Е Курганов - Русский литературный анекдот конца XVIII — начала XIX века
— И прежде просвещение тащилось у нас, как ленивая лошадь, но все-таки было на четырех ногах, а теперь стало на трех, да и то с норовом. [56, с. 250–251.]
Когда назначили, после смерти графа Вронченко, министром финансов бывшего товарища его П. Ф. Брока, то Меншиков сказал: «Видно, плохи наши финансы, когда уже прибегнули и ко Броку (к оброку)». [56, с. 251.]
Во флоте, во время управления морским министерством князя Меншикова, служил в ластовом экипаже один генерал, дослужившийся до этого чина, не имея никакого ордена. В один из годовых праздников все чины флота прибыли к князю для принесения поздравления, в том числе был и означенный генерал. Приближенные князя указали ему на этого генерала как на весьма редкий служебный случай, с тем чтобы вызвать князя к награде убеленного сединами старика; но Меншиков, пройдя мимо, сказал: «Поберегите эту редкость». [56, с. 251–252.]
По увольнении заболевшего графа Уварова от должности министра народного просвещения, на его место назначен был князь Ширинский-Шихматов. Князь Меншиков сказал: «Ну, теперь министерству просвещения дали шах и мат!» [56, с. 252.]
В морском ведомстве производство в чины шло в прежнее время так медленно, что генеральского чина достигали только люди пожилые, а полного генерала — весьма престарелые. Этими стариками наполнены были адмиралтейств-совет и генерал-аудиториат морского министерства, в память прежних заслуг. Естественно, что иногда в короткое время умирали, один за другим, несколько престарелых адмиралов; при одной из таких смертностей император Николай Павлович спросил Меншикова:
— Отчего у тебя часто умирают члены адмиралтейств-совета?
— Кто же умер? — спросил в свою очередь Меншиков.
— Да вот такой-то, такой-то… — сказал государь, насчитав три или четыре адмирала.
— О, Ваше Величество, — отвечал князь, — они уже давно умерли, а в это время их только хоронили! [56, с. 253–254.]
При одном многочисленном производстве генерал-лейтенантов в следующий чин полного генерала Меншиков сказал:
— Этому можно порадоваться, таким образом многие худые наши генералы пополнеют. [56, с. 254.]
Старому генералу Д(ашкову) был дан орден св. Андрея Первозванного. Все удивились: за что.
— Это за службу по морскому ведомству, — сказал Меншиков, — он десять лет не сходил с судна. [56, с. 254.]
У князя Меншикова с графом Клейнмихелем была, что называется, или называлось, контра; по службе ли, или по другим поводам, сказать трудно. В шутках своих князь не щадил ведомства путей сообщения. Когда строились Исаакиевский собор, постоянный мост чрез Неву и Московская железная дорога, он говорил: «Достроенный собор мы не увидим, но увидят дети наши; мост мы увидим, но дети наши не увидят; а железной дороги ни мы ни дети наши не увидят». Когда же скептические пророчества его не сбылись, он при самом начале езды по железной дороге говорил: «Если Клейнмихель вызовет меня на поединок, вместо пистолета или шпаги предложу ему сесть нам обоим в вагон и прокатиться до Москвы. Увидим, кого убьет!» [29, с. 218–219.]
Он же рассказывал. «Я ездил во внутренние губернии и заболел в одном уездном городе. Плохо становилось, и я думал, что приходит мой конец. Посылаю за священником. Он исповедует меня и под конец спрашивает: «А нет ли еще какого-нибудь грешка на душе?» Отвечаю, что, кажется, ничего не утаил и все чистосердечно высказал. Он настаивает и все с большим упорством и с каким-то таинственным значением допытывается, не умалчиваю ли чего. «Да что вы еще узнать от меня хотите?» спросил я. «Вот, например, насчет казенных интересов…» — «Как? Казенных интересов! Что вы этим сказать хотите?» — «То есть, попросту сказать, не грешны ли вы в лихоимстве?» — «О, в этом отношении я совершенно чист, и совесть моя спокойна». Я выздоровел и поехал далее в деревню свою. На возвратном пути, проезжая через тот же уездный городок, вспомнил я священника, исповедь его и хотел добраться, почему так напирал он на своем духовном допросе. «Великодушно простите меня, Ваша Светлость: не знаю, с чего взял я, что вы офицер путей сообщения». [29, с. 219.]
Известно, что когда приехал в Россию Рубини, он еще сохранил все пленительное искусство и несравненное выражение пения своего, но голос его уже несколько изменял ему. Спрашивали князя Меншикова, почему не поедет он хоть раз в оперу, чтобы послушать Рубини. «Я слишком близорук, — отвечал он, не разглядеть мне пения его». [29, с. 218.]
