Вячеслав Фомин - Варяги и варяжская Русь. К итогам дискуссии по варяжскому вопросу
Наша наука, убедившись в несостоятельности советского «антинорманизма» (а эта негативная оценка распространилась и на труды истинных антинорманистов ХѴІІІ-ХІХ вв.) и пересмотрев свой взгляд на нор-манскую теорию, вскоре получила материальное подтверждение правильности своего выбора, гласящее о якобы массовом присутствии скандинавов в русской истории. И их «материализация» связана с археологией, посредством которой в научный оборот были введены доказательства норманства варяжской руси весьма сомнительного свойства: археологи-норманисты чуть ли не все неславянские древности объявляли скандинавскими (т. е. действуя все тем же способом, о котором говорил в 1872 г. Д.И. Иловайский) и приписывали их летописным варягам. При этом из всего огромного материала абсолютизируя т. н. «норманский», удельный вес которого и сегодня буквально микроскопичен, да к тому же он мало связан со скандинавами напрямую, ибо был привнесен в северо-западные пределы Восточной Европы в качестве предметов торговли, обмена, военных трофеев, в ходе сложных миграционных процессов, вобравших в себя представителей многих этносов, в том числе и неславянских, что придало культуре названного региона очень много оттенков (в какой-то мере и скандинавский).
Так, во многом именно торговлей объясняли И.П. Шаскольский и В.В. Седов присутствие скандинавских вещей в землях славянского и финского населения, а В.М. Потин - «необходимостью скандинавских стран расплачиваться за русское серебро». А.Г. Кузьмин справедливо подчеркивал, что вооружение и предметы быта «можно было и купить, и выменять, и отнять силой на любом берегу Балтийского моря». Но этим скандинавским и псевдоскандинавским вещам было придано основополагающее значение в разрешении варяжского вопроса. Как утверждал в 60-х гг. признанный авторитет в области славяно-русских древностей А.В. Арциховский, «варяжский вопрос чем дальше, тем больше становится предметом ведения археологии. ...Археологические материалы по этой теме уже многочисленны, и, что самое главное, число их из года в год возрастает. Через несколько десятков лет мы будем иметь решения ряда связанных с варяжским вопросом загадок, которые сейчас представляются неразрешимыми». При этом ученый поставил под серьезное сомнение возможности письменных источников в его разрешении, сказав, что для ІХ-Х вв. «они малочисленны, случайны и противоречивы».
Уже более 40 лет минуло после столь оптимистического прогноза выдающегося археолога, предрекавшего решение «ряда связанных с варяжским вопросом загадок». Но этого не произошло. Более того, как констатировал в 1975 г. археолог Д.А. Авдусин, говоря об увеличении археологических данных именно по варяжской проблеме: «...Во многих случаях происходит топтание на месте и даже возврат на старые позиции». При этом он заметил, что в обсуждении захоронений знаменитого Гнездова под Смоленском «наиболее активно обсуждается именно проблема этноса - этнической принадлежности людей, погребенных в его курганах, -та самая проблема, которая якобы не играет роли в норманском вопросе». Причем ленинградские археологи, резюмировал Авдусин, стремятся «доказать наличие в Гнездове значительного количества» скандинавов. В 1986 г. А.Г. Кузьмин охарактеризовал археологию «главным прибежищем норманизма», тем самым показав, что проблема заключается не в количестве археологических находок, возведенных Арциховским в абсолют, а в их интерпретации, на что справедливо указывал сам же ученый в 1962 г. на состоявшемся в Риме международном конгрессе историков.
Археологи и активные проводники идеи норманства варягов Л.С. Клейн, Г.С. Лебедев и В.А. Назаренко утверждали в 1970 г., что «определение скандинавского происхождения многих категорий вещей в настоящее время не представляет собой трудности» (специалист в области саг Т.Н. Джаксон считает, что эти ученые «выработали строго научную и логически последовательную методику определения этнической принадлежности археологических древностей и объективную систему подсчета «достоверно варяжских комплексов»). Но мнения коллег-археологов нисколько не позволяют разделить оптимизм Клейна, Лебедева и Назаренко. Так, И.В. Дубов в 1982 г. отмечал, что одной из сложнейших задач славяно-русской археологии ІХ-ХІ вв. как раз «является этническое определение древностей». Тогда же Р.С. Минасян констатировал, что этническая атрибуция археологических находок в Северо-Западной Руси не всегда убедительно обоснована. Отсутствие «надежных этнических индикаторов. — прямо пишет он, — позволяет манипулировать археологическими памятниками в зависимости от концепции того или другого исследователя». Именно это обстоятельство имел в виду Д.А. Авдусин, сказав в 1975 г., что статьи Л.С. Клейна, Г.С. Лебедева, В.А. Назаренко и В.А. Булкина «вызывают возражения... в методах привлечения источников и приемах освещения общеисторического фона», порождают «сомнительные «теории» с норманистским оттенком». При этом подчеркнув, что «для привлечения вещей к решению этнических проблем эти вещи должны быть сами этнически характерными или, по крайней мере, определимыми», и напомнив, что до работ Арциховского «каролингские мечи категорично объявлялись скандинавскими».
