Елена Авадяева - 100 великих казней
Неизвестно, насколько правдива была Екатерина. Мало у кого после чтения ее указа от 10 января 1775 года не пошел бы мороз по коже: «Пугачеву учинить смертную казнь, четвертовать, голову воткнуть на кол, части тела разнести по четырем частям города и положить на колеса, а после на тех же местах сжечь».
О степени мужества или трусости Пугачева мы можем судить только по описанию его казни очевидцем:
«В десятый день января тысяча семьсот семьдесят пятого года в восемь или девять часов пополуночи приехали мы на Болото; на середине его воздвигнут был эшафот, или лобное место, вкруг коего построены были пехотные полки. Начальники и офицеры имели знаки и шарфы сверх шуб по причине жестокого мороза... Вскоре появился отряд кирасир, за ним необыкновенной высоты сани, и в них сидел Пугачев; насупротив духовник его и еще какой-то чиновник, вероятно, секретарь Тайной экспедиции, за санями следовал еще отряд конницы.
Пугачев с непокрытою головою кланялся на обе стороны, пока везли его.
Сани остановились против крыльца лобного места. Пугачев и любимец его Перфильев в препровождении духовника и двух чиновников едва взошли на эшафот, раздалось повелительное слово: «на караул!», и один из чиновников начал читать манифест. Почти каждое слово до меня доходило.
При произнесении чтецом имени и прозвища главного злодея, также и станицы, где он родился, обер-полицмейстер спрашивал его громко: «Ты ли донской казак Емелька Пугачев?» Он столь же громко ответствовал: «Так, государь, я донской казак Зимовейской станицы Емелька Пугачев». Потом, во все продолжение чтения манифеста, он, глядя на собор, часто крестился. По прочтении манифеста духовник благословил их и пошел с эшафота. Читавший манифест последовал за ним.
Тогда Пугачев сделал с крестным знамением несколько земных поклонов, обратясь к соборам, потом с уторопленным видом стал прощаться с народом: кланялся на все стороны, говоря прерывающимся голосом: «Прости, народ православный; отпусти мне, в чем я согрубил пред тобою; прости, народ православный!» При сем слове экзекутор дал знак, палачи бросились раздевать его: сорвали белый бараний тулуп, стали раздирать рукава шелкового малинового полукафтанья. Тогда он сплеснул руками, опрокинулся навзничь, и вмиг окровавленная голова уже висела в воздухе: палач взмахнул ее за волосы».
Остается только добавить, что через день, 12 января, останки Пугачева сожгли вместе с эшафотом и санями, на которых его везли на казнь.
ЛЮДОВИК XVI И МАРИЯ АНТУАНЕТТА
Царствование Людовика XVI (1754—1793) было прервано Великой французской революцией. Он пытался бежать из Франции, но в Варене был опознан и возвращен в Париж. 15 января 1793 года Национальный конвент начал поименное голосование по трем вопросам: «Виновен ли Людовик XVI?» («Да» – 683 человека, то есть подавляющее большинство.) «Следует ли любое принятое решение передавать на обсуждение народа?» («Нет» большинством голосов.) «Какого наказания заслуживает Людовик XVI?» (За смертную казнь без всяких условий проголосовали 387 человек, за смертную казнь условно или тюремное заключение – 334 человека.) Таким образом, большинством в 53 голоса король был приговорен к смертной казни. Но прения продолжались еще несколько дней. Наконец 19 января 1793 года Национальный конвент постановил гильотинировать короля в течение 24 часов.
Узнав о решении Конвента, Людовик попросил, чтобы к нему допустили священника Эджворта де Фримонта. В своих записках Эджворт подробно рассказал о последних часах короля.
Когда он прибыл к Людовику, тот сделал остальным рукою знак уйти.
Надгробия над могилой Людовика XVI и Марии Антуанетты в Сен-Дени. Париж
До тех пор священник хорошо владел собою, но при виде монарха, раньше столь могущественного, Эджворт не мог больше владеть собою и против своей воли упал со слезами к ногам короля.
Вначале Людовик отвечал на слезы священника собственными слезами, но вскоре король собрался с силами.
«Простите меня, месье, простите этот миг слабости, – сказал он, – если, однако, это можно назвать слабостью. Уже долгое время я живу среди врагов, и привычка как бы сроднила меня с ними, но вид верного подданного говорит моему сердцу совсем другое: это вид, от которого отвыкли мои глаза, и он меня растрогал».
