Клод Фаррер - Корсар
Между тем Гильемета снова заговорила:
- Прежде, - сказала она, - он ни за что бы не скрыл от меня даже малейшего пустяка, а также и худшей неприятности. И вы можете спросить у него самого, пришлось ли ему хоть раз жалеть об этом, может ли он вспомнить хоть один промах или сплетню с моей стороны. Вы и сами досконально теперь зная все, что его касается, можете это подтвердить. Проведали ли у нас в городе хоть-что-нибудь о всех тех дерзких проделках, виновника которых так часто бывало тщетно разыскивали господа из Магистрата и даже само его высокопреосвященство? Известно ли было хоть что-нибудь о случае с Анной-Марией Кердонкюф, который, однако же, настолько беспокоил самого Тома, что он не захотел вернуться в прошлом году вместе с вами из Америки и предпочел послать вас вперед, чтобы посмотреть, что сталось с матерью, ребенком и покойным братом?
Она долго говорила, и все в этом духе. Но Луи Геноле, сделавшийся вдруг внимательным, поднял голову.
- Что такое? - спросил он, когда Гильемета замолчала. - Что это за мать с ребенком, о которых вы говорили по поводу Винсента Кердонкюфа?
Ибо он совершенно не представлял себе, что Тома был отцом малыша Анны-Марии. Действительно, в свое время на Тортуге Тома рассказал ему все про старую ссору, кроме истинной ее причины. И Луи, который никогда бы не скрыл в разговоре с кем бы то ни было и малейшей капли истины и не воображал даже. чтобы Тома мог быть иногда не так щепетилен.
Гильемета смотрела на него, разинув рот.
- Что такое? - спросила она, до того удивленная, что заподозрила его в притворстве. - О чем это вы спрашиваете, прикидываясь, будто ничего не знаете? Или вы думаете, что мне неизвестна вся эта история? Я ее узнала гораздо раньше вас.
Но Луи Геноле, еще более удивленный, чем она сама, только развел руками.
- Я вас совершенно не понимаю, - сказал он.
Она в изумлении провела рукой по лбу.
- Не может быть!.. Вы в самом деле не знаете?
- Не знаю чего? - спросил Геноле.
- Да того, о чем вы спрашиваете! Ну, словом, эта мать и этот ребенок" да вы смеетесь надо мной! Раз Тома отправил вас вперед прошлым летом, из предосторожности...
- Он послал меня за тем, - объяснил Геноле, - чтобы посмотреть, прошло ли раздражение Кердонкюфов по поводу того поединка, что был шесть лет назад. Тут не было и речи ни о какой матери и ни о каком ребенке.
- Но поединок-то! - воскликнула Гильемета. - Ведь на этот поединок его вызвал Винсент из-за своей сестры Анны-Марии, которая была в положении!
Изумленный Геноле отступил на два шага.
- В положении... - повторил он. - В положении... из-за Тома?
- А то как же! - молвила Гильемета. - Из-за кого же больше?
С минуту они оба молчали. Потом Гильемета потребовала от него дальнейших объяснений.
- Однако же, - начала она, - как все это произошло? Вы же, очевидно, слышали историю с Анной-Марией, как ее выгнали родные?
- Конечно! - ответил Луи. - Но чего я не знал, так это того, что ребенок принадлежит Тома.
- Ну да! - сказала Гильемета. - Если сам Тома вам ничего не сказал, то вы, конечно, ничего не могли узнать от других, так как тайна эта хорошо хранилась. По правде сказать, вы первый, кому я открыла ее, да и то только потому, что воображала, будто вам все известно...
- Но она? - перебил ее внезапно Геноле, - Она-то, Анна-Мария, разве она тоже соблюдает тайну? И почему, ради всех святых?
- Почем я знаю? - равнодушно ответила Гильемета. - По глупости, наверно... да из страха, что у нее возникнут новые неприятности из-за неосторожной болтовни или, как знать... из любви... Тома в свое время утверждал, что она горячо любила его... Во всяком случае, как ни была она порочна и распутна, Тома никогда не сомневался в том, что ребенок его... Но стоит ли так беспокоиться об этом отродье!
Луи Геноле, встав, ухватился за шляпу, лежавшую на ларе.
- Луи! Вы что это делаете? - спросила Гильемета.
- Я иду, - сказал он, - навстречу Тома, чтобы поскорей его увидеть.
VII
- Таким образом, - произнес Луи Геноле сурово, - женщина терпела все эти шесть лет известные тебе страдания, и, несмотря на это, она не выдала твоей тайны и выкормила твоего сына. Разве не правду я говорю?
- Да, - согласился Тома, смотревший в землю.
