Правда «Чёрной сотни» - Кожинов Вадим Валерьянович
«на его шинели красовался алый бант»
Старцев В. И. Внутренняя политика Временного правительства первого состава. Л., 1980, с. 61
Роль евреев выросла до предела уже послеразрушения Русского государства. Совершенно несоразмерное участие евреев во всем, что делалось после октября 1917 года, чаще всего «объясняют» и, более того, «оправдывают» тем, что ранее они испытывали, мол, абсолютно нестерпимые притеснения и ограничения. Так, одна современная журналистка, узнав из предоставленных ей архивных материалов о том, что в руководстве ВЧК―ОГПУ ―НКВД―МГБ вплоть до начала 1950–х годов громадную роль (никак не соразмерную с их долей в населении) играли евреи, пытается объяснить и, в сущности, «оправдать» это именно гонениями на евреев до 1917 года. Речь идет о Евгении Альбац, издавшей в 1992 году (кстати, тиражом 50 тыс. экз.) объемистую разоблачительную книгу об «органах госбезопасности». Вопрос о том,
«почему среди следователей НКВД―МГБ ― и среди самых страшных в том числе,
― пишет Е. Альбац, ―
вообще было много евреев, меня, еврейку, интересует. От вопроса этого никуда не уйти. Да и не хочу я уходить.
Я много думала над этим. И, поверьте, это были мучительные раздумья.
И вот до чего я додумалась ― изложу это очень коротко.
Октябрьский переворот для евреев Российской империи, с ее еврейскими резервациями–местечками, с ее страшными погромами, ограничениями в правах, невозможностью для молодых евреев получить высшее образование ― конечно, этот переворот стал для них своего рода национальным освобождением. Они приняли революцию, потому что не могли ее не принять: она подарила им надежду выжить…»
Альбац Евгения. Мина замедленного действия. (Политический портрет КГБ). М., 1992, с. 129—130.
Из этого рассуждения с неизбежностью следует, что евреи хлынули в Чрезвычайные комиссии по борьбе с контрреволюцией (и позднейшие «органы»), поскольку!, мол, в случае победы этой самой контрреволюции было бы ликвидировано их «национальное освобождение» в октябре 1917 года, и, более того, они–де вообще погибли бы: ведь якобы только после Октябрьского переворота у них появилась «надежда выжить».
Буквально все положения, выдвинутые в приведенной цитате Евгенией Альбац, порождены ее невежеством (у меня нет оснований думать, что она вполне сознательно фальсифицирует историю). Во–первых, «ограничения», касающиеся евреев, были целиком отменены сразу после Февральского (а не Октябрьского) переворота. Во–вторых, нелепо утверждать, что до 1917 года у российских евреев не было–де даже «надежды выжить»: в новейшем демографическом труде показано, что у еврейского населения Российской империи
«были исключительно высокие темпы прироста, которых не знала ни однанародность России»
Кабузан В. М. Народы России в первой половине XIX в. Численность и этнический состав. М., 1992, с. 162, 204
(эти темпы почти в два с половиной разапревышали темпы прироста русских!). В–третьих, в «страшных погромах» погибло меньше евреев, чем людей других национальностей, о чем шла речь в предыдущей главе.
Остается еще два пункта: в–четвертых, о «еврейских резервациях» и, в–пятых, о «невозможности получить высшее образование». Начну с, последнего. Еще в 1877 году Достоевский заметил, что евреи имеют
« больше правили, лучше сказать, возможности ими пользоваться, чем само коренное население»
Достоевский Ф. М. Полн. собр. соч. в тридцати томах. Л., 1983, т. 25, с. 86. (Выделено автором.)
И он был вполне прав. Так, «Еврейская энциклопедия» сообщала, что в 1886 году, когда евреи составляли немногим более 3 процентов населения Российской империи, в общей численности студентов университетов их было (притом не считаяевреев, перешедших в христианство) 14,5 процента ― то есть каждый седьмой студент был евреем. Это почти в 5 раз превышало их долю в населении страны! (ЕЭ, т. XIII, с. 57).
В современном еврейском издании приведены более поздние и более конкретные сведения о (как там определено)
«представительстве» студентов иудейского вероисповедания в главных университетах России. В 1911 году в Петербургском университете это «представительство» равнялось 17,7 процента, в Киевском ― 20 процентам, в Новороссийском ― 34 процентам, в Харьковском ― 12,6 процента и сравнительно меньше было в Московском ― 10 процентов («Вестник Еврейского университета в Москве», 1994, № 1, с. 42).
Конечно же, на меня может обрушиться обвинение, что я–де сторонник «ограничений» для евреев. В действительности же я убежден, что введение правительством Российской империи пресловутой «процентной нормы» выражало слабость ― и, надо сказать, постыдную слабость ― этого правительства. Если его беспокоило несоразмерное (с долей населения) «представительство» студентов иудейского вероисповедания в императорских университетах, оно должно было создать поощряющие стимулы для православной молодежи разных сословий, а не пытаться ― явно тщетно ― ограничить количество студентов–иудеев.
Но в то же время нельзя не сказать и о том, что суждения Е. Альбац (как и множества других авторов), «оправдывающие» несоразмерное участие евреев в Революции и даже в «органах» мнимой «невозможностью» получить высшее образование, заведомо несостоятельны. Приведенные цифры свидетельствуют, что люди иудейского вероисповедания добивались необходимого для них «представительства» в российских университетах без победы Революции и без ВЧК―ОГПУ…
Это ясно, в частности, из следующего: в 1928 году, когда абсолютно никаких ограничений для евреев в сфере высшего образования не было, их доля в общем количестве студентов составляла 13,5 процента (СССР в цифрах. М., 1935, с. 273) ― то есть не больше, чем до 1917 года.
Ведь даже в 1886 году, за тридцать лет до победы Революции, доля студентов иудейского вероисповедания составляла 14,5 процента; нельзя не учитывать при этом, что евреев среди студентов было еще больше, ибо крестившиеся евреи не входили в статистику. Для ясности напомню, что «нормы», которые безуспешно пыталось навязать правительство, составляли для Петербурга и Москвы всего 3 процента, для Центральной России ― 5 процентов, а для территорий, находящихся в так называемой «черте оседлости», ― 10 процентов.
К этой «черте» мы и обратимся. В связи с ней постоянно утверждается, что до 1917 года евреи были «загнаны в гетто», в некие «резервации» или даже своего рода концлагеря… Но, во–первых, территория, входившая в «черту оседлости», превышала территории Германии и Франции вместе взятых. Далее, никто не «загонял» евреев в места их проживания на этой территории, перед нами очередной миф, начисто разоблаченный, например, тем же В. Е. Жаботинским, который писал в 1936 году:
«…я тут разочарую наивного читателя, который всегда верил, что в гетто нас силой запер какой–то злой папа или злой курфюрст (или в России ― злой царь. ― В.К.)…Гетто образовали мы сами, добровольно, по той же причине, почему европейцы в Шанхае селятся в отдельном квартале…»
Бела Моше. Мир Жаботинского. Иерусалим—Москва, 1992, с. 153
Не исключено, что это утверждение Жаботинского будут оспаривать, однако никак нельзя оспорить следующее: евреи расселились на польских, украинских, белорусских землях (которые впоследствии, на рубеже XVIII―XIX веков, вошли в состав Империи) в далекие времена ― за пять–шесть и более столетий до нашего, XX века, ― и создали здесь свою, своеобразную экономику, быт и культуру. Продолжу цитату из В. Е. Жаботинского:
«Все мы слыхали про то, что своеобразие и односторонность еврейской экономики являются последствиями угнетения… Это правда, но не вся… гораздо важнее был «гнет» самой силы вещей, гнет самого факта диаспоры. Еврей сам инстинктивно сторонился от экономических функций, захваченных «туземцами»…»
(с. 153―154);
странно, впрочем, здесь слово «захваченных», ибо не ясно, у кого и что «захватили» населявшие эти земли задолго до прихода евреев восточнославянские племена?!).
