Виталий Дымарский - Времена Хрущева. В людях, фактах и мифах
С одной стороны, он был убежденный коммунист, он верил в коммунистическую идею. Но с другой стороны, он из своего арсенала убрал сталинские методы общения с той же творческой интеллигенцией. Он был продуктом сталинской эпохи, но именно он и начал процесс десталинизации. Эту десталинизацию на его месте проводил бы каждый, начиная с Берии, поскольку таково было требование времени, реальная политическая и социальная необходимость. Но с таким размахом и так свободно, как это сделал Хрущев, может быть, даже в силу своего некоего политического дилетантизма, никто сделать бы не смог.
Когда Хрущева сняли, Анатолий Горберг, обозреватель Би-би-си, сказал очень точную фразу: «Вы понимаете, я не думаю, чтобы новый председатель Совета Министров господин Косыгин снял башмак с ноги и стучал бы им. Это вряд ли, так сказать, могло бы произойти. Но я и не уверен, что господин Косыгин или господин Брежнев сумеют сделать или захотят сделать то, что сделал господин Хрущев в области политики – это и перемена курса, это и процесс десталинизации».
Благодаря этой двойственности личности Хрущева и его политики литература в период «оттепели» не только расцвела, но и вышла из тени, в которую ее опять потом загнал Брежнев. Когда Твардовский хотел напечатать «Один день Ивана Денисовича», ему Александр Дементьев сказал: «Саша, ты же понимаешь, что мы расплатимся журналом. Если нам даже удастся напечатать эту вещь, мы потеряем на этом журнал. А ты знаешь, что такое наш журнал для России, да и для всего мира». Но Твардовский ответил: «А зачем мне журнал, если я не могу напечатать это?» И они сумели, во многом благодаря помощнику Хрущева Лебедеву, убедить его дать разрешение на публикацию романа. То же самое потом произошло с «Теркиным на том свете» – тот же Лебедев его публично прочел, и Хрущев одобрил, аплодировал, восторгался. На другой же день или через два дня напечатали это в «Известиях».
Хрущев хорошо понимал политический смысл этих акций. Но его мотание из крайности в крайность подогревалось также его окружением, ловко пользовавшимся и этой двойственностью, и его бурным темпераментом для того, чтобы натравить Хрущева на неугодных. Так его подготовили к осуждению Аксенова и Вознесенского, а дальнейшую роль сыграл уже именно темперамент.
Аксенов начал свою речь: «Вот, мой отец был репрессирован, но партия…» – и собирался дальше сказать «но партия вернула мне моего отца, за что я ей благодарен. Вот вы лично, Никита Сергеевич…», но Хрущев не дал ему договорить и тут же закричал: «А, так ты нам мстишь, да? Мстишь за отца?» Вознесенский потом рассказывал, что Аксенов стоял бледный и только повторял: «Кто мстит-то? Кто мстит-то?» А потом уже, когда ему удалось сказать, что отец жив, Хрущев сразу немного успокоился. То же и с Вознесенским. Он сказал: «Я, как и мой великий учитель Владимир Владимирович Маяковский, не являюсь членом партии…» – и тоже хотел сказать «но я всей душой коммунист…», как Хрущев снова разозлился и начал кричать: «А, и ты этим гордишься, да? Гордишься? Вот тебе паспорт, и давай уезжай». Но как уже говорилось в предыдущих главах, никаких конкретных репрессий за этим обычно не следовало – цель была лишь напугать интеллигенцию и показать ей ее место.
Насколько же интеллигенция и, в частности, поэты-шестидесятники действительно были диссидентами и антисоветчиками? Что именно в них было опасного? Ведь даже самый политизированный из поэтов времен «оттепели» Евтушенко не ратовал против советской власти. Его стихотворение «Наследники Сталина» два года ходило как подпольное, а в 1962 году, когда вынесли тело Сталина из мавзолея, стихотворение напечатала газета «Правда» – официальный рупор власти. Пафос этого стихотворения заключался в том, что «да, древко нашего знамени держали грязные руки, но знамя оставалось чистым» и тому подобное. Но Евтушенко как бы забегал на полшага вперед и писал о том, что назрело, но на что правительство еще не решилось, и поэтому был опасен. Кроме того, шла идеологическая борьба, поэтому для Грибачева, Сафронова и прочих сталинистов все передовые поэты были антисоветчиками.
Что касается Булата Окуджавы – о нем надо сказать отдельно. Он вообще не касался политики. Он просто не вписывался в систему. Он не был ни диссидентом, ни антисоветчиком, не был пафосен и ни к чему не призывал. Но он не вписывался в систему и уже этим был для нее опасен[39].
Советско-японская декларация 1956 года. Поставлена ли точка?
Одним из ключевых моментов, влияющих до сих пор на отношения России и Японии, остается подписание в октябре 1956 года советско-японской декларации, которая с окончанием Второй мировой войны является практически единственным юридическим документом, регулирующим отношения между странами.
В соответствии с декларацией состояние войны, существовавшее между СССР и Японией с 9 августа 1945 года, было прекращено со дня вступления декларации в силу. 19 октября 1956 года декларация была подписана в Москве, а 12 декабря после обмена ратификационными грамотами в Токио она вступила в силу.
С 13 апреля 1941 года между СССР и Японией существовал пакт о нейтралитете. Но после нападения гитлеровской Германии на Советский Союз Мациохо, который этот пакт и подписывал в Кремле, стал требовать от императора разорвать договор и нанести удар по Советскому Союзу в помощь Германии. В Японии боялись, что если Гитлер быстро расправится с СССР, им ничего не достанется, поэтому говорилось прямо: «Если не прольем кровь, то и рассчитывать на многое не сможем». Но несмотря на желания и намерения, японцы так и не разорвали этот пакт, потому что он им был крайне выгоден. Для них это был не способ избежать войны, а способ выиграть время и к войне подготовиться.
США тоже давили на Советский Союз, требуя объявить Японии войну. Было понятно, что когда Гитлер стоял под Москвой, Сталин развязывать войну еще и на востоке ни за что не стал бы. Но американцам нужны были базы на Дальнем Востоке, поскольку у них не было островов, с которых можно было бомбить Японию. Но СССР также отговаривался пактом о нейтралитете, и только после того, как Япония отвергла условия Потсдамской декларации, война все же была объявлена. 8 августа 1945 года вечером был вызван посол Японии в Советском Союзе, и Молотов зачитал ему заявление советского правительства о вступлении в войну против Японии.
2 сентября 1945 года японцы подписали Акт о капитуляции, Вторая мировая война закончилась, но до подписания советско-японской декларации прошло еще одиннадцать лет.
Главное событие в этот период – это Сан-Францисский мирный договор 1951 года, поскольку американцы на определенном этапе почувствовали, что японцы не могут дольше терпеть оккупацию. А так как в 1949 году в Китае победила революция и образовалась КНР и СССР с ней подписал военное соглашение, американцам тоже срочно понадобился оплот на Дальнем Востоке. Поэтому им нужно было заключить такое соглашение, по которому они оставались бы в Японии.
По сути дела, именно американцы не позволили японцам подписать с СССР мирный договор. Они заявили, что «если вы согласитесь на условие Советского Союза о возвращении только двух островов, мы вам никогда не отдадим Окинаву». А Окинава для Японии имел и сейчас имеет очень большое значение – и стратегическое, и экономическое. И тогда американцы приняли решение, несмотря на противодействие Советского Союза, самим составить текст, а русских пригласить на подписание уже готового договора.
В Сан-Франциско в 1951 году Советский Союз представлял Громыко, однако следуя указанию Сталина, он этот договор не подписал. Многие историки считают, что это было кардинальной ошибкой Сталина и советской дипломатии. По этому договору Япония отказывалась от всех прав, претензий, правооснований на Курильские острова и на Южный Сахалин. Но тогда для Сталина геополитически и стратегически гораздо важней были не столько острова, сколько просьба Мао Цзэдуна не подписывать договор без Китая.
Сейчас, конечно, Япония утверждает, что ни от чего они по тому договору не отказывались, поскольку не считали, что Итуруп, Кунашир, Шикотан и Хабомаи – это Курильские острова. По-японски они зовутся Тисима. А в договоре острова по названиям перечислены не были, и скорее всего Даллес это сделал специально, чтобы оставить повод для раздора между СССР и Японией.
Тем не менее 31 июля 1952 года японский парламент единогласно ратифицировал Сан-Францисский договор. И в резолюции японского парламента написано: «Отныне задачей японского правительства и парламента является возвращение островов Окинава (Рюкю), Огасавара, Омамиосима плюс Хабомаи и Шикотан». Никакого разговора о самых крупных и ныне спорных островах Курильской гряды – Кунашир и Итуруп – не шло.
1 июля 1955 года в Лондоне начались переговоры между СССР и Японией о возвращении военнопленных и подписании мирного договора. Для японцев главная цель была – вернуть оставшихся военнопленных, из которых тысяча двести человек, осужденных как военные преступники, были офицеры и генералы и около шестисот тысяч – рядовые военнопленные. Для Японии первоочередной задачей было вернуть именно офицеров – фактически элиту страны.