- Ты думаешь, - продолжал Геноле, - много женщин было бы способно на это? И не находишь ли ты, что сестра покойного Винсента Кердонкюфа гораздо более достойна, чем любая из наших горожанок, войти под руку с тобой в наш собор и там под звон всех колоколов на колокольне и при торжественной службе на главном престоле стать законной супругой Тома Трюбле, сеньора де л'Аньеле?
- Совершенно верно, - снова согласился без малейшего колебания Тома.
- Тогда, - сказал Геноле, - отчего же ты не отправишься сейчас же просить ее руки?
- Оттого, что я не люблю ее, - сказал Тома.
Он поднял голову и смотрел на Луи Геноле, который, очень удивившись его ответу и плохо даже понимая его, ничего сначала не сказал, погрузившись в раздумье.
Парень этот, - Луи Геноле, - не во всем походил на других. Сын честных родителей, обладавших известным достатком, - отец его, кузнец с улицы Решетки, никогда не нуждался в работе и понимал толк в красивых железных поделках, - Луи с детства больше интересовался отцовскими наковальнями и молотками, чем кубарями, волчками и юлами мальчишек его возраста. Позже, когда ему исполнилось четырнадцать или пятнадцать лет, и девочки стали обращать внимание на его приятную внешность, на цвет его лица, белый, как чистая бумага, и на черные, как свежие чернила, волосы, сам он не обращал внимания на их заигрывания. Набожный пламенной набожностью, чувствуя непомерный страх перед адом и дьяволом, убежденный, что даже невинная женщина может погубить больше христианских душ, чем двадцать лукавых демонов, отрок остерегался отроковиц. И в то время, как его сверстник Тома, - более равнодушный к делам веры и с более горячей кровью, - многим уже лазил под юбки, включая и Анну-Марию, Луи, начинавший увлекаться морским делом, проводил все свободное от молитв, исповедей и прочих благочестивых упражнений время на стоявших в гавани кораблях. Таким образом, юношеские их годы сильно разнились между собой. Так что, когда каждому из них было около двадцати двух лет, и кавалер Даникан завербовал их обоих на "Горностай", то Тома в это время был уже распутнее немецкого рейтара, тогда как Луи еще не потерял невинности.
Такими они пустились в море, - в лето Господне 1672-е, такими же и вернулись из плавания, - в лето Господне 1678-е. Поэтому Луи, оставшись, говоря без прикрас, таким же дурачком в искусстве любви, по-прежнему даже не понимал, что значит любить. И спросив Тома: "Отчего же ты не женишься на Анне-Марии?" и получив ответ: "Оттого, что не люблю ее", он так же не понял этого ответа, как если бы Тома ответил ему не на чистом французском языке, а на ломаном наречии ирокезов.
Тем не менее, хорошенько потрудившись, хоть и тщетно, над тем, чтобы проникнуть в глубокий смысл этих таинственных слов: "Я ее не люблю", Луи Геноле снова перешел в наступление.
- Что ж такого? - сказал он с большой простотой. - Разве не приходится в нашей жизни делать каждый день много такого, чего делать не хочется и чего, значит, не любишь? Это твоя обязанность, как порядочного человека, жениться на этой женщине.
- Возможно, - согласился Тома. - Но что же поделать, если я не люблю ее?
Луи вспомнил очень кстати про ходячее мнение, которое ему приходилось слышать и которое он и воспроизвел:
- Сначала женись на ней, а там и полюбишь ее.
- О! - воскликнул Тома, воздев обе руки к небу, - Что ты говоришь, брат мой Луи? Вспомни, что мы с Анной-Марией уже раньше были влюбленными. Между нами тогда царила любовь. Она исчезла и, следовательно, никогда уж не вернется вновь. Кроме того, я люблю другую женщину и так сильно, что если бы мать моего сына хоть на каплю заподозрила это, то она сама бы отказалась выйти за меня замуж и предпочла бы уж лучше умереть.
- О! - в свою очередь воскликнул Луи.
Он не слишком удивлен был тем, что за всем этим скрывалась Хуана. Похитить супруга у супруги, отца у сына, - это явно было колдовством, не хуже всякого другого. А что Хуана была колдунья, в этом не было никакого сомнения. Эта-то колдунья и навлекла на Тома какую-то порчу или нечто в этом роде. Луи поспешно прочитал про себя молитву. После чего, набравшись смелости, вскричал:
- О, брат мой Тома! Неужели же какая-то мавританка, заведомо проклятая, не дает тебе ныне послушаться голоса чести и подвергает, таким образом, великой опасности твою душу?
Но Тома снова уставился в землю и не ответил на это ни слова.
Они шли рядом, наугад, по пустынным улицам, следя лишь за тем, чтобы не подойти слишком рано к дому Трюбле, так как им бы пришлось в него войти, потому что час ужина давным-давно пробил, а они оба предпочитали исчерпать этот разговор, дабы никогда больше к нему не возвращаться.
Луи, между тем, снова принялся за мавританку:
