Александр Сидоров - Великие битвы уголовного мира. История профессиональной преступности Советской России. Книга первая (1917-1940 г.г.)
Правда, у фашистских тоталитарных систем было значительное преимущество перед сталинским тоталитаризмом. Их идеология строилась на националистическом принципе, то есть на принципе превосходства, исключительности своей нации (гитлеризм, итальянский фашизм). Сталинская система подавления личности построена на классовом принципе, то есть на превосходстве пролетариата и крестьянства над «имущими» классами (а также над «прослойками» типа интеллигенции, которая, по определению Ленина, представляет не мозг нации, а говно).
Итальянский и германский фашизм довольно быстро и эффективно расправились с внутренней преступностью под знаменем борьбы за «чистоту нации», объявив уголовников (а заодно проституток, бродяг, инвалидов и пр.) «отбросами» и «недочеловеками», многих уничтожив физически, остальных загнав в концлагеря. Муссолини удалось даже нанести сокрушительный удар по сицилийской мафии.
Большевики же изначально делали ставку на «угнетённых», к которым причисляли не только рабочих и крестьян, но и людей, волею обстоятельств вынужденных заниматься преступным промыслом (то есть тоже выступавших против законов «эксплуататорского» государства). Отказаться от этой установки идеологи большевизма не могли. Преступность считалась «пережитком прошлого» и его порождением, в новых условиях (по мысли «революционных теоретиков») для её существования не было социальной базы. Спорить с этим — значит быть оппортунистом, выступать против всепобеждающей теории марксизма-ленинизма (сталинизма). Бывшие преступники по мере победного шествия социализма должны понять, что теперь-то, когда мир насилья разрушен и кто был ничем, тот стал всем, нет смысла грабить, разбойничать и воровать! У экспроприаторов всё экспроприировано, а рабочих и крестьян свой социально близкий брат «уркаган» «трясти» не станет — посовестится. Теперь ему самое время встать в общий строй и идти навстречу большому человеческому счастью.
К несчастью, практика опровергла эти красивые теории. Да и в руководстве страной хотя и стояли догматики-утописты, но задачи им приходилось решать реальные. Поэтому бравые чекисты в первые послереволюционные годы легко и без особых колебаний «шлёпали» не только «контриков» и «буржуев», но вместе с ними — многочисленную «шпану», «деловых ребят» и прочий уголовный сброд.
Время для заигрывания с уголовным миром появилось в период нэпа и особенно в связи с необходимостью нанести удар по «жиганскому» течению в преступной среде. Венцом выражения «симпатии» к «уркам» явился знаменитый уголовный кодекс 1926 года с его смешными сроками наказания для «социально близких».
В результате к началу 30-х годов, несмотря на новый всплеск преступности, сложилась ситуация, которую можно охарактеризовать известной поговоркой — «Поздно, Вася, пить боржоми». Теперь признать «блатных» врагами общества значило бы расписаться в собственной несостоятельности и бессилии. Как это вдруг по мере продвижения к торжеству социализма «социально близкие» неожиданно оказались неисправимыми негодяями?
Классовая теория сыграла с идеологами тоталитарного социализма дурную шутку: она ограничила их в средствах борьбы с преступностью! Нельзя было единым махом вырезать, расстрелять, утопить на баржах весь «социальный мусор» (как это делали германские фашисты). Приходилось искать другие способы — соответственно общей идеологической линии. Так и появляется гениальная идея «перековки трудом». А далее — 35-я статья и «весёлый лагерный развод»…
Мы не будем слишком подробно останавливаться на том вкладе, который внесли заключённые в дело индустриализации СССР. Совершенно очевидно, что на плечи советских арестантов легла основная тяжесть вывода страны из жуткого экономического кризиса. Достаточно хотя бы перечислить лишь некоторые значительные объекты, строителями которых были почти исключительно зэки. Это строительство таких крупных городов, как Магадан (начатое 1933 г.), Магнитогорск (построен с 1929 по 1931 гг.), Комсомольск-на-Амуре (1932 г.), Кузнецк, и многих других. Это — трасса Байкало-Амурской магистрали, которую прокладывали заключённые исправительно-трудовых лагерей БАМлага (их эстафету подхватили в 70-е годы комсомольцы — впрочем, тоже совершенно безуспешно), Беломорско-Балтийского канала (1331–1933 гг.), позже — канала Волго-Дон (начат в конце 30-х г.)… Это — разработка и добыча угля, урана, нефти, леса, торфа, ценных металлов, в том числе золота… Дорога в светлое будущее была выложена штабелями замёрзших, умерших от голода, надорвавшихся на непосильных работах зэков.
