Инна Соболева - Утраченный Петербург
Как тут было не влюбиться юноше с пылким сердцем и поэтическим воображением! А вот уверяя, что Пушкин «только еще не пишет от любви», Карамзин заблуждался: 30 ноября появилось стихотворение Пушкина «Краев чужих неопытный любитель», посвященное Авдотье Ивановне. Оно куда глубже, серьезнее традиционных любовных посланий. Юный поэт, воспитанный во французском духе, через Голицыну словно открывает для себя Россию. Новую, неожиданную. Оказывается, Отечеству не чужд дух просвещенья, идеалы гражданской свободы. Именно эти идеи более всего стали занимать посетителей салона княгини как раз в то время, когда там появился Пушкин.
Краев чужих неопытный любитель,И своего всегдашний обвинитель,Я говорил: в отечестве своемГде верный ум, где гений мы найдем?Где гражданин с душою благородной,Возвышенной и пламенно свободной?Где женщина — не с хладной красотой,Но с пламенной, пленительной, живой?Где разговор найду непринужденный.Блистательный, веселый, просвещенный?С кем можно быть не хладным, не пустым?Отечество почти я ненавидел —Но я вчера Голицыну увиделИ примирен с отечеством моим.
Впрочем, политическое направление салон принял еще в 1812 году: здесь часто бывали Сергей и Николай Тургеневы, да и многие будущие декабристы. Ночи проходили в острых политических дискуссиях. Главной темой было будущее России. Хозяйка салона благо Отечества видела в немедленном введении конституции, которая гарантировала бы права и свободы граждан. Всех без исключения. Она даже составила записку, в которой эмоционально и убедительно изложила свои взгляды. Для женщины ее круга поступок неожиданный. Пушкин и Александр Тургенев дружески подшучивали над ней, называли constitutionelle (конституционной). Но за шуткой скрывалась нежность и неизменное восхищение. В 1824 году Пушкин писал из ссылки своему старшему другу: «Обнимаю всех, то есть весьма немногих, цалую руку К. А. Карамзиной и княгине Голицыной, constltutionelle оu anticonstitutionelle, mais toujours adorable comme la liberte» (конституционной или антиконституционной, но всегда обожаемой, как свобода. — И. С.). А еще раньше, из Кишинева, он писал тому же Тургеневу, что вдали от камина княгини Голицыной можно замерзнуть и под небом Италии. Кстати, она была из тех, кто хлопотал о переводе Пушкина из Кишинева поближе к цивилизации. Во многом благодаря ее постоянным ходатайствам его перевели в Одессу, под начало ее старого друга Михаила Сергеевича Воронцова. У Пушкина, как известно, с ним дружбы не получилось. Но это уже не вина Авдотьи Ивановны.
А пока до этого еще далеко. Юный поэт, очарованный и восхищенный, посылает княгине оду «Вольность» с поэтическим посвящением:
Простой воспитанник Природы,Так я бывало воспевалМечту прекрасную СвободыИ ею сладостно дышал.Но вас я вижу, вам внимаю,И что же?…слабый человек!..Свободу потеряв навек,Неволю сердцем обожаю.
Много лет спустя живший в Англии в изгнании Николай Иванович Тургенев, вспоминая Пушкина, писал: «…есть стихи, его рукой написанные, например, ода «Вольность», которую он наполовину сочинил в моей комнате и на другой день принес ко мне написанную на большом листе». В правдивости этих слов нет и не может быть никаких сомнений (учитывая репутацию их автора). Но вдохновительницей-то этого гимна свободе, конституции и закону была все-таки Princesse Noclume («ночная княгиня»).
В петербургском свете так называли Авдотью Ивановну потому, что днем она спала, гостей принимала только ночью. Говорили, что еще в юности приятельница, знаменитая Жюльетт Рекамье, отвела ее к прославленной гадалке мадам Ленорман, и та предсказала ей смерть ночью. С тех пор она и превратила день в ночь — страх не давал уснуть. Это придавало ей дополнительный ореол таинственности, который так привлекал юного поэта. Она принимала его поклонение благосклонно, но с тем ленивым спокойствием, которое не давало никакой надежды на развитие отношений. «При всей своей женственности, которою была она проникнута, — писал Вяземский, — она, кажется, по натуре ли своей или по обету, никогда не прибегала к обольстительным приемам, в которые невольно вовлекается женщина, одаренная внешними и внутренними приманками. Одним словом, нельзя представить себе, чтобы княгиня, когда бы и в каких обстоятельствах то ни было, могла, если смеем сказать, промышлять обыкновенными уловками прирожденного более или менее каждой женщине так называемого кокетства».
