Герберт Скурла - Александр Гумбольдт
Суровая судьба Бонплана, сплошные неурядицы с поездкой в Азию, быстрое таяние остатков некогда солидного состояния и грозящее безденежье, огромный объем работы, связанный с публикацией отчета о путешествии, — все это вместе заронило в душу стареющего Гумбольдта семена сомнения, дано ли ему совершить намеченное.
В декабре 1825 года мексиканское правительство обреталось к Гумбольдту с просьбой пустить в ход свое влияние и дипломатический талант, чтобы подвигнуть Петербург и Вену на признание молодого мексиканского государства и на заключение договоров с независимыми республиками бывшей испанской Америки. Гумбольдт, должно быть, ярко представил себе, как он ведет эти переговоры с архиреакционером Меттернихом или русским царем — фигурой’ не давнее отталкивающей, поскольку ответ его содержал вежливый, но решительный отказ. Мои мысли, писал Гумбольдт, открыто изложены в моих трудах; вмешиваться же в политическую борьбу по сколь угодно благородным мотивам несовместимо с занимаемым им положением. Закулисная дипломатическая игра ему претит, и только независимость представляется ему единственно возможной основой для ученого, живущего в чужой стране. Настолько откровенно Гумбольдт мог позволить себе писать потому, что адресат этого письма, мексиканский министр иностранных дел; Аламан, был одним из его друзей.
Ведь в Париже, где он, казалось, вполне уже прижился, где его совета искали не только ученые, но и политические деятели, он старался все-таки быть гостем и только, несмотря на свою общительность и любовь к открытому разговору, избегал любых высказываний, которые могли бы как-то задеть чувства французов, включая тех, чей образ мыслей в корне отличался от его собственного, избегал любых поступков, которые могли бы выглядеть как злоупотребление своими правами — правами уважаемого, но не натурализовавшегося иностранца.
Осенью 1826 года Гумбольдт выехал в Берлин, чтобы подготовить почву для своего окончательного возвращения, и уже предвкушал удовольствие от предстоящего «счастья жить рядом с братом и вместе с ним предаваться научным занятиям», — счастья, которого он так долго был лишен. Кароль назначил ему пять тысяч годового жалованья и согласился отпускать его каждый год на четыре месяца в Париж, оговорив, однако, что постоянным местом его жительства должен быть Берлин. Гумбольдту ничего не оставалось, как принять эти условия и еще раз на несколько недель отлучиться в Париж, чтобы завершить самые неотложные дела.
Дорогу он выбрал через Фрейберг и Веймар. «Сегодня утром, — говорил. Гёте 11 декабря 1826 года Эккерману, — Александр фон Гумбольдт провел у меня несколько часов. Какой это человек! Я знаю его очень давно и тем не менее всякий раз заново ему удивляюсь. По части научных знаний и живого восприятия жизни ему, можно смело сказать, нету равных. И такой разносторонности я тоже ни у кого не встречал! О чем ни заговори, все ему известно, и он щедро осыпает собеседника духовными дарами. Он как родник, к которому подведены многочисленные трубы. Тебе остается только подставлять сосуды, и уж они наполнятся неиссякаемой, живительной влагой. Он несколько дней пробудет в Веймаре, и я заранее знаю, что после его отъезда мне покажется, будто я за эти дни прожил долгие годы».
12 мая 1827 года Александр фон Гумбольдт окончательно поселяется в Берлине: он снимает квартиру во втором этаже в доме придворного плотника Глаца.
Облик прусской столицы за время его отсутствия заметно изменился. Появились новые замечательные архитектурные сооружения, например, здания Певческой академии и Оперного театра — работы Карла Фридриха Шинкеля, по его же проекту строился Старый музей. Многое изменилось в культурной жизни Берлина; видную роль в ней играли теперь знаменитые писатели-романтики: Ахим фон Арним и Адальберт фон Шамиссо (Шамиссо еще и хранитель королевских гербариев). В кругах любителей музыки с особым почтением произносили имя композитора Карла Фридриха Цельтера, руководителя Берлинской певческой академии, профессора, музыкального педагога, поборника и организатора любительского пения в Германии, одного из друзей Гёте. В концертных залах Берлина уже звучали первые произведения молодого Феликса Мендельсона-Бартольди.