Многое делалось руками спецпереселенцев из числа раскулаченных крестьян. Учитывался опыт, накопленный царским правительством в деле освоения новых земель. Только на одном заседании 8 июля 1931 года Ягода и его помощники отправляют 34.800 семей спецпереселенцев для удовлетворения заявок Востокугля, Уралугля, Востокстали, Цветметзолота, Союзторфа, Союзлеспрома. А сколько было ещё таких заседаний за четыре года…
Но нам прежде всего важно определить, насколько серьёзно политика «перековки трудом» проводилась в отношении представителей профессионального преступного мира. Приходилось ли «уркам», «блатным», ворам» вкалывать на «великих стройках», мёрзнуть в бараках, загибаться от непосильной тяжести работ? Приносила ли реальные результаты чекистская система «перевоспитания»?
Ответить на этот вопрос не так просто. Во многом можно согласиться с Александром Солженицыным и другими исследователями этого периода советской лагерной истории. Загнав уголовников в лагеря, власть продолжала с ними свою игру в «социально близких». Отношение к ним было несколько иным, нежели к «вредителям» и «контрикам». Если кто и мог рассчитывать в первую очередь на доверие лагерной администрации, так это именно «блатари». И чекисты всегда готовы были оказать такое доверие.
Но — существовал целый ряд нюансов, которые мешали сближению «воров» и чекистов. Первое: тот самый «воровской закон», который запрещал «честному вору» работать. Работа была позорной во всех её проявлениях, в том числе и на руководящих должностях. «Законом» запрещалось также занимать «хлебные» должности лагерной обслуги. Жить в местах лишения свободы полагалось исключительно за счёт «фраеров» — грабить их, облагать данью, заставлять вкалывать на «блатных»…
До начала «великого скачка» такое положение не вызывало возражений. Однако индустриализация и теория «трудовой перековки» уголовников несколько изменили правила игры. Органы ОГПУ становились теперь не только надзирателями за заключёнными, но и производственниками, на которых сверху спускались гигантские планы. И эти планы надо было выполнять. Но не самим же браться за кайло! В работу должны были включаться арестанты — и вкалывать ударно, независимо от социального происхождения. В том числе и «блатные».
На первых порах чекисты восприняли теорию «перековки трудом» слишком буквально. Они сколачивали бригады не только из «кулаков» и «буржуев», но и из гоп-стопников, ширмачей, скокарей, марвихеров, штопорил, майданников… Раз ты социально близкий — докажи ударным трудом! Понятно, что «честных воров» и их окружение такой подход не устраивал. Они всячески сопротивлялись — «держали стойку». С отступников они спрашивали строго, вплоть до физического уничтожения.
Однако вся история «воровского ордена» показывает, что исполнение «закона» и строгое следование «правилам» зависят прежде всего от условий, в которых вынуждены действовать профессиональные преступники. А обстановка складывалась явно не в пользу «блатных».
Во-первых, уголовникам приходилось жить в тех же жутких условиях лагерных строек, что и остальным заключённым. Разумеется, они, как опытные старожилы мест лишения свободы, более чем кто-либо другой могли приспособиться к этим условиям, притесняя «фраеров» и выбирая для себя лучшее из худшего. Но выбор был не слишком богат.
Никто не собирался устанавливать для «воров» специальную диету — ели то же, что и другие. Грабили работяг — это безусловно. Но и с тех взять можно было немного, только часть пайка. А что тот паёк? На строительстве тракта Чибью — Крутая (тяжёлые работы) при выполнении нормы зэк получал в день 1 кг чёрного хлеба (вернее, должен был получать). На остальных работах — 600–800 г. При невыполнении норм — 300–400 г. В штрафном изоляторе — 200 г. В ежедневный рацион буровиков входило 75 г крупы и 11 г жира. Прочим рабочим — 60 г крупы и 8 г жира. Месячная норма мяса — 2 кг. Мясо — только солонина, которая чаще всего заменялась рыбой. Из овощей — турнепс, редко — кислая капуста. Ни сливочного, ни растительного масла, ни молочных продуктов заключённым не полагалось. О посылках и передачах можно было не мечтать.