По признанию А.А. Хлевова, введение в советскую науку корпуса археологических источников оказало «революционизирующее» воздействие на спор об этносе варягов. Археологи-норманисты, ведя в 60-х - 80-х гг. раскопки древностей Северо-Западной Руси и интерпретируя их самую значимую часть только в пользу скандинавов, нарочито шумно вводили их в научный оборот, что было вызовом-протестом официальному «антинорманизму», который хотя и не мешал вести разговор о варягах-норманнах, но все же сильно сдерживал его тональность. Вместе с тем они начинают, идя в русле, как это кажется кому-то и сегодня, «провидческих и пророческих» слов А.В. Арциховского, формировать, если повторить за Авдусиным, «общеисторический фон» ІХ-Х вв., при этом не только превышая возможности своей науки, но и решая варяжский вопрос исключительно в духе старого времени - в духе «ультранорманизма» первой половины XIX столетия. Так, Клейн, Лебедев и Назаренко, исходя из археологических данных, но их же собственной оценке, недостаточно широких и полных, утверждали о значительном весе скандинавов в высшем слое «дружинной или торговой знати» Руси, а также о присутствии на ее территории некоторого числа скандинавских ремесленников. Норманны в X в. составляли, утверждали они, «не мене 13 % населения отдельных местностей». По Киеву эта цифра выросла у них уже до 18-20%, но более всего, конечно, впечатляло их заключение, что в Ярославском Поволжье численность скандинавов «была равна, если не превышала, численности славян...». Одновременно с тем авторы говорили о представительном вкладе скандинавов в материальную культуру восточнославянского общества, куда ими якобы были привнесены многие виды оружия (прежде всего каролингские мечи).
В 1978 г. В.А. Булкин, И.В. Дубов, Г.С. Лебедев высказали твердое мнение, что ладожский материал «раскрывает реальное содержание варяжской легенды». На следующий год А.Н. Кирпичников пояснял, что в 862 г. в Ладоге появился один «из норманских конунгов», в связи с чем она, «как сообщает летопись, становится столицей складывающейся империи Рюриковичей». В 1981 г. этот посыл стал уже ключем к раскрытию одной из сложнейших загадок русской истории. Кирпичников, Лебедев и Дубов, оперируя вещественными находками, в том числе и ими объявленными скандинавскими, известили, что «в ладожских материалах нашла свое решение варяжская проблема», суть которой они свели к тому, что в Ладоге в середине IX в. «на какое-то время» утвердился призванный норманский конунг со своим двором и дружиной, «обеспечивая безопасность города и охраняя его судоходство, в том числе и от своих же норманских соплеменников, неоднократно угрожавших Ладоге» (такого рода «открытия» много раз звучали в прошлом). Насколько подобные утверждения расходились с конкретными историческими данными, видно по словам крупнейшего знатока древнескандинавской истории Е.А. Рыдзевской, в свое время отметившей, что самое раннее упоминание Ладоги в сагах относится лишь к концу X в., и что в них не находим «ни малейшего намека на какие-нибудь скандинавские поселения» в Ладоге и Приладожье.
В 1981-1984 гг. археолог Д.А. Мачинский уже характеризовал норманнов исключительно носителями «социально активного начала до 1030-х годов», как «организующую суперэтничную силу», сыгравшую роль «катализатора начавшихся процессов, роль дрожжей, брошенных в тесто, которому приспело время стать многослойным пирогом - государством». К сказанному он добавил в духе советского «антинорманизма», утверждавшего о преобладающей роли внутреннего фактора в образовании Киевской Руси, но уже с серьезным смещением привычного акцента, что «все социально-экономические предпосылки для возникновения государственности имелись к IX в. и в чисто славянской среде и можно было бы обойтись и своей закваской, но варяжскими дрожжами получалось быстрее и лучше». Вместе с тем ученый подчеркивал, что скандинавскую природу имени «Русь» подтверждает топонимом Roslagen. Представители других отраслей наук, работая над варяжской проблемой и законно полагаясь на точность заключений археологов, не только уверовали под их влиянием в массовое и чуть ли не в повсеместное присутствие скандинавов на Руси, но и, в свою очередь, подгоняя собственные построения под их выводы, еще больше усиливали накал норманизма в историографии, прикрытого псевдоантинорманистской фразеологией.
