Распутин. Анатомия мифа - Боханов Александр Николаевич

Собеседники не прошли мимо распутинской темы. Гучков подробно рассказал, как он столкнулся с «темными влияниями», персонифицируемыми личностью Распутина. Оказалось, что ненавистнику «грязного Гришки» глаза на его истинный облик открыл управляющий землеустройством и земледелием, а затем министр земледелия А. В. Кривошеин. Хотя тот Распутина никогда не видел, но был уверен, что именно он-то все вершит.

Гучков почему-то сразу в это поверил и решил «начать битву». Он имел беседы по поводу скандальной личности и с другими должностными лицами. Министр внутренних дел в 1911–1912 годах А. А. Макаров на вопрос о Распутине ответил: «Но это чисто личные, семейные вопросы мистики царской семьи. Я вмешательства Распутина в государственную жизнь не чувствую». Процитировав убитого министра, «рыцарь справедливости» счел необходимым заметить, что «ирония этой беседы заключалась в том, что Макаров должен был уйти по интригам Распутина». Это очередная ложь. Гучков должен был знать правду, которую можно было почерпнуть из множества опубликованных к тому времени документов.

Но правда не требовалась. Она перечеркивала весь смысл, сводила на нет всю «историческую монументальность» той «великой борьбы с темными силами», которую так одержимо вел Гучков.

Сам Гучков с Распутиным не встречался и предложение баронессы Варвары Икскуль фон Гильденбанд устроить такое свидание отверг с негодованием. Он не желал себя компрометировать, но в то же время «хотел иметь объективную оценку, что это за явление». Где можно было получить подобную «оценку»? Ну конечно же у «знатоков».

С этой целью Гучков обратился к уже упоминавшемуся известному специалисту по сектантству В. Д. Бонч-Бруевичу и попросил того дать свое заключение. В изложении Гучкова оно выглядело следующим образом: «Через несколько недель Бонч-Бруевич мне пишет, что ему все ясно. Конечно, его (Распутина. — А. Б.) нельзя зачислить в какую-нибудь определенную секту, он одиночка, но у него есть родство с хлыстовщиной, духоборством». Далее эксперт якобы пришел к выводу, что «это не только проходимец, который надел на себя маску сектантства, а сектант, в котором было известное проходимство».

Подобные бессвязные тексты оглашал один из самых известных политиков, который во имя своего исторического самооправдания вынужден был беспардонно лицемерить. В действительности Бонч-Бруевич ничего подобного не писал. Он сделал совершенно иное заключение, которое и опубликовал в столичном журнале «Современник» весной 1912 года в статье «Како веруеши?». Там он признавал, что «Г. Е. Распутин-Новых является полностью и совершенно убежденным православным христианином, а не сектантом». Это мнение специалиста Гучков не услышал; ему были нужны не истинные знания, а козырные карты в борьбе с властью. Натура Гучкова не могла существовать без популярности, которую ему только и приносили скандалы. И Распутин стал поводом для одного из самых громких.

Именно лидер октябристов начал публичную кампанию по «разоблачению темных влияний». 25 января 1912 года за его подписью от имени октябристской фракции был сделан запрос правительству о Распутине. Поводом к нему послужило изданное накануне распоряжение московских властей о приостановке на семь дней выпуска газеты «Голос Москвы» за напечатание резкой статьи, где Распутин был назван «растлителем», «обманщиком», «хлыстом», «эротоманом» и «шарлатаном». Газета издавалась братьями Гучковыми, и это заставляет предположить, что акция была хорошо продумана.

Сама же статья принадлежала перу М. А. Новоселова, который был известен в Москве как толстовец, публиковавший материалы по вопросам религиозной жизни. Он в этот период сочинял разоблачительную книжечку о Распутине под красноречивым названием «Григорий Распутин и мистическое распутство», выдержки из которой и стали основой упомянутой статьи. Еще раньше он поместил в московской либеральной газете «Русские ведомости» две статьи, где в разухабистом тоне беспощадно клеймил Распутина как «сектанта». Самое интересное здесь состоит не в том, что Новоселов никогда с Распутиным даже не встречался, а в том, что этот эпигон антицерковных воззрений Льва Толстого обличал кого-то в отходе от Православной Церкви!

