Афины на пути к демократии. VIII–V века до н.э. - Валерий Рафаилович Гущин
Упомянутый отрывок порождает немало вопросов. Сказанное Аристотелем, казалось бы, не оставляет сомнений в том, что остракизм был направлен против тирании и тех, кого источники называют «друзьями тиранов». В этом отрывке ощущается связь с другим высказыванием Аристотеля. В «Политике» он замечает: «…у древних, когда демагог становился вместе с тем и военачальником, государственный строй переходил в тиранию» (Arist. Pol. V. 1305 a 7–10).
Но вот с Гиппархом в этом случае далеко не все ясно. Остается не до конца понятным, при чем здесь демагогия и руководство войском. Ведь Гиппарх, сын Харма, первый из изгнанных, насколько нам известно, не был в ту пору ни демагогом, ни военачальником. Скорее всего, он, как и прочие изгнанники, обвинялся в мидизме. Впрочем, изгонявшие его могли вспомнить и то, что остракизм вводился как средство борьбы с Писистратидами. Но на фоне явных или мнимых прегрешений Алкмеонидов его вина была слишком незначительна. Гиппарх оказался проходной фигурой, человеком, изгнанным «на всякий случай». Не потому ли число найденных острака с именем первого изгнанного по закону об остракизме оказалось невелико? Чуть ниже мы еще будем затрагивать вопрос о количестве найденных острака. Правда, позднее – по сообщению оратора Ликурга – Гиппарх был заочно обвинен в измене, но не явился на суд. Тогда афиняне убрали с Акрополя его статую и, переплавив, сделали из нее стелу, выбив на ней имена предателей и «оскверненных» (Lyc. Leocr. 117).
Любопытно другое. Если искать кого-то, кто мог бы удовлетворять Аристотелевым характеристикам, то следует вспомнить о другом человеке. Успешным полководцем, ставшим в силу этого весьма популярным в народе, был не кто иной, как Мильтиад. Если словам Аристотеля придавать буквальное значение, то в них следует видеть намек именно на Мильтиада. Тот авторитет и влияние, какими он пользовался, были нарушением принципа равенства. Мильтиад должен был, что называется, стоять перед глазами того, кто писал приведенные выше строки.
Косвенное подтверждение тому находим у Корнелия Непота, считавшего, что афиняне, осудившие Мильтиада, опасались его превращения в тирана. «Хотя обвинили его из-за Пароса, – пишет он, – причина осуждения была иная: помня о бывшей незадолго до того тирании Писистрата, афиняне боялись всякого своего влиятельного гражданина; им казалось, что Мильтиад, часто занимавший те или иные должности, не вынесет положения частного человека, поскольку привычка должна была возбудить в нем жажду верховной власти…Учитывая все это, народ решил, что лучше Мильтиаду понести незаслуженную кару, чем афинянам жить в страхе» (Nep. Miltiad. 8). Сказанное Непотом перекликается со словами Геродота о том, что Мильтиад был стратегом и тираном херсонесцев (στρατηγέοντος καὶ τυραννεύοντος Χερσονησιτέων) (Herod. IV. 137).
В дошедшей до нас информации, на наш взгляд, ощущается смешение нескольких информационных слоев. Как нам представляется, данный закон, который был принят вскоре после упразднения тирании в Афинах, вполне мог быть направлен против тирании и потенциальных тиранов. Однако после Марафонской битвы данный закон мог быть направлен не столько против потенциальных тиранов и тирании, сколько против предателей (или подозреваемых в предательстве). Впрочем, в приведенных отрывках Аристотель пытается – на наш взгляд, несколько неуклюже – увязать первоначальные цели остракизма с причинами изгнания первых подвергшихся этой процедуре. Между тем новая ситуация, в которой началось применение закона, определила и изменила его цели. В то же время в сообщении Аристотеля чувствуются отголоски тех дискуссий, которые, возможно, развернулись в народном собрании в ходе процесса над Мильтиадом, каковой мог стать поводом для проведения первых остракофорий.
И последнее. Об активности афинского демоса, а значит и о его роли в первых остракофориях, можно судить (хотя и с долей осторожности) по количеству найденных острака. Бросается в глаза, что их наибольшее количество относится именно к первым процессам, т. е. к 80-м годам (по подсчетам Ш. Бренне и И.Е. Сурикова)[641]. Абсолютным лидером здесь оказывается Мегакл, сын Гиппократа, – 4443 острака[642]. Второй в списке лидеров – Фемистокл: 2175 (хотя это может быть связано как минимум с двумя остракофориями – во время его соперничества с Аристидом и в год его изгнания)[643], затем идут Каллий, сын Кратия, – 770, Калликсен – 278[644]. А вот количество острака с именем первого изгнанного – Гиппарха, сына Харма – поразительно невелико: всего 12 острака. И этому мы пока не находим удовлетворительных объяснений, за исключением того, что ненависть к Алкмеонидам была сильнее, чем к родственникам тиранов.
Таким образом, мы полагаем, что начало применения закона об остракизме и первые остракофории следует связать с возросшей активностью афинского демоса. А вот последующие процессы вполне могли быть инициированы и отдельными политиками, борющимися со своими соперниками, – как в случае с Фемистоклом и Аристидом.
В 486 г. до н. э. был подвергнут остракизму Мегакл. Нам известно свыше 4 тысяч черепков, на которых значится это имя[645]. Такое значительное их количество может указывать только на то, что активность демоса сыграла решающую роль в его изгнании. Мотивом для него могла быть «скверна», а также, возможно, внушавшее подозрение поведение Алкмеонидов во время Марафонской битвы[646]. Эти подозрения со временем еще больше усилятся. После Мегакла – в 485 г. до н. э. – будет изгнан не упомянутый «Афинской политией» Каллий, сын Кратия, названный на некоторых острака «мидянином»[647]. Есть основания полагать, что он был одним из тех, кто в 507 или 506 г. до н. э. был послан в Сарды для заключения союза с Персией (Herod. V. 73)[648]. Другими словами, и в данном случае мотивом изгнания становится измена (мидизм).
Круг изгнанных в 80-е годы (за исключением разве что Ксантиппа и Аристида) указывает на то, что остракизм в значительной мере был реакцией на ситуацию, сложившуюся в Афинах накануне и во время Марафонского сражения. Таким образом обошлись с теми, кто проявил колебания или внушал афинянам малейшие подозрения. Это опять-таки указывает на то, что первые остракофории были не результатом партийной
