Николай Суханов - Записки о революции
– А, так вы так?! – сказали рабочие районы и подтянулись, напряглись, ощетинились на врага. Классовый инстинкт тут сделал свое дело. От колебаний, от созерцательности, от расхлябанности почти ничего не осталось в какие-нибудь сутки. Теперь знали твердо: надо защищать свое дело от буржуазии. И авангард петербургского пролетариата стал, без фраз и без преувеличения, рваться в бой. Достаточно было посмотреть на улицах отряды обучавшихся красноармейцев, чтобы увидеть перелом, созданный воскресеньем 29 октября. Смешные, небрежные, неуклюжие толпы равнодушных людей с винтовками превращались в стальные рабочие батальоны. Они знали, что сейчас пойдут делать важное дело, и сознательно, серьезно готовились к кровавой жертве.
А тут вожди формулировали и логический смысл этого окрепшего настроения. В тот же день, 29-го, докладывая в Петербургском Совете о заговоре «Комитета спасения», Троцкий говорил так:
– Мы хотели заключить соглашение без кровопролития, но теперь, когда кровь пролилась, остался лишь путь беспощадной борьбы. Было бы ребячеством думать, что победы можно добиться другими средствами. Сейчас – критический момент. Мы показали, что можем взять власть. Покажем, что мы можем и удержать ее. Я призываю вас к беспощадной борьбе…
Кстати сказать, на этом заседании Совета Троцкий наглядно продемонстрировал свои собственные настроения. Во-первых, он среди множества пустопорожних речей и заявлений просто-напросто не дал слова представителю меньшевиков.
– Сейчас, – сказал он, – я не могу допустить принципиальных дискуссий… Во-вторых, Троцкий расшаркался перед каким-то оголтелым господином, предложившим закрыть вообще все газеты, кроме «Вестника народных комиссаров».
– Ваше предложение, – сказал он, – будет передано для обсуждения…
На следующий день после заговора были собраны представители гарнизона. Надо было проверить настроение и возобновить связи. Ибо надо было кончать с походом Керенского. И Москва, и Петербург выступали под его знаменем. Пока Керенский не ликвидирован, до тех пор налицо и политические, и стратегические основания для новых передряг в тылу. Наоборот, Троцкий правильно заявлял в Совете 30 октября: как только Керенский будет раздавлен, будет вырвана почва из-под ног у московских и петербургских заговорщиков.
Собрание гарнизона было очень важно. Выступали и Троцкий, и сам Ленин. В своих предпосылках вожди хлопотали около больного пункта, наиболее «разлагавшего» солдат: они доказывали, что большевики не против соглашения, но они не виноваты, что меньшевики и эсеры сами сбежали к корниловцам. Ленин так и говорил: мы приглашали всех в правительство и хотели коалиционной Советской власти… А выводы были те, что необходимо немедленно раздавить Керенского… Представители гарнизона заверяли, что настроение прежнее и очень твердое. Солдаты-де желают бороться с Керенским.
Да, после заговора 29 октября с Керенским было решено покончить одним ударом, 30-го числа Военно-революционный комитет и советский главнокомандующий Муравьев опубликовали об этом приказы: момент критический, вперед!.. На фронт были двинуть! целиком отряды кронштадтских и гельсингфорсских матросов. Отбыл туда и сам Троцкий, отныне неизменно пребывавший в самых критических пунктах государства.
В Москве перемирие продолжалось не до полуночи, а только до четырех часов дня. На этот раз оно было нарушено советскими войсками. Было решено наступать и покончить с Москвой. Нельзя было ни ждать, пока штаб Рябцева – Руднева возьмет в свои руки инициативу, ни принимать всерьез ультиматума железнодорожников о соглашении советских партий. Надо было немедленно победить. Надо было поставить перед фактом своей победы как контрреволюцию, так и новых соглашателей…
Смольный решил напрячь все силы и нанести сокрушительный удар. Керенский был центром, Москва – «приложится»… И уже в конце ночи с 30-го на 31-е Троцкий сообщал из Пулкова в Петербург: «Ночь с 30-го на 31-е войдет в историю. Попытка Керенского двинуть контрреволюционные войска на столицу получила решающий отпор. КЕРЕНСКИЙ ОТСТУПАЕТ, мы наступаем. Солдаты, матросы и рабочие Петрограда показали, что умеют и хотят с оружием в руках утвердить свою волю и власть демократии…»
Керенский с его контрреволюционными войсками был сломлен. Если сейчас, после четырехдневного наступления и собирания войска, он покатился назад, то, очевидно, песня его спета. Очевидно, его армия и весь его поход, действительно, повторяли корниловщину. Стало быть, теперь осталось только добить его… И новая власть будет единственной «законной» властью в России.
До сих пор мы имели о походе Керенского довольно смутное представление. Сведения о нем в Петербурге получались отрывочные, расплывчатые, противоречивые. Мы знаем этот поход так, как он представлялся петербуржцу тех дней.
Но история не была безжалостна. Этот несравненный поход был описан во всех деталях его участником и вождем генералом Красновым. И великолепно описан, с такими красками, какие я не в силах дать. Но ведь надо же нам знать, надо прослушать заключительный аккорд великой трагедии… Я расскажу в двух словах, заимствованных у генерала Краснова, об этом походе и о последних днях незабвенного Александра Керенского.[184]
Мы уже знаем, что в полночь на 25 октября Верховный главнокомандующий совместно с председателем союза казачьих войск Грековым послали телеграмму командиру 3-го конного корпуса Краснову: «Спешно отправить в Петербург 1-ю Донскую дивизию…» Корпус Краснова состоял из тех самых частей, которые в августе вел на Петербург Корнилов. Для Керенского он продолжал оставаться наиболее надежным, и в опасности он снова обратился к нему. Корпус был расположен в разных городах, ближайших к столице. Вновь назначенный командир убежденный реакционер Краснов уже после корниловщины много работал над укреплением духа и организации корпуса. И добился значительных результатов. Офицерство заявляло официально: мы корниловцы и глубоко презираем Керенского. Но и казаки проявляли максимум стойкости и реакционности… Беда была только в том, что за последние недели корпус растащили по разным городам Северного района для усмирения бунтующих рабочих и гарнизонов. Это нанесло удар организации корпуса.
Керенский утром 25 октября сел в автомобиль на Дворцовой площади, благополучно вырвался из Петербурга и покатил в действующую армию. Он надеялся в Луге встретить корниловские войска Краснова, но не встретил их и помчался дальше. К вечеру он прилетел во Псков, где была ставка главнокомандующего Северным фронтом генерала Черемисова…
Но Верховный главнокомандующий не явился в штаб своего подручного генерала. Какими-то путями он узнал, что в ставке Северного фронта неблагополучно: тут образовался военно-революционный комитет, генерал Черемисов признал его и начал совместную работу, а комиссар Войтинский сложил полномочия… Керенский, соблюдая строгую тайну, остановился у своего родственника и сотрудника полковника Барановского.
Тут он виделся с Войтинским. Войтинский действовал целую ночь и весь день 25-го в силу приказа «звездной палаты». Но он не имел никакого успеха. И не мог иметь в силу позиции, занятой командованием Северного фронта.
Керенский составил и послал в Петербург приказ от 25 октября за № 814. Во всех ротах, сотнях, командах, батареях, эскадронах, на судах и проч. приказывается прочесть, что Керенский сохраняет свои посты и того же требует от всех начальников и комиссаров в дни смуты, вызванной безумием большевиков… Но дальше Керенский, видимо, не знал, что делать; надежных войск вокруг не было. Измена ставки Северного фронта обрушилась на него решительным ударом. Все его действия были парализованы. Надежда оставалась на корпус Краснова. Но что с ним?..
Краснов утром получил телеграмму в своем штабе, в Острове. Сейчас же он отдал распоряжения о походе в соседние пункты и города, где была расположена 1-я Донская дивизия. Начали готовить эшелоны. Но дело не ладилось. В соседних пунктах войска не грузились. Когда по истечении надлежащего срока это выяснилось, Краснов сделал запрос о причинах. Начальники местных гарнизонов телеграфно отвечали: войска не грузятся по приказу командующего Северным фронтом.
Итак, Главковерх приказывает одно, Главкосев – другое. Ничего не оставалось делать, как выяснить недоразумение с самим Черемисовым. Краснов полетел в автомобиле во Псков и приехал туда уже ночью, когда в Смольном заседал съезд, а Зимний был при последнем издыхании.
Черемисов заседал в местном Исполнительном Комитете. Сначала он было уклонился от приема Краснова, а потом принял очень «странно». Его маловразумительный ответ был: сидите подобру-поздорову на месте и никуда не суйтесь – будет лучше и для дела, и для вас самих.