Приятель наш Лазарев женитьбою своею вошел в свойство с Талейраном. Возвратясь в Россию, он нередко говаривал: «Мой дядя Талейран». — «Не ошибаешься ли ты, любезнейший? — сказал ему князь Меншиков. — Ты, вероятно, хотел сказать: мой дядя Тамерлан». [29, с. 218.]
Денис Давыдов, говоря с (А. С.) Меншиковым о различных поприщах службы, которые сей последний проходил, сказал: «Ты, впрочем, так умно и так ловко умеешь приладить ум свой ко всему по части дипломатической, военной, морской, административной, за что ни возьмешься, что поступи ты завтра в монахи, в шесть месяцев будешь ты митрополитом». [29, с. 214.]
Приложение
Кривой К. после долгого разговора с кривым О. сказал: «Я очень люблю беседовать с ним с глазу на глаз». [29, с. 448.]
Кто-то спрашивает должника: «Когда же заплатите вы мне свой долг?» — «Я и не знал, что вы так любопытны», — отвечает тот. [29, с. 438.]
Умному К. советовали жениться на умной и любезной девице Б. И она, и он были рябые. «Что же, — отвечал он, — вы хотите, чтобы дети наши были вафли». [29, с. 395.]
(Некий) проказник-мистификатор читает в Петербургских Ведомостях, что такой-то барин объявил о желании иметь на общих издержках попутчика в Казань. На другой день, в четыре часа поутру, наш мистификатор отправляется по означенному адресу и велит разбудить барина. Тот выходит к нему и спрашивает, что ему угодно. «А я пришел, — отвечает он, — чтобы извиниться и доложить вам, что я на вызов ваш собирался предложить вам товарищество свое, но теперь, по непредвиденным обстоятельствам, раздумал ехать с вами и остаюсь в Петербурге. Прощайте, желаю вам счастливого пути!» [29, с. 415.]
В приемной комнате одного министра (подобные комнаты могли бы часто, по французскому выражению, быть называемы salle des pas perdus — сколько утрачено и в них бесполезных шагов?) было много просителей, чающих движения воды и министерских милостей. Один из этих просителей особенно суетился, бегал к запертым дверям министерского кабинета, прислушивался, расспрашивал дежурного чиновника: скоро ли выйдет министр? Между тем часы шли своим порядком, и утро было на исходе, а наш проситель все волновался и кидался во все стороны. Кто-то из присутствующих вспомнил стихи Лермонтова и, переделывая их, сказал ему:
Отдохни немного,Подождешь и ты.
[29, с. 431.]
В игре секретарь задан был вопрос: «Что может быть неприятнее полученной пощечины?» — «Две», — сказано в ответ. [29, с. 433.]
— Каким образом ушиблен у тебя, братец, глаз?
— Не образом, а подсвечником, за картами. [54, с. 438.]
Одна дама, услышав, что сало вздорожало по причине войны, вскричала: «Ах, Боже мой! Неужели армии будут сражаться при свечах?» [139, л. 22.]
«Как хвалят военные вашу четверку (лошадей)!» — «А еще более тройку», отвечал N., отец трех молодых и прекрасных девиц. [54, с. 432.]
Спрашивали ребенка: «Зачем ты солгал? Тебе никакой не было выгоды лгать». — «Боялся, что не поверят мне, если правду скажу». [29, с. 438.]
Кто-то говорил об одной барыне, которой он не видал: она, должно быть, лицом дурна, потому что приятели ее говорят о ней, что она очень стройна. Это напоминает слово князя Козловского. Чадолюбивая мать показывала ему малолетних детей своих, которые были одно некрасивее другого, и спрашивала его: как они ему кажутся. «Они должны быть очень благонравные дети», отвечал он. [29, с. 244.]
Вот черта из домашней жизни моего почтенного друга. Четырехлетний сынок его, вылитый отец, маленький Фальстаф III, однажды в его отсутствие повторял про себя: «Какой папенька хлаблий! Как папеньку госудаль любит!» Мальчика подслушали и кликнули: «Кто тебе это сказывал, Володя?» «Папенька», — отвечал Володя. [81, с. 160–161.]
Т*** говорит про начальника своего Б***: «Я так уверен, что он говорит противное тому, что думает, что когда скажет мне — садитесь, я сейчас за шляпу и ухожу». [29, с. 484.]
Однажды в сильную грозу убило громом несколько человек. «Жаль, — сказал один: — не тех, кого бы надобно». [54, с. 430.]
Старичку одному дали при отставке чин, которого с нетерпением он ожидал. Приехал к нему приятель поздравить. Обнялись, поцеловались, сели. «Малой! — закричал хозяин, — подай скорее… знаешь?» Гость думал, что подадут шампанского; но как же удивился он, когда человек подал хозяину календарь и тот начал что-то писать в нем. «Что вы это делаете?» — «Отмечаю, братец, кто приезжал ко мне с поздравлением или присылал поздравлять». — «Да для чего же это?» — «Для того, что когда умру, так бы знали, к кому послать похоронные билеты». [54, с. 324.]
