Валентин Вишневский - Запах атомной бомбы. Воспоминания офицера-атомщика
Сослуживцы старлеи этого не могли понять, искренне удивлялись желанию уйти из армии, страшили низкими гражданскими окладами и просто смеялись над нашей, как они полагали, глупостью.
— Вот ты сейчас сколько получаешь? — спрашивает один из них.
— Со всеми надбавками и звездочками — 2530 рублей.
— А инженер на гражданке — 900 рублей, и никакой надежды на жилплощадь. Разница есть?
— Когда-нибудь встретимся в ресторане: мы, офицеры, и вы гражданские. Мы — сидим выпиваем, что хотим — едим, что хотим — заказываем, а вы заходите и считаете свои жалкие рублики. Потому что мы — можем себе позволить погулять, а вы — только покушать. Ведь сказано — от добра добра не ищут! — убеждал нас то ли Клепинин, то ли Мухлынин.
* * *Понемногу я освоился в сборочной бригаде полковника Ныркова. Мне здесь даже стало нравиться. Работа разнообразная и живая, требующая физических усилий и определенной сноровки. Отношения членов бригады друг к другу доброжелательные, хотя и по армейски грубоватые, сопровождаемые соленым юмором и необидными подначками. К старшим офицерам часто обращаются по имени и отчеству, не подчеркивая чины и звания. Во время работы все держатся как равные. После Багерово я был удивлен гражданской атмосфере во взаимоотношениях, духом товарищества, особенно среди младших офицеров. Военщины как таковой, с ее уставами, караулами и другой официальщиной, здесь не было.
В разгрузочных работах участвовали все. 1956 г.
Начальник, хоть и хлопотливый в своей требовательности, но добрый и не злопамятный человек. Никакой формальной дистанции с подчиненными не держит, любит рассказывать и слушать жизненные истории и анекдоты. К тому же обладает актерскими данными. Как-то проезжали мы в автобусе мимо живописного места на опушке леса и полковник, глядя в окно, сказал:
— Неплохо бы дачку здесь построить. Но как ее построишь: стройматериалов нет, шифера на крышу не достанешь, рабочих не найдешь. Все надо выбивать, выпрашивать, добиваться разрешений.
Был бы я там, у капиталистов, поднял бы телефонную трубочку и сказал: «Алло, алло, мистер Браун? Это говорит полковник Нырков: мне надо построить дачу в Измайлово». И что бы вы думали: не успел бы полковник приехать домой, как его бы уже ждали с альбомом проектов, со сметой стоимости и вопросом — когда бы вы хотели иметь дачу. Вот я работаю в системе с первых дней ее основания, а дачи так и не имею. Правда, на хрен она мне здесь нужна. Но под Москвой — не отказался бы. — и полковник мечтательно прищурил, как кот на солнышке, свои узкие глазки.
Выезжая за производственную зону, Нырков, сидя на командирском месте у дверей, обязательно говорил:
— Все, товарищи офицеры: о работе — ни слова, только — о бабах и бл… Ну, Каленников, ты своей Дуньке дурака под кожу запустил? Смотри, чтоб она, дура, не забеременела. А то был тут у нас один случай. — и он рассказывал восхищенным слушателям очередную историю неразделенной любви.
Подчиненные его уважали и беспрекословно выполняли все приказы и поручения. А он был в курсе их дел и постоянно чем мог, тем и помогал в житейских трудностях. Возраст давал себя знать, и полковник часто дремал в своем углу в конце зала. Он клал перед собой инструкцию, подпирал голову левой рукой и мирно посапывал, автоматически барабаня пальцами правой руки по крышке стола. В полутемном углу, освещаемом только кругом света настольной лампы, он издали казался бодрствующим. Все этот его прием знали, и потому в таких случаях старались не производить лишних стуков.
Этим обстоятельством даже пользовались. Нырков очень придирчиво относился к составлению разного рода инструкций. Много раз отправлял их на исправления и доработку, даже не дочитывая до конца.
После нескольких таких возвратов, составитель инструкции осторожно подбирался к столу дремлющего начальника и перелистывал текст почти до конца. Потом специально ронял на пол ключ и производил шум, который при сборке изделия не допускался. Полковник мгновенно просыпался и спрашивал о причинах шума. Составитель инструкций извинялся: мол, уронил ключ, не забывая при этом спросить о судьбе своего труда.
— Это же совсем другое дело, — взглянув на текст инструкции, говорил Нырков и ставил подпись под документом. — Видно, что потрудился. Молодец! Я всегда говорил и говорить буду: над инструкцией надо работать много и аккуратно. Это тоже наша работа. И хотя наше главное дело стоит на стапелях, но о нем судят по сопроводительным документам. Никогда не забывайте, с чем и для чего вы работаете.