Александр Гучков воспользовался случаем с запрещением газеты и решил раздуть скандал. Он выступил в Думе с речью, полной гневных обличений и прозрачных намеков. Так как речи думцев цензуре не подлежали, то в считанные часы «монолог Зевса» стал достоянием широкой публики, принеся ему столь желанную популярность. В своей парижской беседе с Базили Гучков не обошел этот «незабываемый эпизод» своей политической карьеры: «Я произнес очень сдержанную речь, только говорил о том, что власть не свободна, что есть какие-то влияния… имя Распутина упомянуто не было, но ясно было».

Действительно, «ясно было» многое, в том числе и неуклюжие ухищрения Гучкова переиначить ход и суть событий. Он, очевидно, надеялся на короткую память своего собеседника. Приведем же часть его исторической речи по думской стенограмме: «Какими путями достиг этот человек этой центральной позиции, захватив такое влияние, под которым склоняются внешние носители государственной и церковной власти. Вдумайтесь только: кто же хозяйничает на верхах, кто вертит ту ось, которая тащит за собой и смену направлений, и смену лиц, падение одних, возвышение других?.. Но Григорий Распутин не одинок: разве за его спиной не стоит целая банда, пестрая и неожиданная компания, взявшая на откуп и его личность, и его чары?» Эта эмоциональная и эффектная тирада прогремела на всю Россию. Вполне очевидно, что никакой сдержанности тут нет и в помине. Распутин в этом монологе предстает чуть ли не полновластным хозяином страны.

Гучков позволял себе делать подобные сокрушительные заявления в начале 1912 года, когда ничего конкретного ни о Распутине, ни о его пресловутом «влиянии» он не знал и знать не мог. Такового просто не существовало в природе. Октябристский же лидер был уверен, что знает все «наверняка»: его же «сведущие» люди просветили! Это тот самый пример «затемнения сознания», о котором уже не раз говорилось выше.

Политический азарт, питавший неуемное честолюбие, превращал иных деятелей в каких-то безумных кликуш, видевших и слышавших голоса, образы и звуки, которых в действительности не существовало. Известный в ту пору поэт Саша Черный написал язвительные стихи об умонастроениях «передовой интеллигенции»:

К числу подобных любителей представлений «с музыкой и танцами» принадлежали многие фигуранты политической сцены. То действие, которое развернулось в стенах Государственной думы, сделало это законодательное учреждение похожим и на кабаре, и на чеховскую «Палату № 6» одновременно.

Другим антрепренером «думского ревю» стал М. В. Родзянко. Его программа «борьбы с темными силами» была предложена публике чуть позже тучковской, но отличалась не меньшей изобретательностью постановки и яркостью номеров.

Умирал он в эмиграции, в Югославии, и близкие потом вспоминали, что в последние месяцы жизни часто видели бывшего председателя Думы сидящим перед портретом убитого Николая II с глазами полными слез. Что он оплакивал перед кончиной: свою молодость, бездарную политическую деятельность, потерянные имения, семейное материальное благополучие? Или, может, горевал о судьбе России и династии? Причину тех старческих слез он никому не открыл. Вряд ли убитый монарх и его семья вызывали столь глубокие чувства. Скорее, причина печали была куда более прозаичной.

В эмиграции Родзянко написал воспоминания, где умудрился повторить многие сплетни и о царе, и о Распутине. Слабеющей рукой все еще пытался нарисовать собственный образ «великого политика», целью которого только и было благо России, благо империи. Этому «денно и нощно» служил, да не получилось, как хотелось: Распутин все и всех погубил…