Евгений Анисимов - Россия в середине XVIII в.: Борьба за наследие Петра.
Нарушение принятого церемониала было глубоко символично. На глазах всей знати и высшего духовенства Елизавета сама водрузила на голову корону, недвусмысленно подчеркивая, что властью обязана только самой себе. Это обстоятельство не преминула отметить печать. 6 мая 1742 г. «Санкт-Петербургские ведомости» поместили краткое описание коронации, где говорилось: «…после обыкновенных молитв и прочих церковных обрядов около половины 11-го часа чрез преосвященного Амвросия, архиепископа Новгородского, высокое помазанье совершилось, то изволила е. и. в. собственною своею рукою императорскую корону на себя наложить». На триумфальных воротах, построенных к прибытию Елизаветы в Москву, зрители могли видеть аллегорическую картину, изображающую солнце «с круглым полем своим» и снабженную надписью: «Semet coronat» («Само себя венчает»). В «Описании обоих триумфальных ворот…» аллегория разъяснялась так: «Сие солнечное явление от самого солнца происходит, не инако как и е. и. в., имея совершенное право, сама на себя корону наложить изволила». Следует отметить, что и Екатерина II во время коронации (1764 г.) в точности повторила действия Елизаветы, явно вкладывая в них тот же смысл, что и ее предшественница, взявшая власть при аналогичных обстоятельствах: «…ту корону е. и. в., приняв от архиерея с подушки, изволила возложить на свою главу»28.
Вернемся к описанию коронации Елизаветы. Взяв в руки скипетр и державу, она вновь села на трон. Далее церемония пошла по традиционному пути: провозглашение полного титула, «многие лета», чтение Елизаветой молитвы, общая молитва, поздравительная речь Амвросия. Затем по дорожке, устланной бархатом и золотой парчой, Елизавета двинулась к царским вратам, где был совершен обряд миропомазания. После церемонии коронации начались приемы, банкеты. Во время одного из них, как отмечали «Санкт-Петербургские ведомости», Елизавета «изволила пойти к окну и смотреть с удовольствием на собравшийся перед дворцом многочисленный народ, для котораго поставлены были опять четыре амвона со всякими ествами и четыре жареных быка, причем из двух фонтанов бежало вино и многократно бросаны были деньги»29. Бросанием серебряных и золотых денег, массовым угощением толп, награждением медалями «всех чинов», театральными представлениями, балами, маскарадами, фейерверками и иллюминациями хотела Елизавета надолго запомниться Москве и москвичам, войти в их сознание императрицей во всем величии своей полубожественной власти.
Нет необходимости подробно говорить о том, что в системе абсолютизма личность самодержца играла далеко не последнюю роль. От того, мог ли самодержавный монарх реально управлять государством, каковы его способности, интересы, привычки, кому он поручал или перепоручал дела, в немалой степени зависел вопрос о ведущих направлениях внутренней и внешней политики державы, которую он олицетворял. Поэтому представляется важным остановить внимание на личности Елизаветы и попытаться дать ее психологический портрет.
Сохранилось немало отзывов о Елизавете, принадлежащих перу ее современников. Авторы мемуаров и писем — люди, отличные друг от друга по характеру, темпераменту, уму, писательскому дарованию, — писали в разное время и ставили перед собой разные задачи, но все они сходились в одном — Елизавета была необычайно привлекательна. Приведу лишь два из многих свидетельств современников, не относившихся к числу друзей или доброжелателей Елизаветы. Испанский посланник герцог де Лириа в 1728 г. писал о 18-летней цесаревне: «Принцесса Елизавета такая красавица, каких я редко видел. У нее удивительный цвет лица, прекрасные глаза, превосходная шея и несравненный стан. Она высокого роста, чрезвычайно жива, хорошо танцует и ездит верхом без малейшего страха. Она не лишена ума, грациозна и очень кокетлива». А вот свидетельство Екатерины II, впервые увидевшей Елизавету, когда ей было уже 34 года: «Поистине нельзя было тогда видеть в первый раз и не поразиться ее красотой и величественной осанкой. Это была женщина высокого роста, хотя очень полная, но ничуть от этого не терявшая и не испытывавшая ни малейшего стеснения во всех своих движениях; голова была также очень красива… Она танцевала в совершенстве и отличалась особой грацией во всем, что делала, одинаково в мужском и в женском наряде. Хотелось бы все смотреть, не сводя с нее глаз, и только с сожалением их можно было оторвать от нее, так как не находилось никакого предмета, который бы с ней сравнялся»30.
Итак, по единодушному мнению современников, Елизавета была редкая красавица. Однако хор восторженных голосов стихает, когда от описания внешности императрицы переходят к характеристике ее нрава.
Современники отмечали фантастическую, казавшуюся всепоглощающей страсть царицы к нарядам и развлечениям, которую она активно (и не без успеха) культивировала в придворной среде и высшем дворянстве. Екатерина II писала о дворе Елизаветы: «Дамы тогда были заняты только нарядами, и роскошь была доведена до того, что меняли туалеты по крайней мере два раза в день; императрица сама чрезвычайно любила наряды и почти никогда не надевала два раза одного и того же платья, но меняла их несколько раз в день; вот с этим примером все и сообразовывались: игра и туалет наполняли день». Во время пожара в Москве в 1753 г. во дворце сгорело 4 тыс. платьев Елизаветы, а после ее смерти Петр III обнаружил в Летнем дворце Елизаветы гардероб с 15 тыс. платьев, «частью один раз надеванных, частью совсем не ношенных, 2 сундука шелковых чулок», несколько тысяч пар обуви и более сотни неразрезанных кусков «богатых французских материй»31.
Отдавая должное вкусу Елизаветы, современники отмечали необычайную элегантность ее нарядов, сочетавшихся с великолепными головными уборами и украшениями. С годами красота меркла, и Елизавета целые часы проводила у зеркала, гримируясь и меняя наряды. Французский дипломат Ж.-Л. Фавье, наблюдавший Елизавету в последние годы ее жизни, писал, что стареющая императрица «все еще сохраняет страсть к нарядам и с каждым днем становится в отношении их все требовательней и прихотливей. Никогда женщина не примирялась труднее с потерей молодости и красоты. Нередко, потратив много времени на туалет, она начинает сердиться на зеркало, приказывает снова снять с себя головной и другие уборы, отменяет предстоявшие театральные зрелища или ужин и запирается у себя, где отказывается кого бы то ни было видеть». Этот рассказ подтверждают другие источники. Фавье описал и выход императрицы: «В обществе она является не иначе как в придворном костюме из редкой и дорогой ткани самого нежного цвета, иногда белой с серебром. Голова ее всегда обременена бриллиантами, а волосы обыкновенно зачесаны назад и собраны наверху, где связаны розовой лентой с длинными развевающимися концами. Она, вероятно, придает этому головному убору значение диадемы, потому что присваивает себе исключительное право его носить. Ни одна женщина в империи не смеет причесываться так, как она»32.
Записи в камер-фурьерских журналах — своеобразных официальных дневниках времяпрепровождения императрицы — подтверждают наблюдения Фавье о регламентации причесок. Так, в 1748 г. было приказано, чтобы дамы, собираясь на бал, волос «задних от затылка не подгибали вверх, а ежели когда надлежит быть в робах, тогда дамы имеют задние от затылка волосы подгибать кверху». Елизавета с необычайно ревнивым вниманием следила не только за прическами, но и за одеяниями придворных, введя своеобразную монополию на красоту и оригинальность нарядов и украшений, а также право единолично определять цвет и фасон одежды светских дам и кавалеров. Если бы не императивная форма и стиль цитируемого ниже документа, то императорский указ 1752 г. можно было бы принять за рекомендации модного журнала: «…дамам кафтаны белые тафтяные, обшлага, опушки и юбки гарнитуровые зеленые, по борту тонкий позумент, на головах иметь обыкновенный папельон, а ленты зеленые, волосы вверх гладко убраны; кавалерам кафтаны белые, камзолы, да у кафтанов обшлага маленькие, разрезные и воротники зеленые… с выкладкой позумента около петель, и притом у тех петель, чтоб были кисточки серебряные ж, небольшие»33.
Указы о нарядах были строго обязательны, и Елизавета, не колеблясь, использовала власть абсолютного монарха для пресечения нарушений. В особенности это относилось к дамам, пытавшимся соперничать в красоте с Елизаветой. Для начала она лишила их, так сказать, источников совершенствования красоты: ни один купец, прибывший из Западной Европы, и в частности из Франции, не имел права продавать товар, пока сама императрица не отобрала для себя нужные ей вещи и ткани. Нередко вся партия товара оставалась во дворце.
Вот выдержки из писем Елизаветы служащему Кабинета В. И. Демидову. 28 июля 1751 г. она писала: «Уведомилась я, что корабль французский пришел с разными уборами дамскими, и шляпы шитые мужские и для дам мушки, золотые тафты разных сортов и галантереи всякие золотыя и серебряныя, то вели с купцом сюда прислать немедленно…» Через несколько дней стало известно, что купец продал часть отобранного императрицей товара — вероятно, с большим для себя доходом, так как торговаться с Елизаветой было невозможно: она была скупа. (Ювелир Позье, хорошо знавший императрицу, отметил в мемуарах: «Государыня была весьма бережлива в покупках и любила похвалиться, что купила что-нибудь дешево».) Поступок коммерсанта вызвал гнев Елизаветы, которая писала Демидову: «Призови купца к себе, для чего он так обманывает, что сказал, что все тут лацканы и крагены, что я отобрала; а их не токмо все, но и ни единого нет, которые я видела, а именно алые. Их было больше двадцати, и притом такие ж и на платье, которые я все отобрала, и теперь их требую, то прикажи ему сыскать и никому в угодность не утаивать». Далее императрица угрожала: «А ежели, ему скажи, он утаит, моим словом, то он несчастлив будет, и кто не отдает. А я на ком увижу, то те равную часть с ним примут». Елизавета даже указывает тех, кто мог купить новинки из Парижа и был обязан вернуть купленное: «А я повелеваю всеконечно сыскать все и прислать ко мне немедленно, кроме саксонской посланницы (тут уж ничего не поделаешь! — Е. А.), а прочие все должны возвратить. А именно у щеголих, надеюсь, они куплены, у Семена Кирилловича жены и сестры ее, у обеих Румянцевых: то вы сперва купцу скажите, чтоб он сыскал, а ежели ему не отдадут, то вы сами послать можете и указом взять моим»34.
