Валерий Ярхо - Иноземцы на русской службе. Военные, дипломаты, архитекторы, лекари, актеры, авантюристы…
Мумифицированное тело герцога случайно обнаружили в 1819 году и по распоряжению прибалтийского генерал-губернатора маркиза Паулуччи поместили под стеклянным колпаком в одной из капелл Николаевского храма. На эту мумию специально приходили посмотреть приезжие, которым демонстрировали местные достопримечательности. Среди таких туристов был и лицейский друг Пушкина Дельвиг, который, делясь впечатлениями о Ревеле, писал Александру Сергеевичу, что покойный герцог де Круа лицом похож на папашу Пушкина, Сергея Львовича, но «только важнее видом будет».
Этому занятному аттракциону в 1870 уже году решил положить конец вновь назначенный генерал-губернатор князь Волконский, приказавший похоронить тело по христианскому обряду. И тут вышла изрядная закавыка! Оказалось, что вдобавок к саксонскому чину фельдмаршала царь Петр за те лишения, которые терпел герцог в плену, незадолго до смерти де Круа произвел его в генерал-фельдмаршалы русской службы. По уставу военного такого ранга полагалось хоронить со всеми высшими почестями — в присутствии особ императорской фамилии, частей гвардии и представителей дипломатического корпуса. Не зная, как быть, господин генерал-губернатор подал рапорт на высочайшее имя и получил резолюцию императора Александра II, собственноручно начертавшего: «Похоронить тихо». Исполняя это повеление, многострадальные останки герцога без лишней помпы поместили в склеп капеллы Клодта, где они пролежали до 70-х годов уже двадцатого века, когда на них наткнулись советские реставраторы, занимавшиеся ремонтом храма. И в этот раз находка тела де Круа вызвала оживленную дискуссию и переписку, но в конечном итоге дело все же пришло к своему логическому финалу, и в 1979 году останки герцога были — наконец-то! — преданы земле.
Подвергнув «своего царственного брата Петра прискорбной конфузии», шведский король обратил свой взор на Польшу и принялся крушить армию короля Августа. А что же «венценосный брат» Петр? Урок, преподанный под Нарвой, явно пошел впрок. Слухи о позорном разгроме разнеслись по всей Европе. Больно ударила по его самолюбию потешная медаль, выбитая по приказу Карла XII: на ней Петр был изображен выронившим шпагу, потерявшим шляпу, льющим слезы. Но именно в этот критический момент в нем проявились качества настоящего царя. Еще в точности не было известно, во что обошлась «нарвская конфузия», когда Петр начал готовиться к новым сражениям.
Чего только стоит история со снятием колоколов! Штука была в том, что большую часть торговли железом и вообще металлами Россия вела через Швецию. Русская артиллерия, оставленная под Нарвой в качестве трофея короля Карла, состояла как раз из орудий шведского производства. Вместе с пушками в руки неприятеля попал и главнокомандующий русской артиллерией, первый русский генерал-фельдцейхмейстер грузинский царевич Александр Арчилович. Он родился в 1674 году в Тифлисе; когда ему было десять лет, отец, царь Имеретии Арчил II, вывез его и брата Мамуку (Матвея) в Москву, куда и сам приехал, спасаясь от неурядиц на родине. Молодые князья воспитывались при русском дворе вместе с детьми остальной туземной аристократии, состоявшей в российском подданстве: царевичами сибирскими, касимовскими и прочими.
Царевич Александр был одним из «потешных» царя Петра и его верным товарищем. Их дружба прервалась, когда в 1688 году царь Арчил снова отправился в Грузию, чтобы бороться за свои владения, а сыновей взял с собой, но в родных краях было слишком опасно, и четыре года спустя отец отослал юношей обратно в Москву. Вошедший в возраст царевич женился на дочери боярина Ивана Михайловича Милославского, породнившись с русской аристократией. Затем он участвовал в европейском вояже Петра. В Амстердаме царь изъявил желание послать Александра Арчиловича в Гаагу для изучения артиллерийского дела, чем царевич и занимался до 1699 года. По возвращении в Россию он был обласкан, награжден землями и людьми. Ему пожаловали чин генерала русской службы и передали в его ведение Пушкарский приказ.
Оказавшиеся в плену офицеры содержались сначала в Нарве, потом их отправили в Швецию. Предложения Петра о выкупе или обмене встречали отказ, пленные писали ко двору, что содержат их «худо и в большой строгости». За генерал-фельдцейхмейстера шведы требовали отпустить шестьдесят своих пленников. Царь Петр написал Александру Арчиловичу, спрашивая его мнения о таком обмене, — тот решительно отказался, написав, что идти на это никак нельзя. В очень тяжелых условиях грузинский царевич провел целых десять лет, прежде чем в 1710 году стороны наконец-то сговорились поменять его, князей Трубецкого и Долгорукова и генерала Автонома Головина на фельдмаршала Реншельда и графа Пипера. Пленников повезли к пункту обмена, но изможденный лишениями многолетнего плена царевич Александр в дороге умер, и шведы отдали русским уже его бездыханное тело.