Пушкин, как и все ее многочисленные поклонники, знал судьбу Авдотьи Ивановны и с восхищением и уважением (хотя, может быть, не без горечи) относился к ее чувствам: она была верна единственной всепоглощающей любви.
Происходила княгиня из древнего рода Измайловых, по матери была племянницей князя Николая Борисовича Юсупова, одного из самых богатых и влиятельных русских вельмож. Ее жизнь поломал император Павел I, по воле которого она стала женой человека нелюбимого — князя Сергея Михайловича Голицына. Был он весьма зауряден, но сумел чем-то (судя по всему, редким даже среди придворных подобострастием) заслужить привязанность взбалмошного императора, противостоять воле которого батюшка будущей «ночной княгини», сенатор Иван Михайлович Измайлов, не решился.
Но, как только пришло известие о смерти императора, Авдотья Ивановна покинула мужа, с первого дня сделавшегося ей ненавистным, и стала жить отдельным домом. Оскорбленный князь категорически отказывался дать ей развод, положение ее в свете могло бы выглядеть сомнительным. Обычно в подобных случаях женщины становились изгоями: таких переставали принимать, да и вообще отказывались иметь с ними хоть что-то общее. Ничего подобного с княгиней не случилось. Нарушив «устав светского благочиния», она удивительным образом сумела сохранить свое положение в свете. Как ей это удалось? Вяземский объясняет: «Но эта независимость, это светское отщепенство держались в строгих границах чистейшей нравственности и существенного благоприличия. Никогда ни малейшая тень подозрения, даже злословия, не отемняли чистой и светлой свободы ее».
Более того, когда она, не таясь, безо всяких сомнений, без оглядки на мнение света пошла навстречу своей любви, осудили ее лишь немногие. Они были прекрасной парой, Авдотья и ее возлюбленный, князь Михаил Петрович Долгоруков. Перед ним открывалось блистательное будущее. Уже в пятнадцать лет О). сражаясь в Персии в чине капитана под командованием графа Валериана Зубова, показал он себя человеком отважным и умеющим беречь солдат, чем заслужил расположение будущего императора Александра I (позднее он сделает Долгорукова флигель-адъютантом, генералом, готов был сделать даже своим зятем). В 1800 году князя отправили по делам в Париж, где он был радушно принят в салонах Жозефины Бонапарт, Каролины Мюрат, мадам де Сталь. В парижском свете о нем отзывались восторженно: «…человек глубоко сведущий в истории, науках, математике… ума быстрого, характера решительного и прямого, наружности мужественной и прекрасной, сердца добрейшего и души благороднейшей». Неудивительно, что Авдотья Ивановна влюбилась безоглядно. Но в этом она была не одинока. Страстно влюблена в князя Долгорукова была и великая княжна Екатерина Павловна, дочь Павла I, любимая сестра Александра I. Но взаимностью Михаил ответил Авдотье, замужней, несчастной, но… неотразимой. Отношений своих они скрывать не стали. Были счастливы. Она страдала невыносимо, когда он уезжал в действующую армию. Видно, вещее сердце пророчило… Князь Долгоруков участвовал практически во всех сражениях против Наполеона в 1806, 1807, 1808, 1809 годах. Под Аустерлицем был ранен. В других боях судьба его хранила.
В сражении против шведов при Иденсальми, заметив отступление своих войск, он бросился вперед, хотел восстановить порядок, но был убит ядром. Его сослуживец, в будущем генерал и знаменитый военный историк Иван Петрович Липранди, писал: «Князь был в сюртуке нараспашку… На шее Георгиевский крест, сабля под сюртуком… Был прекрасный осенний день. Шли под гору довольно шибко, князь — по самой оконечности левой стороны дороги. Ядра были довольно часты. Вдруг мы услыхали удар ядра и в то же время падение князя в яму… Граф Толстой и я мгновенно бросились за ним. Он лежал на спине. Прекрасное лицо его не изменилось. Трехфунтовое ядро ударило в локоть правой руки и пронизало его стан. Он был бездыханен». Генерал-лейтенанту Долгорукову было двадцать восемь лет…
Казалось, гибели любимого Авдотья Ивановна не переживет. Она была безутешна. Но… все когда-нибудь кончается. Острая боль, видимо, прошла. А вот о новой любви прекрасная княгиня даже помыслить не могла, хотя руку и сердце предлагали ей многие достойные люди. Вяземский по этому поводу заметил: «…до какой степени сердце ее, в чистоте своей, отвечало на эти жертвоприношения, и отвечало ли оно, или только благосклонно слушало, все это остается тайною». Жизни сердца она предпочла жизнь разума. Занималась математикой, историей, философией (как незабвенный ее Мишенька) и эзотерикой.
