Ольга Грейгъ - Операция «Антарктида». Битва за Южный полюс
– Хорошо, – не зная к чему прицепиться, но желая постращать, выпытывал генерал, – скажите тогда, какие связи вы сейчас поддерживаете с полковником Фамом?
Такого поворота Румянцов не предполагал. Он сразу понял, о каком полковнике Фаме идет речь. Это тот профессиональный палач, возникший на его жизненном пути во время командировки под крышей торгпредства в ДРВ; другого Фама не существовало. Ведь не премьер-министра ДРВ, члена Политбюро ЦК компартии Вьетнама Фам Ван Донга имеет в виду генерал!
И ради этого его срочно вызвали сюда?! Что это за нелепая проверка! Румянцов буквально взрывался от трудно сдерживаемой ярости.
– Скажите, какого полковника Фама вы имеете в виду?
– Что прикидываетесь, капитан 1-го ранга? Будто не знаете, о ком я говорю.
И вновь перед глазами Румянцова возникли нежеланные сцены из тяжких воспоминаний. Тогда, во время его ареста во Вьетнаме, после бесконечной серии допросов полковник Фам, как представитель «братской страны» обучавшийся в Союзе, довольно чисто выражаясь по-русски, пригрозил:
– Если вы мне не расскажете правду, то вам введут трибадинуол. Я надеюсь, вы не сомневаетесь в том, что у меня отличные врачи. И тогда, когда ваш мозг будет без контроля, мы запишем ваши показания. Причем, вы назовете всех и все, что мы захотим.
Применению этого химического препарата его, как и других слушателей Военно-дипломатической академии, обучали во время учебы. Чтобы в будущем, при применении препарата противником, исключить разглашение каких-либо сведений. При воздействии трибадинуола каждый выдумывал что угодно, молол чушь, но это редко помогало, – практически все выбалтывали сведения тем, кто их допрашивал.
Оказавшись уже не в учебной лаборатории, а в серьезных и смертельно опасных обстоятельствах во Вьетнаме, истерзанный пытками Румянцов начал усилено решать проблему, как не выболтать то, что ему ведомо. В мгновение, когда из его вены щуплый узкоглазый врач вырвал шприц, он ощутил как разливается по венам жидкость, вызывая жгучее, нестерпимое чувство чудовищной боли…
«Фам меня будет спрашивать, – прежде чем отплыть от боли, сам с собой разговаривал Иван, – будет задавать вопросы, и ты ничего не сможешь сделать, ты будешь только отвечать… Значит, следует отвечать не торопясь, думая о чем-то приятном…» Этим приятным в его памяти были теплые дни на речке в далеком детстве; он сам себе приказал: «Не торопись, купайся в речке»; и вдруг ощутил в голове такую неимоверную какофонию шума, звона и воплей, затем дикую, острую, долгую боль в висках; и мучительно-медленный провал, но не в прохладную воду крымской речки Бельбек, а в пылающую огненную реку боли.
Полковник Фам склонился над ним, увидел расширенные зрачки, крупные капли пота, стекавшие с затылка на шею и плечи, негромко проговорил:
– Ты будешь послушным, а я здесь для того, чтобы облегчить твои страдания. Ты мне друг-враг, ты понимаешь меня? Я в восторге от твоих дел, но ничего не в состоянии сделать, потому что я профессионал… потому и не могу. И ты профессионал, и тоже ничего не можешь сделать, кроме как мне отвечать. Ты уже слышишь меня, ты уже отвечаешь мне.
– Да, – с трудом выговорил лежащий на полу Румянцов. Он ощущал огромное желание сказать все, что знает, все, о чем его просят, и он сказал: – Я слышу.
– Вот и отлично. Кто тебя сюда прислал? Как зовут того человека в вашей столице? С какого времени ты на него работаешь? Откуда ты, кто твои родители? Где они сейчас? Ты ведь хочешь мне рассказать, так ведь?
– Да, – послушно ответил истязаемый болью, – мой папа был красивым морским офицером, настолько красивым, что его любили все женщины, а больше всех – мама. Румянцов пытался сдержаться, в глубине сознания понимая, что даже то незначительное, что он сейчас говорит, он говорить не имеет права. «Не спеши, – приказал себе Иван, – ты ведь понимаешь, чего от тебя ждут. И что будет, если ты расскажешь. Все не так страшно, человек сильнее любых препаратов».
– Итак, я жду, – голос вьетнамца приплыл откуда-то сбоку и словно бы снизу.
– Мой отец и моя мама любили меня… Потому что после гибели моей старшей сестры я был для них единственный… Полковник Фам взглянул на врача, тот взял руку Румянцова, нащупывая пульс. После чего врач вновь открыл аптечку, вынул шприц и, наполнив его дозой темной жидкости, вколол в вену.
