Коллектив авторов - Александр II. Трагедия реформатора: люди в судьбах реформ, реформы в судьбах людей: сборник статей
Идеологическое значение битвы при Халкокари дополнительно усилилось еще благодаря тому, что в 1855 г. коккольцам удалось вторично отразить нападение англичан. В конечном итоге стало совсем ясно, что речь шла не о некой случайности, но о решительном желании местных добровольцев защищать свою страну. После войны на героев Халкокари начал изливаться поток почестей и наград. Александр II дал поручение написать портреты купца Андерса Доннера, на чьи деньги и чьими усилиями было организовано народное ополчение, а также особенно прославившегося снайпера, крестьянина Маттса Канкконена, и поместить их в императорском (ныне — президентском) дворце в Хельсинки. Саму битву запечатлели на картине, множество литографических копий которой было распространено среди русской образованной публики. Источники сообщают и о том, что были отлиты памятные монеты.
Другие события и битвы Крымской войны в менее театрализованной форме укрепляли ту основную картину, которая была создана на основании Халкокари: финляндцы, включая и финских шведов, отчетливо идентифицируют себя с русской стороной в этом конфликте, так же как и разделяют предлагавшуюся этой стороной идеологему: Россия воюет в защиту единой христианской веры. Они тоже, как могли, и часто смело и изобретательно, участвовали в сражениях, предлагая русским столь важную помощь.
Все же наиболее важным, что влияло на отношение к войне простых крестьян из глубинки, было то, что финские лютеранские священники охотно распространяли в народе представление о страшном магометанском турецком противнике, который действует в интересах дьявола, нападая на весь христианский мир{468}. Один из наиболее известных пиетистских проповедников своего времени, пастор Фредрик Габриэл Хедберг (Fredrik Gabriel Hedberg), по просьбе архиепископа Эдварда Бергенхейма (Edvard Bergenheim) анонимно написал сочинение; в нем Турция представлена хищным зверем из Апокалипсиса, библейскими слугами которого являются Франция и Англия{469}. Это произведение было издано в десятках тысяч экземпляров как на финском, так и на шведском языке.
В самом прославленном финском романе Алексиса Киви «Семь братьев» (1870 г.) апофеозом повествования является сон одного из братьев — безграмотного крестьянина Симеона. Он спал в незнакомом, чужом лесу и видел во сне:
«И так я видел круг всего мира, видел английскую державу, турецкую землю, город Париж и американскую державу. Потом я увидел поднимающегося Великого Турка, который все ужасно сокрушал; и за ним следовал огромный рогатый Мамона, который гонял род человеческий из края в край, как волк овечью стаю. Так он носился и сгонял людей и укротил в конце концов весь мир и американскую державу»{470}.
Одновременно Финская гвардия (так в Финляндии называлось главное финское подразделение русской армии — Финский лейб-гвардии 3-й стрелковый батальон, дислоцирующийся в Лифляндии) даже не могла участвовать в защите родного края, подчиняясь приказам российского командования. В связи с транспортными сложностями это подразделение не могло принести пользу и ни на каком другом фронте, при этом бездарно теряя почти половину своих бойцов от болезней. Нельзя было придумать более наглядного примера для демонстрации того, что результативной для России может стать только собственная военная инициатива финнов.
После размышлений о русской мечте, воплотившейся в Финляндии во время Крымской войны, стоит вернуться к разговору о негативных мыслях и страхах тогдашней русской элиты. Перед войной, и особенно во время ее, русские более всего боялись, что англичанам удастся высадить морской десант в Финляндии, который поддержали бы финские шведы и частично этнические финны — возможно, еще и в союзе с жаждущей реванша Швецией. В этом случае русские войска в Финляндии были бы нейтрализованы финскими коллаборантами и восставшими, что дало бы возможность англичанам и их финским союзникам нанести удар и с земли и с моря на столицу, Санкт-Петербург.
У этого сценария, трагического для России, была и реальная основа, поскольку Британия окончательной целью своих операций на Балтийском море считала нападение на Санкт-Петербург. Немецкий исследователь Крымской войны Винфрид Баумгарт обратил внимание на то, что английский премьер-министр лорд Пальмерстон стремился, как к «beau ideal», к решительному территориальному уменьшению России, при котором Финляндия была бы от нее отторгнута{471}. В Швеции же существовала сильная и постоянно укреплявшаяся оппозиция, которая стремилась к тому, чтобы страна активно подключилась к войне на стороне Англии и Франции с надеждой на возвращение Финляндии.
Последствия
Новый царь Александр II во время своего визита в Финляндию в последние дни войны, в марте 1856 г.{472},[37] говорил в своей речи о благодарности и удовлетворенности ролью Финляндии в войне. Он обещал также, что ущерб от войны, понесенный Финляндией, будет щедро возмещен: «Благодарю вас и всех моих верных финских подданных от всего сердца за вашу готовность содействовать защите страны. Мой отец надеялся на вас, и вы все исполнили свой долг. Вам известны намерения моего отца относительно мер на пользу и блага Финляндии; я унаследовал эти намерения. <…> Если мы, что я надеюсь, достигнем мира, то рассчитываю на вас для развития благополучия Финляндии…»{473}
Особенно интересно то, что император и великий князь финляндский вернулся в своей речи к использованию тех понятий и языковых формул, которые были приняты в период основания Великого княжества Финляндского в 1809 г. Он читал речь, как и его дед Александр I, по-французски, подчеркивая тем самым особое положение Финляндии, а некоторые фразы произносил также и по-шведски{474}. Удивительной была, кроме того, найденная Александром формула, с помощью которой он выразил конституционный статус Финляндии. В ней император тщательно избегал называть Финляндию частью России. Вместо этого он высказал мысль, что финнам нужно помнить о том, что они являются частью более широкого сообщества. Александр, председательствуя в финском сенате, провозгласил: «…оставаясь добрыми финнами, вы вместе с тем составляете часть того большого общества, главой которого является Император Российский»{475}.
Тогда еще не сложилась теория, рассматривавшая Финское государство как независимое образование, находившееся в персональной унии с Россией; не стремились также и отвергать мысль о том, что Финляндия фактически является частью империи. В этом смысле можно предположить, что Александр действовал по своей инициативе, отдавая отчет, что в Финляндии распространено мнение об ее отдельности от России. Наверное, мысль о том, что царь сам, помимо всех общероссийских административных органов, управляет Финляндией, казалась ему даже приятной, поскольку в этом случае его личная роль еще более подчеркивалась, а ему, возможно, представлялось, что российская бюрократическая система затемняет его собственный вклад[38].
В этом смысле Александр II сам является пионером известной финской теории унии, которую Лео Мехелин (1839–1914) позже оформил в понятиях международного права{476}. Неудивительно, что очень скоро в Финляндии нашлись желающие поддержать и развить ту позицию, которая была обозначена самим императором в вопросе финской государственности.
Сразу после войны Александр повернул финскую политику в сторону значительного расширения автономии и поддержки экономического развития. Первый сделанный им шаг уже принес огромную выгоду Великому княжеству, поскольку, частично за счет России, были введены новые таможенные правила, которые способствовали развитию финской промышленности. Продолжение последовало, когда был созван сейм. Эта уступка, кстати, не была задумана Александром сразу после войны. Он хотел бы решиться на этот шаг только после удачи реформ «сверху» — как задумывалось и для России. Был еще очень велик страх, что, «помогая реформам», созванный парламент попытается взять руководство государством в свои руки, по примеру революционной Франции. И то, что Александр отважился на это, когда в Финляндии началось мощное общественное давление, показывает, как твердо он был уверен в лояльности своих финских подданных, доказавших это в сражениях Крымской войны. И отсутствие в то время недовольства, или, во всяком случае, его публичного выражения в российских консервативных кругах, демонстрирует, что это доверие широко распространилось в кругах российской политической элиты.
Продолжая свою деятельность по укреплению финской автономии, Александр II издал манифест о финском языке, дававший ему статус второго официального языка Великого княжества, одобрил создание национальной финской валюты — марки и т. д. Финская административная система обрела черты реальной автономии только после мероприятий Александра.