Двери тоже открывались вручную. 1956 г.
Обычно рабочий день продолжался 8 часов. К девяти утра автобус привозил нас к сооружению, с 13 до 14 — обеденный перерыв, во время которого тот же автобус возил в гарнизонную столовую, и в 18 часов — конец рабочего дня. В авральные дни этот спокойный распорядок мог быть существенно нарушен. В такие дни не существовало ни суббот, ни воскресений, ни праздников. В эти дни сборочная бригада должна была собрать и оснастить несколько изделий. Итогом этих напряженных дней была работа, именуемая «перевалкой».
Само слово «перевалка» означало, что изделия надо было «перевалить» из подземелий арсенала на ремонтно-техническую базу аэродрома.
Одна из таких «перевалок» происходила следующим образом. Всю сборочную бригаду и другие спецслужбы поднимали ночью по тревоге и собирали в управлении объекта.
— Все собрались? Кого еще нет? — спрашивает Кирьянов, ответственный за сбор бригады.
— Бахарев встает. Редькин застегивает комбинезон…
— А где Дубикайтис?
— У него болит аппендицит.
— Вот сачок попался. Как с женой Баранова в кино ходить — аппендицит не болит, а на работу — болит. Я после операции на четвертый день уже ящики таскал. И ничего не случилось, — и добавлял: — Что-то невесело собираемся.
— Сейчас Пискарев придет, траванет пару анекдотов — сразу веселей станет.
В автобусе темно. Разговор не клеится: и спать не хочется, и говорить неохота. Забиваюсь в дальний угол автобуса.
Приходит капитан-лейтенант Пискарев, высокий морской офицер — балагур и весельчак:
— Молодая жена жалуется подруге, что ее муж пьет, — начинает он с порога. — «Если ты знала, что он пьяница, — удивляется подруга, — зачем же ты за него выходила?», — «Я понятия не имела, что он пьет, пока однажды он не пришел домой трезвый. Тут все и открылось».
Появление Пискарева вносит оживление, а его антиалкогольные анекдоты, как он их называет, пользуются успехом:
— «Алкоголь — источник всех бед в семейной жизни, — говорит лектор. — Сколько мы знаем случаев, когда жена покидает мужа, потому что он пьет».. Кто-то из зала спрашивает: «А вы не скажете, сколько точно надо выпить, чтобы она ушла?»
Народ охотно ржет и окончательно просыпается. Автобус подъезжает к управлению. У входа стоят командир части и начальники служб.
— Клепинин, Москвин, Редькин и Кочетков — на точку. Капитан Кочетков — старший. Остальные — на «перевалку». Сейчас подойдут еще люди! — узнаю по голосу майора Маркова.
Заходим в кабинет Филиппова. На диване, в креслах и на стульях сидят люди — в комбинезонах, ватниках, лыжных куртках и просто в полевой форме. Марков проверяет присутствующих по списку.
Снова садимся в автобус и едем к главному КПП, возле шлагбаума которого видны голубые фуражки. Наш автобус выпускают за зону без проверки. Он медленно поднимается вверх и въезжает в лес. Навстречу бегут белые придорожные столбики. Иногда появляются черные избы, в окнах которых тускло мерцают огоньки. Лучи фар вырывают из темноты высокий забор с колючей проволокой наверху, сторожевую вышку и КПП. Автобус въезжает во двор, загроможденный контейнерами, кабельными катушками, штабелями досок и подъезжает к железнодорожной платформе. Через оба пути перекинут портальный подъемный кран. Под фонарем на мгновение мелькнула фигура Филиппова в плаще и новенькой армейской фуражке.
— Несколько человек — за мной. Возьмем траверсу, — командует незнакомый мне офицер.
— О, прорезался первый начальник, — замечает Фаломеев. — У них там в «хохландии» все любят командовать.
Речь идет о майоре Дьяченко, который скрылся в темноте с полной уверенностью, что за ним идет несколько человек. Но пошли всего два, да и те растворились в темноте за ящиками.
— Автобус! Выходи все, если не хотите — несколько человек. Пора начинать! — снова командует майор.
Во двор заехал первый МАЗ с изделием в металлическом контейнере. Пресловутая траверса уже подвешена к крюку подъемного крана и опустила на контейнер четыре троса. Мухлынин и Клепинин цепляют их крюки к рым-болтам контейнера и докладывают: «Траверса закреплена!» И сразу же после команды знакомо заскрежетали цепи подъемных талей. Контейнер оторвался от борта грузовика, замер на несколько секунд и плавно поплыл в сторону открытой платформы. Первое изделие погружено.
