Игорь Всеволжский - Ночные туманы
- Да.
- И девушки любят его за веселый характер. Он им читает стихи: "Дайте, я вас обниму левою рукою". Березин читает лекции. Учись, сынок, у них жить...
Отец ни разу на меня не прикрикнул.
Как-то я выкинул что-то совсем несусветное. Отец отозвал меня к книжным полкам. Ну, думаю, заработал,фитиль! Но отец прочел мне письмо Чехова брату о том, что такое воспитанный человек...
* * *
- Я с детства решил быть моряком, - говорил Сева.
Я думаю, все, кто родился в Севастополе, хотят стать моряками. Почти у каждого отец моряк. У некоторых моих сверстников воспоминание об отце осталось лишь в виде выцветшей фотографии, старой флотской фуражки или кителя, бережно хранившегося в шкафу.
Меня назвали в честь Гущина Всеволодом. Я помню, как отец привез к нам из детского дома его сына Вадимку. Вадимка обращался со мною, как с младшим. Мне начинало казаться, что мама его любит больше. "Да нет же, малюсенький, я вас обоих люблю", - убеждала мама. Но появлялся Вадимка с горстью подаренных ею конфет: "Накось, выкуси", - совал он мне под нос конфеты.
Я тянулся к ним и больно получал по руке.
Мы росли, бегали в школу.
Отец стал командовать соединением катеров. За ним по утрам приходила служебная машина. Шофером был веселый матрос Вася.
- Садись, подвезу, марсофлоты, - приглашал он, бывало, когда мы раньше отца выбегали из дому.
Раз мы с Вадимкой опаздывали в школу.
- Что ж! - ответил Вадимка на приглашение матроса. - Подвези.
И мы влезли на заднее сиденье. Минут через пятьшесть вышел отец.
- А вы куда забрались, ребята?
- Мы в школу опаздываем.
- Надо собираться пораньше. Вылезайте-ка. Рано вам ездить в служебных машинах.
Мы нехотя вылезли. В школу мы опоздали.
Через несколько дней Вадимка пристроился в машину к своему однокласснику, сыну ответственного работника Безобразова. Отец как-то увидел Вадимку в чужой машине.
- Но ведь Эдуард ездит, - оправдывался Вадимка.
- А тебе запрещаю, - возмутился отец. - Поверь, то же самое тебе бы сказал твой отец.
Вадимка был страшно обижен.
Он завел себе школьных товарищей и домой приходил как жилец - только спать. И когда отец предлагал нам пойти в музей или поехать на Сапун-гору, Вадимка отказывался. В театр и кино он ходил.
Я подрастал и очень подружился с отцом. Ходил с ним на катера. Видел, как к нему относятся подчиненные.
Просят совета по самым различным делам. Понял: любят его. Любят искренне.
* * *
Директор нашей школы Михаил Давыдович Хабиасов хотел, чтобы школа его была лучшей в городе. Что ж, в этом нет ничего плохого. Если у тебя учатся лучше, чем в других школах, радуйся! Но он подходил со своей точки зрения. Он вел такую статистику: "У меня учатся шесть сыновей Героев Советского Союза, семь сыновей высокоответственных работников города. У меня в школе лучшая самодеятельность (а что самодеятельность "подкреплена" приходящими со стороны и из других школ "артистами", Хабиасов умалчивал). У меня в школе растет поэт Гущин, и я создаю ему все условия. Необычайно талантлив. Выступает на всех вечерах, и не только в школе, во Дворце пионеров, в Доме офицеров!"
Михаил Давыдович делал всяческие поблажки Вадимке:
- Ты урока не выучил, но ты, наверное, творил?
- Творил, - отвечал севастопольский Маяковский.
- А ну, прочти всему классу. Да ты не стесняйся, Вадим, не стесняйся. Скромность - великая вещь, но чрезмерная скромность вредна. Читай же!
И Вадим, подвывая, читал.
Однажды на школьный вечер пришли к нам знатные гости (ох, любил Хабиасов знатных гостей!). Кроме местных начальников даже приезжие из Москвы. Вадим отличился. Какая-то важная гостья восторгалась им и обещала похлопотать, чтобы его приняли в литературный институт. Вадим совсем загордился.
Я однажды получил двойку. Михаил Давыдович пришел в класс озабоченный и страшно рассерженный. У него даже губы дергались:
- Ты мне портишь статистику. Может быть, ты заболел и не приготовил урока?
Отец учил меня: "Не лги и душой не криви". Я ответил:
- Я ничем не болел.
- Маргарита Петровна, - сказал директор учительнице, - придется пересмотреть его двойку.
- Но ведь он ответил на двойку, - вспыхнула наша учительница.
Хабиасов весь потемнел.
- Дети Героев должны быть на уровне! - почти выкрикнул он. (Мы надолго запомнили эту фразу и часто со смехом ее повторяли.)
В тот же вечер я ничего не скрыл дома.
На другой день отец пошел объясняться с директором.
Хабиасова чуть инфаркт не хватил. До сих пор к нему приходили мамаши, папаши и требовали, чтобы их лентяям повысили балл. А теперь пришел мой отец убеждать, чтобы его сыну оставили двойку. Они крепко поссорились.
Отец объяснился с Вадимкой:
- Насколько я понимаю, и тебе заменяли пятерками тройки?
- А что? - ответил нагло Вадимка.
- Как - "что?" - вспылил впервые в жизни отец. - Безобразие!
- Ах, дядя Сережа, как же вы устарели, - снахалил Вадим. - Это в ваше время не шли навстречу талантам.
- В наше время нас драли как Сидоровых коз! Ничего в этом хорошего не было! Но теперь, в ваше время, - подчеркнул он, - самое главное быть честным перед Родиной, перед близкими, перед твоим погибшим отцом, перед самим собой, наконец! Сегодня в школе душой покривил, завтра станешь обманывать комсомол, если тебе окажут честь, примут...
Вадим только плечами пожал.
- Что ж, дядя Сережа, - сказал он с нарочитой наивностью, - прикажете мне сдать пятерки и попросить заменить их на тройки? Как же я в институт поступлю?
- А ты уверен, что с таким, как у тебя багажом, сумеешь войти в литературу?
- Ах, дядя Сережа, Горький булки пек, Шаляпин обувь тачал.
- Ты убежден, что ты такой же талант, как они?
Самоуверен не в меру ты, братец...
Вадим достал из кармана газету. В газете было напечатано его стихотворение. Отец прочел.
- Своего ни на грош, Маяковскому подражаешь.
И не рано печататься в четырнадцать лет?
Вадим всем своим видом показывал: в самое время.
Еще бы! Михаил Давыдович уже повсюду носился с напечатанным стихотворением Вадимки. Он звонил: "В моей школе выпестован поэт, сын черноморца-героя". И добегался: в газете поместили статью "Кузница юных талантов". Выходило, что без Михаила Давыдовича не существовало бы поэзии.
К счастью для нас, почти все учителя здраво смотрели на жизнь. И школа не покалечила нас. Кроме пятерыхшестерых, в их числе и Вадимку. Самовлюбленность, уверенность в том, что можно выехать на заслугах герояотца, стремление поближе сойтись с власть имущими пробудил в душе Вадимки Михаил Давыдович Хабиасов.
В пятнадцать лет Вадим Гущин был принят в "лучших домах". Его приглашали, как некое юное чудо. Он читал стихи без малейшей застенчивости.
* * *
В школе произошло несчастье: обгорел Борька Савинов, и понадобилось отдать свою кожу, чтобы спасти ему жизнь. Почти весь класс вызвался, да и не только наш класс. Нашлось только несколько себялюбцев. Среди них оказался, к огорчению отца, наш Вадим.
- Всего ожидал от него, но такого не ждал! - сказал отец горестно. - И больше всех в этом я виноват!
- Почему ты? - спросил я.
- Не сумел воспитать человека.
Вадим, правда, стихи написал по этому случаю. Очень трогательные. Их напечатали в комсомольской газете.
И сотни читателей прислали письма ему и тем, кого он прославил. Вадим хвастался этими письмами. Отец поморщился:
- Мне думается, не следовало раздувать это дело.
У нас за последнее время принято умиляться, что человек не присвоил найденный на улице кошелек. Воспевают подобную добродетель в стихах и в прозе. И забывают, что это простая порядочность.
- Отдать кошелек с деньгами или кусок своей собственной кожи - все же разные вещи, - пробурчал както после Вадим.
- Но кошелек ты бы отдал, а кожу отдать побоялся.
- И без меня было много желающих...
Я знаю: он никогда не лег бы на стол рядом с товарищем, истекающим кровью, чтобы отдать ему свою кровь!
А отец - он ложился. Во время войны. Тогда размышлять было некогда. Кровь срочно нужна была Подоконникову, командиру торпедного катера. Умирающему другу. Подоконников сам мне рассказывал: "Сергей после, как муха, ходил. Шатался. Но наша морская дружба всегда была, есть и будет сильнее смерти".
Когда Вадим заканчивал школу, мы наткнулись с отцом на такое зрелище. Компания лоботрясов вывалилась из "Волги" у памятника Казарскому. Девчонка встала на колени перед каменным бригом. Один из парней ткнул перстом в надпись "Потомству в пример" и занес над девчонкой руку, как меч. Она, кривляясь, простерла оголенные руки. Вадим сфотографировал эту идиотскую сценку.
Я никогда до сих пор не видел отца таким. С таким лицом, мне думается, он выходил на врага.
Он командным голосом приказал:
- Отставить!
- Слушаемся, товарищ капитан первого ранга, - спаясничал один из парней.
- Ра-зойдись!
Девица поднялась и оправила платье. Смотрела она на отца без смущения подрисованными под монголку глазами.
