Андрей Савельев - 1612. Минин и Пожарский. Преодоление смуты
Имя ничего не стоило бы, если бы не мистический туман, напущенный успешно распространенными слухами. Например, о том, что сталинский псевдоним – простой перевод родового имени «Джуга» с грузинского (или древнегрузинского) на русский. И тогда тайна имени связывалась с родовой историей, родовым характерным отличием. В действительности, грузинское «джуга» – слово, оставшееся только именем, и не имеющее никаких тайных значений. Только по версии недоброжелателей «джуга» – это обозначение горского еврея.
Некоторые исследователи полагаю, что свой псевдоним Сталин образовал от фамилии издателя и переводчика на русский язык поэмы Шота Руставели «Витязь в тигровой шкуре» Евгения Сталинского. Его книга достоверно была в перечне юношеского чтения Иосифа Джугашвили. И также достоверен негласный ее запрет в годы правления Сталина.
Псевдоним «Троцкий» также имеет свою оригинальную историю. Лев Бронштейн в юном возрасте был поражен волевыми качествами своего тюремщика, носившего такую фамилию. И увидел в ней связь со своим родовым происхождением и своими политическими устремлениями. Как еврей, он знал, что на идише «тротц» означает «кроме, вопреки», а на немецком еще и «упрямство». Из еврейского нигилиста, уже в детстве бунтовавшего против своих школьных учителей, Бронштейн хотел превратиться в немецкого интернационалиста, марксиста. И повелевать так, как повелевал поразивший его воображение тюремщик по фамилии Троцкий. Заразившись мистикой своего псевдонима, Троцкий и вправду стал упрямцем, упорным оппонентом по отношению к окружающим, революционером-ниспровергателем, всегда действующим чему-то или кому-то наперекор.
В псевдониме Джугашвили мистика была только для окружающих, но не для него самого. Он-то точно знал о сконструированности псевдонима. Но им же была сконструирована и легенда о «стали» в имени его семьи. В псевдониме Бронштейна мистика была только для него самого, но не для окружающих. Троцкий – не самая распространенная, но обычная фамилия, усеченная версия «Троицкого».
Вне революции Троцкий и Сталин не имели никаких шансов сделать себе карьеру. Они органически не принимали систематического образования. Зато любили блистать своей образованностью. Во многом именно это и побуждало того и другого вникать в такие детали, которые были ведомы не всякому специалисту. Такое «нахватанное» отовсюду знание позволяло возвышаться над собеседником, планомерно заводя его в тупик, но не обеспечивало возможности применять знания на практике.
Если Троцкий по этой причине так и остался публицистом и оратором, то Сталин, писавший с большим трудом и без литературного блеска, захватив власть, управлял скорее интуитивно. Его решения были направлены на удержание личной власти, а репрессивные методы позволяли обходиться без рационального расчета. Расчетливы должны быть те, на кого Сталин возлагал личную ответственность. Но также они должны были вдохновенно верить, что любое слово Сталина как бы продиктовано свыше. Сочетание восторженной лояльности и сухого профессионализма давалось далеко не всем. Это одна из причин массовости репрессий именно в аппарате партии, государства и армии.
Троцкий и Сталин проявили себя на поприще управления армией, не имея никаких знаний и навыков в этом деле. Но оба мыслили себя стратегами. И оба считали, что армию невозможно строить без репрессий. Троцкий не командовал – он инспектировал. И «ставил к стенке». А Сталин как член реввоенсовета фронта участвовал в управлении войсками. Что, правда, дурно сказалось в период, когда он стал Верховным Главнокомандующим – он долго мнил себя профессионалом.
Троцкий в условиях гражданской войны, когда перепутались фронт и тыл, «свои» и «чужие», воображал себя римским императором, проводя «децимации» – расстрелы каждого десятого в отступивших частях. Троцкого пьянил успех его речей перед матросами, пьяными от вседозволенности, которую им сулил наркомвоенмор. Его окрыляли надежды прорваться с революционной армией в Европу, где он так сладко отдыхал в эмиграции, а хотел бы и мог властвовать. Он планировал даже поход в Индию, чтобы выбить оттуда англичан и превратиться уже в мирового владыку. Несколько позднее (1923) Сталин подхватил троцкистскую идею, заявив, что восточные народы бывшей Российской Империи, «органически связанные с Китаем и Индией… важны для революции прежде всего». Ему тоже мерещился поход на Ганг. В этих романтических чаяниях – и дух времени, и дух личного авантюризма с размахом планетарного масштаба. Правда, Сталину удалось подержать в руках власть, снабженную планетарным оружием – атомной бомбой. Для Троцкого планетарные мечты выразились в планетарном распространении секты его последователей, не имевших ни малейших шансов на власть.