Артиллерию после Нарвы пришлось создавать заново. Петр призвал к этому занятию Андрея Андреевича Виниуса, сына голландского купца, с которого началась русская металлургическая эпопея. Старший Виниус крестился по православному обряду, стал Андреем Денисовичем и был записан в московское дворянство. Сын, названный по батюшке Андреем, родился в 1641 году и получил порядочное образование. Свою карьеру Андрей Андреевич начал, служа в Посольском приказе, где занимался переводами, ездил с поручениями в Англию, Францию, Испанию и другие страны. Потом под начало Виниуса отдали устройство почтовой службы, во главе которой он простоял четверть века. Когда ему было уже за пятьдесят лет, Петр поставил его руководить Сибирским приказом, а после «нарвской конфузии» сделал «главным по артиллерии».
Отчего именно его? О том судить трудно — возможно, просто «по старой памяти», а может, и оттого, что во время управления Сибирью Виниус, среди прочего, занимался устройством рудников и плавильных заводов. Как бы то ни было, но Андрей Андреевич довольно удачно повел дело: ему удалось привлечь нескольких мастеров-литейщиков и пушечных мастеров из Голландии, набрать штат квалифицированных рабочих, а чтобы преодолеть проблему дефицита качественного металла, годного для литья пушек, Виниус предложил переплавить церковные колокола.
Это была рискованная затея: во-первых, снятие колоколов со звонниц вызвало возмущение верующих и грозило бунтом, а во-вторых, не было никакой гарантии того, что пушки из этой бронзы будут пригодны для стрельбы. Артиллерийские орудия отливали из сплава, в котором медь и олово были в пропорции девять к одному, а на колокола шел сплав, где меди было 78 процентов, а олова соответственно 22. Но других возможностей в короткий срок возродить артиллерию никто не предложил, а потому царь Петр принял предложение Виниуса; при жесточайшем подавлении всяких попыток сопротивления колокола были сняты и свезены на московский Пушечный двор, где их перелили на пушки, которые — ко всеобщему облегчению — оказались вполне сносного качества.
Большая война требовала многих специалистов, но главным дефицитом были военные врачи. Громадное количество раненых и повальные болезни, косившие войска, — все это ослабляло армию, а подготовка своих медиков оставалась на том же уровне, что и при государе Алексее Михайловиче Тишайшем.
До середины XVII столетия врачи, работавшие на Руси, разделялись на две неравные части: к первой, «привилегированной», относились те, что приезжали из разных стран по контракту — лечить царя, его семью, придворных, знатных бояр и прочих лиц «непростого звания». Они составляли в Московском царстве своего рода замкнутую касту, чему способствовало и то, что иноземцам не дозволялось жить среди русских и в Москве они поселялись в Немецкой слободе. Если же лекарю-иностранцу доводилось жить в провинции, то он обитал при доме своего патрона, опять-таки находясь на особом положении.
Вторую, куда более многочисленную часть врачевателей, составляли местные целители, пользовавшие люд попроще. Свое искусство и знания они передавали по наследству, как и во всяком другом ремесле, однако не следует думать, что врачом мог объявить себя любой. Чтобы получить официальное разрешение на врачевание, необходимо было пройти испытание в Аптекарском приказе, в книгах которого записывались имена лекарей; прошедшим испытание выдавалось свидетельство — выписка из приказной книги. Уличенных в незаконном врачевании могли выдрать кнутом «как изобличенную шельму».
То же самое касалось аптекарского дела. О первых аптекарях-европейцах, поселившихся в Москве, сведения сохранились самые смутные. Появились они во времена правления Ивана Грозного, когда на русскую службу стали целенаправленно приглашать иноземных ученых и мастеров разных ремесел. Подробностей о работе приезжих медиков того времени сохранилось мало; в Никоновской летописи под 1554 годом помянут некто «литвин Матюшка аптекарь», которого привлекли к расследованию по каверзному делу о проповеди ересей. В документах сей Матюшка (вообще-то звавшийся Матиасом) и его подельник Андрей Хотеев названы «латынниками», то есть католиками. Но скорее всего, они проповедовали протестантизм, который проник в Литву в 20-х годах XVI столетия — в то время многие литовские магнаты из католичества переходили в кальвинизм и лютеранство. Проповедь литовских протестантов в российских пределах была пресечена со всевозможной жестокостью.