Многое изменилось на академическом поприще. С 1818 года читал свои лекции в Берлине Георг Вильгельм Фридрих Гегель, здесь же преподавал и известный теолог и философ Фридрих Эрнст Даниэль Шлейермахер.
Молодой Берлинский университет, основанный Вильгельмом фон Гумбольдтом, продолжал привлекать в прусскую столицу все новых и новых ученых из всех уголков Германии. Был приглашен туда профессором химии Эйльхард Митчерлих; возглавил кафедру географии Карл Риттер (в 1820 г.); стал астрономом Академии наук в 1825 году Иоганн Франц Энке, получивший заверения властей о скором строительстве новой обсерватории; там же, в Академии наук, трудился теперь и друг Александра Леопольд фон Бух.
В двусмысленном положении между прогрессом и реакцией 1827-1847
Потеря независимости
Переселение Гумбольдта в Берлин означало для него не что иное, как добровольное лишение себя драгоценной независимости.
Уступить притязаниям на него со стороны прусского короля Фридриха Вильгельма III вынуждало только одно — полное истощение его состояния, целиком ушедшего на оплату латиноамериканского путешествия и издание фундаментального отчета о нем. Соглашаться идти на службу к королю значило принимать его требования: хотя Гумбольдт принес Пруссии — да и всей Германии — больше славы, чем все князья и полководцы, но диктовать свои условия он не мог.
Поступив на придворную службу к королю, Гумбольдт скорбел не столько о потере внешней свободы и возможности распоряжаться своим временем; потерянное на службе время он возмещал ночными бдениями, довольствуясь лишь несколькими часами сна. Сожалел он главным образом о потере свободы гражданской: служба у короля слишком ко многому обязывала.
Правда, отваживаясь на этот шаг, Гумбольдт все же надеялся, что король учтет его заслуги и обязательства перед наукой и позволит ему и впредь отдавать себя научной деятельности целиком. Но король рассудил иначе; а что он должен был поступить по-другому, ему, похоже, и в голову не приходило. Возможно также, что Гумбольдту с его мягкостью, излишней дипломатичностью и обостренным чувством долга не хватило твердости добиться своего. Примечательно, что не нашлось ни одного прозорливого министра, который бы посодействовал созданию для Гумбольдта необходимых условий; безучастно отнеслось к этому и общественное мнение.
Многие соотечественники ограничивались тем, что ехидно прохаживались по адресу придворных обязанностей знаменитого ученого. Ему же самому оставалось жить в постоянной внутренней борьбе между прогрессивными демократическими убеждениями и унизительной необходимостью прислуживать человеку, являющемуся воплощением антидемократической власти, горько подшучивая над самим собой.
Но жребий был брошен, и договор с королем заключен.
Публичные лекции. «Космос»
С момента возвращения Гумбольдта в Пруссию у него появился непримиримый противник — родовитое и консервативное дворянство. Ситуация сложилась так, что зятю Вильгельма фон Бюлову предложили пост посланника в Лондоне, а в Александре многие теперь стали «подозревать» будущего министра по делам культуры. Но ведь какому родовитому дворянину приятен человек с такими взглядами, как у Гумбольдта, на посту министра? Некая графиня Гольтц, рассказывал Варнхаген, исходила злобой и желчью, всячески понося Гумбольдтово семейство, этих выскочек, как она их называла, «этих бюргерских ублюдков, которые бесцеремонно перехватывают места, причитающиеся людям благородного происхождения».
Однако треволнения прусского двора были безосновательными. Фридрих Вильгельм III, который управление страной, исключая дела церкви, предоставил своим министрам, вовсе не собирался подвергать себя тем же неприятностям, что были у него с неподатливым Вильгельмом фон Гумбольдтом. Он желал, по словам Александра, «„чуть более содержательного общения, чем прежде“, хотел иметь при себе образованного и остроумного камергера, не более». Ученого это в целом устраивало. Гумбольдт вообще, по мысли короля, не должен был принимать участия в государственных делах, следовало только время от времени докладывать его величеству о состоянии науки и искусства — опять же в мере, угодной его монарху; кроме того, читать августейшему повелителю вслух или рассказывать о чудесах дальних краев и развлекать его остротами. Только один-единственный раз Александр фон Гумбольдт занимал официальный пост: с августа 1827 года по апрель 1829-го, когда был председателем королевской комиссия, рассматривавшей прошения молодых художников и писателей на высочайшее имя.