– Он будет говорить теперь быстрее. Только прошу вас, говорите с ним мягче, усиливая требовательность в конце предложений.
– Фамилия родителей? Отвечай, я жду. Фамилия человека, который тебя послал? Отвечай…
Румянцов уже ничего не чувствовал, но мозг услужливо выдал спасительную отвлекающую информацию. В возрасте четырех лет он зацепил стеклянную бутыль на краю стола, и та, падая, ударилась о прикрепленные к столу тиски; стекло лопнуло, один острый кусок впился ему в ногу, распоров икру; кровь брызнула фонтаном… И в момент, когда воспоминания вернули его в раннее детство, Иван Румянцов физически ощутил, как заболела у него икра на правой ноге. Из его пересохшего горла раздался клекот и едва слышно он прошептал:
– Больно… Спать… Спать…
Он закрыл глаза, сквозь провалы сознания чувствуя неимоверную усталость. А тем временем Фам встряхнул его голову, и сквозь ватный туман до его слуха донеслось:
– Говори, я жду…Говори, я жду… Вьетнамский полковник повернулся к врачу:
– Этот препарат на него не действует, у вас что, нет чего-нибудь другого?
– Это кома, товарищ полковник, – констатировал врач.
– Но вы же говорили, что этот препарат развязывает все языки.
И тут же перейдя с вьетнамского на русский, он повернулся к Ивану и тыча в него смуглым пальцем, прокричал:
– Ладно, не говори, мне ничего от тебя не надо. После чего приказал врачу: «Дай шприц!» В это время отворилась дверь, вошли несколько человек, довольно крупных для вьетнамцев; ловкими движениями они связали врача, а Фам всадил шприц врачу прямо в вену. Один из помощников тут же наполнил другой шприц, и подсоединив его к торчащей в вене игле, полковник всадил врачу вторую дозу. Тот только простонал «Я умираю»…
…Эти видения, приходившие Ивану Румянцову в горячечных снах или в самые тяжкие моменты жизни, чаще всего вызывали в нем неуправляемую ярость…
– Так кто такой полковник Фам? – почти выкрикнул генерал-лейтенант Заварзин.
– Скажите, Павел Петрович, если я отвечу вам, кто такой Фам, вы мне объясните, какое отношение называемый вами человек имеет к нашей ночной беседе? Если это допрос, то его должен санкционировать Архимандритов. Если же это ваше праздное любопытство, то в таком случае, увольте, я отвечать на ваши вопросы не буду.
– Капитан 1-го ранга, мы ведь можем применить специальные средства.
Подобной реакции от капитана 1-го ранга генерал-лейтенант никак не ожидал. Недалеко от стола, за которым он сидел, стоял небольшой столик с хрустальным графином, полным очищенной питьевой воды и высоким хрустальным стаканом на красивом хрустальном подносе. Обычный кабинетный набор высокопоставленного начальника: ковры, мебель, столы, посуда…
Услышав о «специальных средствах» из уст генерала, Иван Румянцов не сдерживая горячего нрава, мгновенно сделал вираж, разворачиваясь вокруг оси и выбрасывая вперед правую руку. Выпрямленная рука пролетела над столиком, где стоял хрустальный графин с водой; указательным и средним пальцами он подцепил его за ручку, и графин, теряя тяжелую крышку и расплескивая воду, полетел в сторону генерал-лейтенанта. Прямо на столе перед генералом раздался звон разбитого хрусталя, и тут же разлитая вода хлынула на его брюки и китель, заливая все от пояса до колен.
Бросок был отработанный и точный. Но все произошло мгновенно, и можно было трактовать, как… случайную нелепицу: мол, случайно зацепил графин с водой.
– Что вы себе позволяете? – взвился генерал, покрываясь испариной. Вот тут-то каперанг, едва улыбнувшись, перешел на официальное обращение:
– Товарищ генерал, вы выглядите смешно. Представляете, ваши брюки в самом интересном месте мокрые. Неужели годы службы вызывают недержание? Может, позвать на помощь кого-нибудь?
Заварзин, захлебываясь от негодования и брызгая слюной, закричал едва сдерживаясь, чтобы не броситься на обидчика:
– Вон отсюда, вон!
– С удовольствием.
– Что значит с удовольствием?
Капитан 1-го ранга в мгновение ока обошел вокруг стола, своими сильными руками со стальными накачанными мышцами вырвал Заварзина из кресла, схватив за лацканы генеральского кителя, и прошептал в самое ухо:
– С-сука, сдохнешь, если где-нибудь раскроешь рот. Прямо в кабинете размажу…
И улыбнувшись, легко и небрежно швырнул обмякшее генеральское тело в кресло. Кресло стояло устойчиво и привычно приняло своего хозяина; но Румянцов ощутил отвратительный запах испражнений. Он покинул кабинет с брезгливой улыбкой, без всяких надежд на будущее, и даже на завтрашний день.