Троцкий считал себя создателем Красной Армии и даже придумал специальные ритуалы приветствий для себя лично, а также вписал свое имя в воинский устав как «вождя и организатора». Сталин мнил себя организатором обороны Царицына – стратегического пункта обеспечения центральных районов страны хлебом. Оба могли считать свой фронт работы решающим. Но в действительности, ни Троцкий, ни Сталин не определили исхода гражданской войны. Его определило бессилие «белых», которые не имели собственной доктрины, чтобы увлечь народ, не имели единства – каждый фронт «белых» действовал по своему плану, зато упивались склоками по поводу идей Февраля – не менее губительных для России, чем большевистские.
Бездарность Троцкого проявилась уже в том, что именно благодаря его решению о разоружении чехословацкого корпуса вспыхнула первая зарница гражданской войны. Можно считать это ошибкой, но Троцкий во всех эпизодах своей военной биографии известен только жестокостями, во всех эпизодах политической биографии – любовью к красивым фразам и парадоксальным предложениям вроде «ни мира, ни войны, а армию распустить».
Бездарность Сталина стоила катастрофы первых месяцев Великой Отечественной войны и тяжких поражений в течение двух лет. Нет, он готовил страну к войне, он строил государство. Но все это стояло на зыбкой основе большевистской догматики. И преодолеть ее Сталин не смог. В этом смысле он не был сувереном. Он был рабом доктрины, и в ее рамках делал все, что мог. Итог – с одной стороны, Победа, с другой – горы трупов и сгоревшей техники в 1941 году. И потери 1 к 3 в течение двух лет войны.
Сталин, положив в землю миллионы солдат, все-таки нашел свое место в стратегическом планировании, кое-чему научился. Но все же планетарный масштаб был ему велик. Послевоенный период – это сдача итогов войны: части Берлина, проливов, ООН. Громадные жертвы – вот главная основа величия Сталина. Троцкому такой «человеческий ресурс» в качестве расходного материала не был предоставлен. Но нет сомнения в том, что он распорядился бы им столь же неблестящим образом.
Сталин чудовищно проиграл в стратегии – упустил возможность занять черноморские и балтийские проливы, сдал Западный Берлин, нелепо возвысил Францию, не имевшую к победе никакого отношения, уступил американцам безраздельный контроль над Японией, Китаю – Маньчжурию, Внутреннюю Монголию и Тибет и т. д. Геополитически шаткая конструкция «мировой социалистической системы» была крайне затратной и рассыпалась в одночасье. Заложенная Сталиным конфигурация мировой политической системы, исходящая из добросовестности союзников по войне, оказалась ничтожной почти с самого начала. Уступки сыграли свою роль позднее. Мировая социалистическая система оказалась порождением тупиковой идейно доктрины. Сталин не видел этого стратегического тупика. И не увидел при жизни результатов своего поражения.
Сталин уверовал в свой стратегический гений и сделал все, чтобы маршалы Победы остались в его тени и не играли никакой роли в послевоенной жизни. Слава армии и ее руководителей всегда была повязана доносительством, многочисленными службами слежки и устранения неугодных, фабрикацией фиктивных героев, продвижением идеологических работников и наградами для тех, кто больше надзирал, чем воевал. Именно поэтому армия-победительница после войны осталась ни с чем. Зато Сталин и партийная бюрократия воспользовались плодами победы в полной мере. Бюрократия оказалась сильнее армии, которую гнула к земле даже в самые опасные для страны моменты.
Троцкий, как и Сталин, остался недоучкой. Он не смог закончить курса реального училища, иностранным языкам обучался в тюрьме по многоязычной Библии. Как и у Сталина, у него не было никакой иной профессии, кроме революции. Правда, Троцкий мог зарабатывать себе на жизнь публицистикой. И, конечно, революционной фразой, которая находила сочувствие у таких же кровожадных романтиков. Возможность заработка на революционной публицистике Троцкий получил как оппонент Сталина. Фактически Сталин обеспечил Троцкого заработком в изгнании, пополнявшие его кошелек, наряду с другими пожертвованиями. Но и Троцкий сыграл на руку Сталину. Обвинения в троцкизме с течением времени стали расхожим поводом расправы над любым носителем суждений, хоть в чем-то отличных от «генеральной линии партии» – счастливо угаданных помыслов вождя партийно-советской бюрократии.
