Кривое горе. Память о непогребенных - Александр Маркович Эткинд
Вместе Горацио и Фортинбрас разворачивают последнюю и самую успешную сцену фильма, его кульминацию – десятиминутную сцену похорон Гамлета. Шекспир отводит ей одну строку, все остальное тут – плод фантазии Козинцева. Как солдат солдату, Фортинбрас отдает Гамлету воинские почести, и сцена похорон идет под музыку Шостаковича, которая достигает необычайной, почти невыносимой интенсивности. Но Козинцев изначально задумывал эту сцену еще сильнее: «У меня был хороший вариант конца “Гамлета”: стена Эльсинора… не торопясь, идет призрак отца, за ним идет Гамлет, то есть призрак сына. Военные караулы отдают им честь»[311].
Но и так, как она поставлена, финальная сцена козинцевского «Гамлета» стала возвышенной литургией траура, уникальной в советском искусстве. Своей смертью Гамлет завершил работу горя, которая оставалась трагически незаконченной при его жизни. Эта последняя, необыкновенно мощная сцена помогла Козинцеву превратить шекспировскую оргию мести в собственную утопию горя и воздаяния. То был и личный, и коллективный проект – стремление достойно похоронить советских мертвецов, неоплаканных и неотмщенных. Отложенные на поколение, их похороны наконец состоялись.
Мир после катастрофы
Козинцев и сам охотно историзовал собственное творчество. В 1968 году он писал: «Вот год, в котором я тружусь над “Лиром”: войны то в одном, то в другом конце земли; каждый день без отдыха убивают людей; …горят целые кварталы; …бушует молодежь… танки въезжают в город». Его чувствительность к миру – глобальная, но укорененная в русской культуре и советской истории – была очень необычной для ленинградского интеллектуала. Отвечая своим фильмом на американскую войну во Вьетнаме, советское вторжение в Чехословакию и студенческие волнения во Франции, Козинцев использовал ту же двойную стратегию, что и в «Гамлете»: он одновременно модернизировал Шекспира и интерпретировал положение дел в стране и мире. В дневнике Козинцев писал о «Лире» как новом комментарии на Апокалипсис: «Проповедь сказана. Что же остается напоследок?.. Запах праха да эхо плача». Его тревога и горе были неподдельными и острыми: «Лир и Корделия в плену: ужас и унижение концентрационного лагеря. Колючая проволока, собаки, пулеметы. Человечество ведут как скот»[312].
Предшественником «Короля Лира» Козинцева была постановка трагедии в Государственном Еврейском театре в 1935 году, где Лира играл его друг Соломон Михоэлс. В основе его интерпретации этой роли лежало представление о сходстве между Лиром и Толстым. Лир оставил свое королевство так же, как Толстой покинул свой дом, писал Михоэлс. Его трагический «Король Лир» был очень популярен; интерпретируя давнюю уже смерть Толстого, спектакль оказался пророческим в отношении будущей судьбы самого Михоэлса. Его убийство по приказу Сталина в 1948 году ознаменовало конец государственной поддержки еврейской культуры в СССР. За ним последовали аресты многих еврейских деятелей культуры и активистов; вскоре начали распространяться слухи о депортации евреев в лагеря на китайской границе. Когда власти объявили о «внезапной смерти» Михоэлса, Козинцев гостил в Москве у Эренбурга, который тоже был членом Еврейского антифашистского комитета. Оба, Эренбург и Козинцев, «были подавлены, но… сидели спокойно»; Валентина, жена Козинцева, в возмущении бегала по комнате. Эренбург пошутил: «Нет более ортодоксальных евреев, чем русские жены»[313].
На фотографиях Михоэлс в роли Лира очень похож на Лира у Козинцева. Обоих, Михоэлса и Козинцева, притягивал «уход» Толстого, и Михоэлс когда-то тоже работал над фильмом об этом событии. Теперь Козинцев бросил свой фильм о смерти Толстого, чтобы снять «Короля Лира», – поменял одного героя на другого, которых считал сходными третий герой, не названный в фильме. Еще одно порождение работы горя, фильм Козинцева стал памятником Михоэлсу, который считал свою постановку памятником Толстому.
«Лир» продолжает основные темы козинцевского «Гамлета»: непристойность власти, поиск истины в человеческих отношениях, похороны главного героя. В финале «Лира» хоронят сразу двоих: тела короля и его дочери медленно и торжественно проносят мимо военных караулов. Так Козинцев воплотил свой запасной план концовки «Гамлета», в котором героя хоронили бы вместе с его неоплаканным отцом. Медленное действие фильма передает идею духовного возрождения Лира после его отречения от власти. Постепенно центр внимания перемещается на катастрофическую историю, в которой распад государства сопровождается вырождением народа. «Цепь порвалась, не могла не порваться, потому что порядок уже мертвый, мнимый – под ним распад, и все катится, валится, перемешивается… Пространство и люди едины в этой сутолоке»[314]. Зато новообретенный опыт страдания помогает Лиру понять мир, народ и собственную дочь. Так Шекспир мог быть прочитан после Достоевского – и после Хрущева. И так он был прочитан задолго до Ельцина, на которого больше всех оказался похож этот Лир, хотя этого никто уже не заметил.
В отличие от Гамлета, который умер принцем, Лир пережил полное и окончательное падение своего социального статуса. Суверен опустился до голой жизни, король стал изгоем, человек спустился с самого верха на самый низ социальной лестницы. Соединяя «Короля Лира» с «Записками из мертвого дома» Достоевского, Козинцев писал: «Король Британии попал в каторжную баню». Это вертикальное преображение символично, даже характерно, рассказывал сам себе Козинцев: «Ну, а бывает ли – в годы смут, смен правлений, войн, – что те, кто находился у власти, попадают за колючую проволоку?.. Можем свидетельствовать: такое на нашем веку случалось не раз с многими тысячами». Этот «Король Лир» необычайно сосредоточен на образах жизненного дна: несчастный Лир, бедный Том и слепой Глостер сливаются с теми, кто всегда скитался по обездоленной стране. В длинных, медленных сценах скитаний Козинцев показал бессмысленную жизнь народа. С населением обращаются как со скотом, и люди живут голой жизнью; их можно убить, но нельзя принести в жертву. Опустившись до голой жизни, Лир изменился до неузнаваемости, и поэтому в конце пьесы его не могут найти. «Лира трудно не отыскать, а опознать. Он стал неотличим от всех», – писал Козинцев. «Сюда, на самый низ существования, буря сбросила того, кто стоял на вершине социальной лестницы. Здесь, в гуще этой убогой жизни, где перемешались грязь, солома, нищие, свиньи, Лир задает вопрос: “Неужели неприкрашенный человек не больше, чем голое, двуногое животное?”»
Козинцев приложил много усилий, чтобы осовременить действие «Лира» в соответствии с принципом «Шекспир – наш современник», придав фильму апокалиптическое звучание, свойственное ХХ веку. В фильме нет призраков, но герои трансформируются резко, жутко и неоправданно. Одни персонажи проходят весь путь с вершин власти до бездны нищеты, другие поднимаются на самый верх, чтобы пасть снова. Человек
