Александр Окороков - Мемуары власовцев

«А отношение к союзникам?» — спросил я. «Я глубоко убежден, что народы России не имеют никакой вражды к союзникам. Однако я считаю, что союзники делают глубочайшую ошибку, помогая своему потенциальному врагу, за которую им дорого придется заплатить в будущем. Своей помощью Сталину они хотят ускорить момент победы над немцами и тем самым предотвратить пролитие большого количества крови своих граждан. Однако им рано или поздно придется схватиться с большевиками в единоборстве, и тогда потекут реки крови». Эти пророческие слова Малышкина произвели на меня большое впечатление, и я их тогда же записал в своем дневнике.

Беседа с Малышкиным и Закутным, которая велась в весьма откровенных тонах, убедила меня, что войти в Комитет необходимо. Я попросил перед уходом у Малышкина список членов Комитета и увидел среди них много знакомых разных профессий и социального положения. Пообещавши на следующий день дать окончательный ответ, я откланялся. (В скобках более поздняя приписка: «Подробнее относительно принципа организации Комитета».)

На следующее утро я отправился поговорить с одним пастырем, отцом Адрианом, которого я знал еще по Киеву и мнением которого очень дорожил. Я рассказал о предложении, которое мне сделано, и о тех сомнениях, которые обуревали меня и не позволяли мне с легким сердцем согласиться на такой ответственный шаг. У меня не могли изгладиться из памяти те ужасы, которые мне пришлось пережить и видеть во время ареста в гестапо; еще свежи были воспоминания об обмане нацистов, которые уже раз обещали населению освобождение от одного террора, с тем чтобы дать взамен свой. И согласно Козьме Пруткову: «Единожды солгавши — кто тебе поверит». Кроме того, вступая в Комитет, я прямо или непрямо связывал себя с военной противоболыпевистской акцией, следовательно, одобрял формирование частей РОА, предназначенных, как некоторые говорили, для братоубийственной войны. И, наконец, вступая в Комитет, я как бы вступал в союз с нацистами, кривя сердцем, так как их расистскую, разбойничью «культуртрегерскую» политику я глубоко ненавидел и презирал. Всё это рассказал батюшке и просил его совета и благословения.

«Тяжкое испытание послал Всемогущий Бог народам России, — сказал отец Адриан. — Тяжки те жертвы, которые они понесли, и одному Богу известно, сколько еще страданий им предстоит на этом крестном пути. Кремлевские атеисты, руководимые гордыней ложного превосходства разума над духом, поработили наши народы, отняв у них право распоряжаться своей судьбой. Сотнями тысяч гибнут лучшие люди народов России в ссылках, концентрационных лагерях, на плахе, гибнут за то только, что осмелились в той или иной степени поднять свой голос протеста против безбожного режима. Поэтому всякий христианин обязан бороться против этого мирового зла, бороться даже с мечом в руках, ибо если победят большевики во всем мире, то наступит царство антихриста. Я благословляю тебя, сын мой, войти в Комитет и приложить все силы к тому, чтобы облегчить страдания наших народов и здесь на чужбине, и в будущем — на освобожденной родине. Посмотри, с какой надеждой и радостью встретили весть об образовании Комитета наши «остарбайтеры», независимо от национальностей, несмотря на то, что кому как не им не любить немцев, а ведь голос народа — голос Божий. Вступая в Комитет, ты заключаешь союз с немцами не ради их дела, а ради своего святого дела — борьбы со Сталиным и его заплечных дел мастерами. Разве большевики оставили нам какую-нибудь иную возможность легальной борьбы, кто же нас осмелится осудить, если мы сейчас поднимаем свой голос протеста?»

Долго еще говорили мы с батюшкой, и в конце концов я ушел с окончательным решением вступить в Комитет. Отец Адриан благословил меня, я приложился к раке с мощами Великомученицы Варвары, с которыми он никогда не расставался, и ушел, решив вечером позвонить Малышкину.

В тот же день мне пришлось еще иметь разговор с упомянутым К. — украинцем, работавшим в Остминистериуме. Он сразу на меня набросился: «Здесь все возмущены вашим намерением вступить в авантюру Власова, ведь вы же принимали участие в Украинском движении, бывши председателем Украинского Червонного Креста! Ваша работа у Власова может быть истолкована как примирение украинцев с неделимовцами» и т. д. в том же стиле. Я слушал буквально ошарашенный, ведь этот самый К. только два дня тому назад говорил мне совершенно другие вещи. Я спросил, чем объяснить его перемену взглядов за такое короткое время, быть может, что-либо произошло мне неизвестное? Оказывается, ничего нового не произошло. Между тем как К. продолжал без устали отпускать всякие эпитеты по адресу Власова и Комитета, я спокойно предложил ему прекратить столь малоубедительную аргументацию и попросил все же сказать, в чем дело, почему вдруг возникла такая горячность.

