капелька воды. В душе каждого вероотступника, изменившего памяти своих предков, остается хоть одна жгучая слеза, которой он тайком от всех, даже от самого себя, оплакивает свой грех.
Вардеке испытующе глянул на Генриха и продолжал:
- Ты - Пайке. Голосом Мораны мы думали разбудить струны твоей души. Но там, в Тевтонии, ты оглох.
И все-таки ты Пайке. Запомни это. Сейчас я покажу тебе могилы твоих родителей, и там, у этих могил, ты умрешь. Мы закопаем тебя рядом с твоими отцом и матерью - и ты вернешься к ним. Огромное счастье - после пыли и пота земных суровых дорог вернуться к своим.
- Не хочу! - закричал Генрих по-латыни, но его не поняли, и он закричал по-леттски: - Не хочу! Я - тевтон! Я - Генрих, а не Пайке!
Он упал на землю, впился пальцами в сухие комья. Множество сильных мужских рук схватило и подняло его, и летты понесли его на могильник предков.
Небо плыло над Генрихом. Тучи и облака, птицы и солнечные лучи, дым от горящей церкви - все сплелось, связалось в один клубок, все двигалось, текло, летело. Не было спасения от этого неба. Он зажмурил глаза, но они сами открывались, и снова он видел беспощадно-бесконечную синеву.
- Вот могилы твоих родителей... Смотри на них,- сказал старый Вардеке.
Генриха поставили на ноги. Шумело в голове. Саднили обожженные щеки.
Два маленьких травянистых холмика увидел он. Два холмика... И все...
- Твой отец был отважным воином,- сухим голосом говорил старый Вардеке.- Твоя мать так хорошо пела наши песни...
"Боже,- молил Генрих,- преврати в пепел, в горькую пыль всех этих людей... Я - твой раб. Тебе вручаю свою душу".
Могильник был на высоком песчаном пригорке. Рядом густо шумела священная березовая роща. Всюду чернели следы поминальных костров.
Генрих в отчаянии бросил последний взгляд на небо, на недосягаемый горизонт, прощаясь с жизнью, и вдруг горячая волна ударила в сердце, перехватило дыхание, мягкими стали ноги. Из реденького соснового леска, росшего неподалеку, выкатывался, поблескивая на солнце, неутомимо приближался тяжелый кавалерийский гуф. Рыцарские кони шли рысью. "Меченосцы!"
