Анатолий Левандовский - Потомок Микеланджело
По требованию Наполеона Уде был разыскан и предстал перед ним.
И вновь он рассматривал этого худощавого невысокого человека с черными, чуть вьющимися, коротко подстриженными волосами и внимательным взглядом серых глаз.
После затянувшейся паузы он сказал:
— А вы совсем не изменились, Уде. Мы ведь не впервые встречаемся с вами. Помните, с чем была связана наша предыдущая встреча?
— Я все помню, сир.
— Вот и прекрасно. Я тогда ведь обещал вам генеральский чин…
Уде не шелохнулся.
— Наступил момент, — продолжал Наполеон, — когда обещание должно быть выполнено. Мы накануне великой битвы, и закончите ее вы бригадным генералом.
Уде чуть поклонился.
Наполеон зорко взглянул на него.
— Хотя, по правде говоря, вы не заслуживаете такой чести. Ваше поведение, полковник, далеко не безупречно.
Наполеон ждал вопроса, но вопроса не последовало.
Молчаливое противостояние Уде начинало раздражать императора. И следующие фразы, которые он произнес, дышали прямой угрозой:
— Имейте в виду, что я знаю о вас все. Вы ведь высокий чин у этих так называемых «филадельфов». У вас есть и конспиративное имя — Фелипомен, не так ли? За вами числится ряд серьезных проступков, в том числе организация бегства государственных преступников из вверенной вам крепости…
Теперь Наполеон больше не сомневался, что вызвал этого человека напрасно. И напрасно посулил ему генеральский чин. Этот — из породы твердокаменных, его ничем не прошибешь. Тем не менее он продолжал с нарастающей злостью:
— Я мог бы вас уничтожить, Уде. Сегодня же, сейчас же. Так, вероятно, и следовало бы поступить. Но я этого не делаю, я повышаю вас в звании и даю вам время одуматься. Да, одуматься. Поймите же, наконец, упрямый вы человек, поймите, что все ваши планы никуда не годны, все ваши идеи беспочвенны, все ваши действия заранее обречены на неудачу. Неужели вам не ясно это?
И тогда Уде заговорил:
— Мне ясно одно, сир. Человек, кем бы он ни был и какой бы пост ни занимал, должен всегда оставаться верным тем идеалам и целям, которым поклялся служить. Я всегда буду верен своему кредо, рожденному в первые годы моей службы.
— Вы имеете в виду годы революции?
— Я все сказал, сир.
— Стало быть, говорить нам больше не о чем. Пеняйте на себя, Уде.
— До последней капли крови я буду служить Родине, сир.
— Можете идти, Уде. Я вас больше не задерживаю.
…Он был зол на себя. Для чего он старался, для чего затеял всю эту комедию, когда результат знал заранее? Ведь это не в первый раз. Когда-то он попытался приручить Моро и что получил взамен? Потом манерничал с этим маньяком Мале и чего добился? Разве он не предполагал, что и сейчас кончится тем же? Не только предполагал, но и был уверен. И все-таки сделал попытку… Он всегда восхищался Юлием Цезарем и Цезаря взял за образец в своем поведении. В отличие от Суллы, Антония, Октавиана и многих других, Цезарь миловал своих врагов и превращал их в соратников. И он пробовал делать то же. Но ничего не выходило. Ни разу. Впрочем, ведь Цезаря милосердие подвело: его убили именно те, кого он помиловал когда-то. И он тоже может пострадать от своей терпимости — он не добил негодяя Талейрана, он до сих пор щадит проходимца Фуше. А кто знает, быть может, именно они окажутся его могильщиками… Нет, достаточно милосердия. Врага нужно уничтожать, иначе он уничтожит тебя. Эти вожаки филадельфов, во всяком случае, должны быть уничтожены. Мале он сгноит в тюрьме, а этого несостоявшегося бригадного генерала прикажет убрать в самое ближайшее время. Благо, для этого дает широчайшие возможности и предполагаемое генеральное сражение…
Наполеон позвонил и приказал найти Савари.
3
15 апреля 18 09 года, через три дня после начала войны, Ригоме Базен был вызван в тюремную канцелярию.
Лысый чиновник в очках, склонившись над столом, что-то писал. Окончив свой труд, он поднял глаза на вошедшего. Осведомившись о его имени и уткнув нос в только что исписанный лист, он изобразил на своем лице нечто вроде улыбки и сказал:
— Поздравляю вас, сударь. Безмерной милостью императора вам возвращается свобода.
— А моим товарищам? — живо спросил Базен.
— О каждом из них — особый разговор. Я же говорю не о ваших товарищах, а о вас.
Оторвав исписанный лист от корешка, чиновник протянул его Базену.
— Возьмите, здесь все написано.
— Могу я оставаться в Париже?
— Никоим образом. В Париже вам положено находиться не более двадцати четырех часов. Вы должны отправиться на постоянное жительство в Руан, где будете пребывать под наблюдением полиции.
Базен саркастически усмехнулся.
— И это вы называете свободой?
Чиновник сделал строгую мину.
— Не нам с вами обсуждать решения императора. Будьте довольны тем, что получили.
«Не поеду я ни в какой Руан, — тут же решил освобожденный. — Мне и здесь хватит дела».
Первым долгом он побывал на улице Монтергей, у своей верной подруги Мари Санье. Затем встретился кое с кем из филадельфов и узнал свежие новости. Оказалось, высылке подверглись и другие вожаки заговора; Бодемана выслали в Турин, Рикора — под Марсель, Корнеля — в Шато д'Ор, Гийома — под Женеву, Бланше — в Орн, Гийе — в Монпелье. Легче других (по неизвестным причинам) отделались Бод и Анджелони; первому разрешили жить в Сен-Дени, второму — в любом месте в пятидесяти лье от столицы.
«Интересно, чем эти двое, а в общем, и мы все заслужили подобную милость господина Фуше?» — подумал Базен.
Однако главных организаторов заговора «милость» все же не коснулась: Мале и Демайо продолжали пребывать в тюрьме Ла Форс, никто не спешил выпускать их оттуда, трудно было даже надеяться на что-то. Коль скоро решил незаконно оставаться в Париже, нужно было думать о том, где жить. Обосноваться на улице Монтергей Базен не хотел, боясь подвести Мари. Он предпочел разыскать жилище своего старого друга Сен-Симона.
4
Анри Сен-Симон (он же Бонноме) проживал в мансарде большого доходного дома, в крохотной квартирке, снимавшейся его бывшим лакеем.
Встреча друзей была бурной и сердечной. Базен, разглядывая Анри, поражался его худобе: на породистом лице Сен-Симона только и осталось что большой донкихотовский нос. Но глаза блестели весело и задорно. В свою очередь рассматривая друга, Сен-Симон заметил:
— А ты несколько сдал, мой милый. Впрочем, ведь мы не виделись больше года. Где ты пропадал все это время?
— Жирел на казенных харчах, мой друг.
— Неужели в тюрьме?
— Именно. И сейчас, придя к тебе, рассчитываю на какое-то время укрыться от бдительного надзора властей…
Сен-Симон не стал расспрашивать Базена о подробностях, понимая, что это связано с конспирацией. Он просто предложил журналисту свои угол, уверяя, что здесь он будет в безопасности: дом стоял на задворках, в стороне от людных кварталов, и полиция сюда не заглядывала.
Вечером после работы пришел хозяин квартиры Диар и с готовностью предложил гостю свою койку, заявив, что будет ночевать у сестры.
— Славный малый, — заметил Базен. — Не знаю, чем и отблагодарить его.
— О, я еще не встречал подобного человека, — подхватил Сен-Симон. — Когда я был богачом и держал особняк близ Пале-Рояля, имея для услуг дюжину лакеев, он был одним из них. Потом, прогорев, я с ним, естественно, расстался. И встретил его случайно на улице десять лет спустя, когда барахтался в тисках нищеты и не знал, где приклонить голову… Представь, этот великодушный человек предложил мне кров и стол ради того, чтобы я мог спокойно заниматься своими исследованиями.
— Кстати, а как с исследованиями? Продвинулся ли вперед?
— Сделал много, а толку мало.
— Объяснись.
С великим воодушевлением философ принялся рассказывать другу о том, как пришел к мысли преобразовать всю науку, создать новую энциклопедию, показать преходящий характер всех исторических категорий, посредством опыта выявить общие закономерности всего сущего…
Базен был уже не рад, что задал вопрос. Его собеседник сыпал формулами, понятиями, категориями, в которые нужно было вникать, иначе все пролетало мимо.
— Боже мой, — прервал он друга, — но ведь это грандиозно! Неужели ты один думал проделать и завершить столь необъятный труд?
— Думал. Потом понял, что это невозможно. Три года корпел над опусом, который назвал «Введением в научные работы XIX века». Потом издал еще «Письма в Бюро долгот», приглашая ученых к сотрудничеству.
— Ну и что же?
— Никто не откликнулся на мое предложение.
— Этого и следовало ожидать. Разве забыл ты, в каком борделе живешь? Кому здесь интересны твои исследования? Богатеям и тунеядцам, которые думают лишь об увеличении своих капиталов? Подожди, вот переделаем мир на новый лад, создадим общество тружеников, и тогда ты будешь первым, чьи произведения увенчает слава!
— Долго ждать. Не дождусь, — вздохнул Сен-Симон.