«Вы что, отрицаете самый принцип необходимости единения в антибольшевистской борьбе, что ли?» — спросил я. Оказывается, что нет, однако Власов и его компания — это простые авантюристы, с которыми честным украинцам не по дороге. «Может быть, вам известны какие-нибудь факты, говорящие о предательстве и авантюризме затеи Власова?» — спросил я. Нет, ему таких фактов неизвестно, однако украинская общественность не сомневается в том, что Власову доверять нельзя. «Простите, — сказал я, — ну хотя бы это было и правдой, и Власов с его ближайшими сотрудниками оказались авантюристами и жуликами (хотя, на мой взгляд, не делает большой чести обвинять в таких серьезных преступлениях, не имея никаких фактов), но все же какое это имеет отношение к стратегической идее Освободительного движения — объединению всех сил для антибольшевистского фронта? И вместо того чтобы заниматься политикой саботажа Комитета, не проще ли войти в Комитет и, работая здесь, изнутри проверить справедливость всех тех обвинений, которые распространяются вами и иже с вами?» — спросил я.

На оба своих вопроса я не получил сколько-либо убедительного ответа. К. старался отделаться общими фразами и приводил аргументы вроде таких, что Власову и его ближайшим сотрудникам нельзя доверять, потому что они являются коммунистами и советскими генералами, что они убежденные единонеделимовцы (почему — одному Богу известно) и проч. В конце своей филиппики К. дал мне понять, что, войдя в Комитет, я поставлю себя вне рядов Украинского движения.

Эта дикгаторски-партийная манера, которой мог бы позавидовать любой коммунист, меня окончательно взорвала. «Кто вам дал право ставить мне такие требования, ведь я не принадлежу ни к каким партиям и если вступаю в Комитет, то вступаю как профессор Богатырчук, украинец, но не как представитель какой-либо партийной группировки либо тем паче — украинского народа. Я вступаю в Комитет потому, что считаю: если мы не объединимся для борьбы против общего врага — большевизма, то он всех нас скушает поодиночке, независимо от наших партийных взглядов! Что же касается необоснованных обвинений в авантюризме, то они с не меньшим основанием могут быть предъявлены и деятелям украинского комитета», — закончил я. На этом мы расстались весьма холодно, поняв, что нас теперь будет разделять пропасть…

В тот же день вечером я позвонил Малышкину и попросил его записать меня в состав членов Комитета.

Часть 2

В третьей декаде октября, когда я вступил в состав Комитета, я застал следующую схему работы: 1) Власов с подчиненной ему лично его канцелярией, которой заведовал полковник Кромиади, 2) намечающиеся организацией главное административное либо организационное управление во главе с В . Ф. Малышкиным, 3) главное управление пропаганды во главе с генералом Г. Жиленковым, 4) главное военное управление со штабом вооруженных сил РОА во главе с генералом Трухиным и 5) главное гражданское управление во главе с генералом Д . Е. Закутным. Эта схема организации, кстати сказать, весьма мало совершенная, возникла, как мне потом рассказывал Трухин, в результате длительных дискуссий между основоположниками РОА еще в бытность их в лагере для военнопленных. Впоследствии к ней привыкли Власов и другие генералы и считали нерациональным эту структуру изменять.

Власов любил повторять: «Главное — это работа, организационная же схема дело второстепенное». Однако, хотя в принципе он был и прав, на деле же не всегда всё шло гладко, так как некоторые управления дублировали работу других и часто возникали конфликты на этой почве. Так, например, Организация народной помощи, которую мы раньше предполагали в виде Красного Креста, организовывалась одновременно и при административном управлении, и при гражданском управлении. Последнее объявило сбор пожертвований, начали поступать деньги, вещи и продукты, когда вдруг выяснилось, что этой же организацией занимается и административное управление, которое и было в конце концов уполномочено Президиумом продолжать эту работу. Между тем пожертвования по почте до самого конца работы Комитета продолжали поступать на наше имя, и так как их было немало, нам приходилось чуть ли не держать специального работника, чтобы их получать и передавать организации при другом управлении. Были и другие недоразумения. Правда, никаких серьезных конфликтов, и после нескольких телефонных разговоров либо личных свиданий между начальниками управлений эти недоразумения удавалось быстро ликвидировать, однако на их улаживание уходило дорогое время.