Ларс Браунворт - Забытая Византия, которая спасла Запад
На следующий день было восстановлено некое подобие внешних приличий, и обезглавленный труп Никифора тихо похоронили в Церкви Апостолов. Для человека, который так верно служил империи, это был бесславный конец — и хотя немногие оплакивали его тогда в столице, потомки сохранили о нем память. Легенда о нем подарила вдохновение поколениям византийских и болгарских поэтов, которые прославили его подвиги в эпической поэзии пограничья. Церковь причислила его к лику блаженных, а монахи в его монастыре на горе Афон по сей день продолжают почитать его как своего основателя.[158] Те, кто посещал его могилу, расположенную в укромном уголке императорской усыпальницы, могли задуматься о том, что итог жизни императора, бывшего великим воином, аккуратно подвела противоречивая надпись на его саркофаге. «Никифор Фока, — гласила она, — ты завоевал все, кроме женщины».
Эта женщина разыграла представление, прикинувшись безутешной вдовой — но к тому времени всем было известно, как умер император, и, печальным примером двойного стандарта, существующего в Византии X века, вина за все это неприглядное дело полностью легла на Феофано. Императрицу ни в коем случае нельзя было назвать невиновной — но едва ли она была той роковой женщиной, которую из нее сделала молва. Глубоко полюбив Иоанна и отчаявшись защитить своего сына Василия II, она испытала глубокое потрясение, когда ее любовник неожиданно выставил ее из дворца и отправил в одиночную ссылку. Патриарх достаточно ясно дал понять Цимисхию, что если он хочет быть коронованным, то сначала должен избавиться от презираемой всеми Феофано, и честолюбивый молодой человек был только рад подчиниться.
Учитывая чрезвычайную жестокость и полную незаконность возвышения Иоанна, довольно неожиданно, что его коронация прошла тихо, не оскверненная мятежами или протестами. Несомненно, это во многом было вызвано его объявлением, что восставшие будут наказаны немедленной смертью, но большая часть населения столицы совершенно искренне радовалась своему новому харизматичному императору. Он был уже известен своей щедростью — репутация, которую он укрепил, раздав свое обширное состояние бедным как условие искупления, — и когда он довольно лицемерно казнил двоих своих сообщников за убийство Никифора, большинство горожан предпочли не вдаваться далее в этот вопрос.
В Иоанне Цимисхии было нечто, перед чем трудно было устоять. Изучив искусство войны рядом со своим дядей, он сочетал в себе военную доблесть Никифора и заразительную веселость, что внушала любовь всем, с кем он встречался.[159] В воздухе была разлита новая энергия, чувство, что все может стать возможным теперь, когда неприятный император мертв, а его место занял истинный государственный деятель. Единственными, кто пытался возражать против перемен на византийском троне, были члены семьи Фоки — но и они поступали так большей частью из-за чувства долга, а не поддавшись эмоциям. Племянник Никифора, Варда Фока, вынужденно поднял знамя восстания, но ему не удалось получить широкую поддержку, и когда лучший друг Цимисхия Варда Склир выступил против него с солидной армией, Фока спокойно принял ссылку на уютный остров в Эгейском море.
Когда подчиненные устранили последние следы сопротивления его власти, император занялся подготовкой армии, которой предстояло разобраться с беспорядком, оставленным его предшественником после себя на Балканах. Русские становились все более самонадеянными и враждебными, не скрывая факта, что они собираются вторгнуться на территорию Византии. «Не утруждайте себя приходить к нам, — передали они Цимисхию, когда услышали о его приготовлениях, — вскоре мы уже будем у ваших ворот».
Если русские так хотели этой войны, Иоанну I Цимисхию оставалось только с радостью подчиниться. Выведя сорокатысячное войско на молниеносный марш, он застал врасплох передовой отряд русских у столицы Болгарии Преслава и уничтожил его, а затем осадил город. После нескольких дней, в течение которых горшки с греческим огнем забрасывали за стены, византийцы проложили себе путь внутрь, освободив захваченного болгарского царя.[160] Разъяренный киевский князь собрал огромную армию, но спустя несколько месяцев Иоанну снова удалось застать их врасплох, оставив сорок тысяч трупов на залитом кровью поле. Униженный князь ушел с земель Болгарии сломленным человеком, в последний раз покинув разоренную страну.[161]
Свободной она оставалась недолго. Болгария была колючкой в боку империи с тех самых пор, как ужасный Крум возник, казалось бы, из ниоткуда несколькими поколениями ранее. Иоанн намеревался раз и навсегда положить конец этой угрозе. После года, ушедшего на подчинение основных городов Болгарии, император официально ее аннексировал, уничтожив династию Крума. Западная Болгария все еще цеплялась за хрупкую независимость; ею совместно управляли четыре сына местного правителя, называвшие себя Сыновьями Комита — но они были слабы и окружены со всех сторон, и Иоанн оставил их в покое, обратившись к срочным делам на Востоке.
Несомненно, для империи было бы куда лучше, если бы Цимисхий завершил завоевание Болгарии, но император был глубоко обеспокоен донесениями из Сирии. Фатимиды из Египта — без преувеличения, самая опасная из мусульманских держав — в значительной степени заполнили вакуум власти, оставшийся после краха Аббасидского халифата, и теперь угрожали территории империи. Легко разгромив византийскую армию, посланную, чтобы сдержать их, в конце 972 года они осадили Антиохию, надеясь поглотить всю Сирию. Было очевидно, что пришло время обратить византийский меч против сарацинов.
В начале 974 года Иоанн I Цимисхий оставил отвечать за город председателя Сената (того самого Василия Лакапина, который сделал возможным приход к власти Никифора II Фоки) и выступил из Золотых ворот во главе своей армии. Верхом на могучем белом боевом коне, в своих лучших сияющих доспехах, со своими «Бессмертными», что ехали позади него[162], император отправился в один из самых впечатляющих военных походов за долгую историю Византии.
Он начал с северной части современного Ирака, заставив перепуганного эмира Мосула заплатить ему тяжелую дань и превратив второй по могуществу эмират в зависимое государство. Не озаботившись завоеванием ставшего теперь беззащитным Багдада, Цимисхий повернул на юг, в Сирию, где армия Фатимидов, осаждавшая Антиохию, в ужасе бежала при его приближении. Но Иоанн собирал свою великую армию не для того, чтобы просто смотреть, как быстро отступают его враги. Он устремился на Средиземноморское побережье. Один за другим города Сирии и Палестины пали. Баальбек, Бейрут и Дамаск открыли свои ворота, а прибрежные города Тиверия, Акра, Кесария и Триполи выплатили громадную дань.
Ни одна крепость или твердыня не могли устоять перед мощью имперского оружия — после трехсот лет, проведенных в бездействии, византийский орел вернулся, и настроение его не было мирным. После триумфального вступления в Назарет, город, в котором Иисус почти тысячу лет назад провел свои детские годы, Цимисхий подъехал к горе Фавор и поднялся по ее склонам, чтобы посетить место преображения Христа. Как и Никифор Фока до него, император думал о том, чтобы поспешить с Иерусалимом, но в конце концов решил этого не делать. Его главной целью было ослабить Фатимидов, а не добавлять земли к империи. Когда придет время вернуть Святой город под христианское владычество, он вернется, но это задача для будущего. Приняв важное решение развернуть свою победоносную армию, Цимисхий с блеском вернулся домой.
Если бы император протянул руку и вернул Иерусалим под православное владычество, тем самым он выполнил бы величайшую мечту восточных христиан в Палестине. Вместо этого им придется напрасно ждать еще больше века, пока силы империи не ослабеют окончательно, а Запад не отправит крестоносцев, чтобы те вернули город христианскому миру.
Впрочем, в конце 975 года Византия не знала поражений, и Иоанн I Цимисхий с удовлетворением вез трофеи своей военной кампании обратно в столицу, полностью уверенный, что сделал империю сильнее, чем она была почти четыре столетия. Повсюду ее враги бежали в страхе, и казалось, что для империи нет ничего недосягаемого.[163]
Только одна вещь подпортила триумфальное возвращение в Константинополь. Когда император поинтересовался, кому принадлежат обширные земли, по которым они проезжают, ответ оставался одним и тем же, хотя миля сменяла милю — Василию Лакапину. Добродушный Цимисхий был не столь неутомим в стремлении ограничить рост земельных владений знати, как его предшественник, но это чрезмерное богатство привело его в ярость, и он объявил, что по прибытии в столицу проведет подробное расследование.