Король ласково поднял священника и попросил его последовать за ним в кабинет. Этот кабинет не был обит обоями и не имел никаких украшений; плохая фаянсовая печь служила ему камином, и вся мебель его состояла из стола и трех кожаных кресел. Посадив Эджворта напротив себя, король сказал:
«Теперь мне остается одно-единственное великое дело, которое меня занимает целиком. Увы, единственное важное дело, которое мне осталось. Ибо что значат все остальные дела по сравнению с этим».
Случайно разговор перешел на герцога Орлеанского, и король оказался очень хорошо информированным о роли, которую герцог играл в вынесении ему смертного приговора.
Он об этом говорил без горечи, больше с жалостью, чем с гневом.
«Что я сделал моему кузену, – сказал он, – что тот меня так преследует? Он больше достоин жалости, чем я. Мое положение, без сомнения, печально, но, даже если б оно было еще хуже, я все равно не хотел бы быть на его месте».
На этом разговор между священником и смертником был прерван комиссарами, сообщившими королю, что семья его сошла из верхних камер тюрьмы вниз. При этом известии король выбежал из комнаты.
В течение четверти часа продолжались душераздирающие крики, которые, наверно, были слышны за стенами башни. Король, королева, маленький принц, сестра короля, его дочь – все плакали одновременно. Наконец слезы прекратились, ибо для них не осталось больше сил... Тихо и довольно спокойно началась беседа, продолжавшаяся около часа. Король после этого возвратился к священнику в состоянии глубокого волнения.
По просьбе Людовика священник прошел в маленькую клетушку, где обыкновенно спал королевский слуга Клери, отделенную перегородкой от комнаты короля. Оставшись один со своими мрачными мыслями, Эджворт слышал, как король спокойным голосом отдавал приказания к завтрашнему дню слуге Клери, оставшемуся сидеть, молясь, всю ночь у постели короля.
В 5 часов утра Людовик проснулся. Немного времени спустя король послал за священником, с которым он опять провел в беседе около часа в том же кабинете, где они встретились накануне. По выходе из кабинета Эджворт увидел посредине комнаты сделанный из комода алтарь. Король выслушал молитву, преклонив колена на голом полу, без подушки, и принял причастие. Священник затем оставил его одного.
Вскоре король снова послал за священником, который при входе в комнату нашел Людовика сидящим около печки.
Уже во всех кварталах Парижа звучал бой барабанов.
Вскоре сквозь стены тюрьмы можно было ясно различить голоса офицеров и лошадиный топот. Король прислушался и сказал хладнокровно:
«Они как будто приближаются».
С 7 до 8 часов утра под разными предлогами стучали в двери, будто желая убедиться, что король еще жив.
Возвращаясь в комнату после одного из таких стуков, Людовик сказал улыбаясь:
«Эти господа видят всюду кинжалы и яд. Они боятся, как бы я не покончил с собой. Увы, они плохо меня знают. Покончить с собой было бы слабостью. Нет, если нужно, я сумею умереть!»
Наконец в двери постучали и приказали собираться.
«Обождите несколько минут, – твердо сказал король, – и я буду в вашем распоряжении».
Закрыв двери, он бросился на колени перед священником.
«Все кончено. Дайте мне ваше последнее благословение и просите Бога, чтобы он поддержал меня до конца».
...Среди жуткой тишины карета подъехала к тогда еще не мощенной площади Людовика XV.
Когда король понял, что экипаж прибыл на место, он обернулся к священнику и прошептал:
«Если не ошибаюсь, мы приехали».
Один из палачей поспешно открыл дверцы экипажа, и жандармы, охранявшие короля, собирались выйти первыми, когда Людовик приостановил их. Опираясь рукой о колено Эджворта, он сказал:
«Господа, я рекомендую вам этого господина. Позаботьтесь, чтобы после моей смерти его не подвергли оскорблениям. Вы обязаны позаботиться о нем».
Едва король вышел из кареты, его окружили три палача, которые хотели снять с него одежду, но король, презрительно оттолкнув их, сделал это сам.
Они окружили Людовика и хотели взять его за руки.
«Что вы хотите?» – спросил король, отдергивая свои руки.
«Мы должны вас связать», – сказал один из палачей.
«Связать?! Меня?! – гневно воскликнул король. – Я никогда не соглашусь на это! Делайте, что вам приказано, но вы меня не свяжете».
Палачи стали настаивать, повысив голоса.
Обернувшись к священнику, король молчаливым взглядом испросил у него совета. Эджворт молчал, но поскольку король продолжал вопросительно смотреть на него, священник проговорил со слезами в голосе:
