Фрэнсис Чичестер - В пустыне волн и небес
В воздухе тайфун опаснее, чем в море, но это меня тогда не слишком беспокоило: я считал, что если мне удастся убежать от тайфуна, то легко можно будет облететь его стороной. Но надо было добраться до Формозы раньше тайфуна. Лететь с Филиппин дальше я мог только через Формозу, а отец Сельга был почти уверен, что и тайфун пойдет именно этим маршрутом.
В тот день, когда мне вернули мои поплавки, все, казалось, шло не так: гаечные ключи выскальзывали из рук, гайки заедали, постоянно отвлекали любопытные. Адская жара сводила с ума, но при этом я умудрился схватить сильный насморк, да сверх того ныл покалеченный палец. Апофеоз настал, когда пришла пора запускать мотор - он не заводился. Я бился с пропеллером, пока совсем не ослеп от пота, и был готов схватить тяжелый молот и разнести к черту всю машину. Но тут я вдруг по-другому взглянул на происходящее, со стороны, - представил себя этаким глупым крошечным насекомым, которое копошится со своими ничтожными делишками. Мне стало смешно и весело, я пошел домой и немного вздремнул. А вернувшись к гидроплану, легко, играючи проверил всю проводку, промыл контакты в бензине и поставил на место. Мотор немедленно завелся. Вся машина, включая поплавки, была в отличном состоянии. Солнце сияло, море сверкало. Мотор, лаская слух, ревел в полный голос. Гидроплан легкой птицей взмыл вверх и пошел над морем, испытывая свою летную силу.
На следующее утро воздух был недвижим, а гидроплан порядком загружен. Две-три попытки взлететь результата не дали, но спокойствие моря постепенно передалось и мне, нетерпение и гнев улеглись. "Все к лучшему", - подумал я, вытащил свой надувной спасательный жилет, сделал из него подушку, устроился на крыле и заснул. Проснулся от ветра, дуло со скоростью 10 миль в час. Попробовал взлететь раз-другой - не подучилось, тогда я слил немного бензина из заднего бака. После этого мы едва не взлетели - чуть-чуть не хватило, - и я слил бензин из заднего бака полностью. Оставшегося запаса должно было хватить на 5 часов 20 минут полета, не больше, но я надеялся, что в крайнем случае смогу найти какое-нибудь место для посадки. Со следующей попытки я оторвался от воды, поднялся и полетел к дому Уильямсона. Он помахал мне. Заход к Уильямсону стоил мне 20 миль, но я не мог улететь, не попрощавшись. Спустя ровно 5 часов 20 минут я опустился на реку Апарри - именно сюда я и планировал попасть.
Наутро, перед отлетом, едва я ступил на поплавок, он погрузился в воду - прежняя история. Поработал помпой десять минут, но вода продолжала поступать. Пришлось буксировать гидроплан ближе к берегу, на мелководье. Стоя по пояс в воде на вязком илистом дне, я снял крышку люка - отсек был примерно на две трети полон воды. Я стал вычерпывать ее банкой из-под табака - более объемная посуда в отверстие люка не пролезала. Когда уровень воды внутри понизился до нескольких дюймов, стало видно, как она поступает в поплавок - вроде слегка бьющего ключа. Точное место течи я определить не мог: оно было скрыто А-образной перекладиной, укрепленной на дне отсека. Я пытался придумать, как ликвидировать течь, не видя места повреждения, которое к тому же находилось под водой. И нащупать его не мог: мешала перекладина. С любезной помощью добровольцев мы вытащили гидроплан на илистый берег и установили его на настил из пустых кокосовых орехов. Я очистил поплавки от грязи, но не смог найти никаких признаков повреждения. Налил воду в поплавок - и опять никакой течи. Тогда мы потащили гидроплан через грязь обратно в реку, я смотрел внутрь поплавка - и опять ничего. Лететь дальше было уже поздно. Устроил одному из своих помощников короткий прогулочный полет вдоль реки. И после этого - никаких признаков течи. Утром, когда я ступил на поплавок, он погрузился в воду. Все, как вчера: опять искал отверстие и опять не нашел. "Господи ты боже мой! - подумал я. - Что-то ведь нужно предпринять". Но единственное, до чего я смог додуматься, - это засунуть тряпку внутрь поплавка, под перекладину, выше загадочной течи. Сделав это, я закрыл люк и полетел на Формозу.
Следуя на север, я пролетел над островом Бабуян, а потом над Аутау-Су - первым на моем пути японским островом, в 40 милях восточнее Формозы. Японцы запретили мне приближаться к юго-восточному побережью Формозы, а также очертили обширную запретную зону и на севере острова. У меня не было обычной карты Формозы, только морская, но она не давала на острове никаких обозначений, кроме нескольких отметок высот. Одна из них - 11 490 футов - находилась к юго-западу от моего маршрута, другая - 8887 футов - к западу, третья - 3480 футов - к северу, но там была запретная зона. "Значит, - думал я, - мне надо забраться повыше и перелететь через какую-нибудь седловину. "Джипси Мот" справится с высотой 5 тысяч футов, а поднатужившись, одолеет и 6 тысяч, но это предел". Я пристегнулся и стал набирать высоту. Седловину прошел с большим запасом высоты, но дальше вместо ожидаемой долины увидел только горы и облака. Я попал в длинное узкое и глубокое ущелье; внизу поблескивал горный поток, а впереди, перекрывая путь, лежало зловещее дождевое облако. Мне стало неуютно, но поворачивать я не хотел. Если огибать северную запретную зону морем, то сначала придется где-нибудь сесть и заправиться. Под облаком лежала речная долины со скалистыми склонами, наполовину покрытыми лесом. Они были освещены солнцем - значит, за облаком небо чистое. Я решил рискнуть, сбавил газ и нырнул под облако. Теперь я летел глубоко в ущелье: по обеим сторонам - обрывистые стены, внизу- бешеный поток, а сверху- тяжелое облако. Что там дальше - неизвестно; ущелье впереди резко заворачивало вправо, и впереди я видел только мрачные склоны гор. Воздушные течения кидали гидроплан то вверх, то вниз. Миновав поворот, я увидел, что ущелье впереди целиком забито грозовым облаком. Проклятия посыпались на голову жестокого японского чиновничества, пославшего меня в эту переделку. Было темно, как в сумерках, от черных скал поднимались испарения. Вспышки молний ярко освещали ущелье, но после них оно выглядело еще более мрачно.
Дождя не было. Я еще раз пожертвовал высотой и пошел под облако. Пролетев под ним, я увидел поворот, прошел его - ущелье продолжалось, но впереди оно казалось закрытым совершенно. Плотное белое облако сидело, как клин, между стенами ущелья и спускалось почти до самого дна, посылая вниз тусклую завесу дождя, в которой исчезала бурлящая река. Меня парализовал страх. Я был в ловушке, лететь вслепую в тесном ущелье безнадежное дело. Я не знал, что делать. Стал было разворачиваться, но испугался и рывком вернул гидроплан к прежнему направлению. Но лететь дальше означало лететь на верную смерть. Надо было повернуть, и я заложил крутой вираж. Картина всего ущелья ярко запечатлелась в моем мозгу: отдельные деревья на склонах, водопады и валуны внизу, выхваченные солнцем пятна зеленого леса, плотное облако над головой и мелькнувшее вдруг что-то вроде небольшого прохода - щель высоко на склоне, узкая боковая долинка. Это был шанс. Я еще раз заложил крутой вираж, дал полный газ и пошел вверх. Долетев до долинки, я увидел, что впереди она отлого поднимается к облакам. Не сбавляя газа, продолжал вести гидроплан по максимально крутой траектории. И тут, уже под самым облаком, я, словно сквозь амбразуру, увидел впереди широкий открытый простор. Это был самый центр запретной зоны. Но к черту японцев с их запретами, они - пустяки в сравнении со страшными скалами ущелья.
Немного погодя слева от меня открылась седловина, за которой я увидел затопленную водой равнину. Сделав еще один резкий вираж, перелетел через горный проход и устремился к равнине. Теперь, в безопасности, я почувствовал себя измотанным. Пролетел прямо над Тайхоку, столицей острова, и пошел дальше на Тамсуй, расположенный у широкой реки. Летел низко и видел, как сотни японских детей на школьных дворах прекращали играть и задирали ко мне свои головки - целое море смуглых лиц. Поразительно, как много было тут флагов - японских, конечно: красное солнце с короткими лучиками на белом фоне.
Немало увидел я и самих японцев - они усеяли весь берег реки, который был обложен камнем. На реке я заметил три катера, на каждом - японский флаг и куча чиновников в белой униформе. Увидев их, тут же вспомнил о церемонных японских приветствиях. Сделал круг над рекой и сел поблизости от одного из катеров. Сильное течение немедленно понесло гидроплан к морю. Помня, с какой скоростью вода наполняла мой поплавок в Апарри, я засуетился и закричал, что должен стать на якорь на мелкой воде. Чиновники на катерах защебетали, я крикнул им еще раз, а потом решил не дожидаться их мнения и поскорее становиться на якорь, пока меня еще несло по сравнительно мелкой воде. Я достал и приготовил якорь. Чиновников мои действия, похоже, взволновали: они то кричали, то быстро переговаривались между собой. Определенно они не понимали, что мне нужна именно мелкая вода. При виде якоря японцы явно расстроились; я не мог этого не заметить, но все же отдал его. Якорь держал, успешно сопротивляясь быстрому течению. Один из катеров с чиновниками подошел к гидроплану, и мне стали представлять всех по очереди, словно на приеме. Я понимал, что, как человек цивилизованный, должен уважать чужие обычаи, быть благоразумным и подчиняться заведенному порядку, но в то же время не мог не видеть вопиющей глупости, фантастического абсурда происходящего. Эта дурацкая церемония на грязном мелководье казалась мне чем-то невероятным и едва не вышибла из меня дипломатическую учтивость. Пока чиновники, стоя на катере, по очереди представлялись мне на таком английском, которого я не понимал, и отвешивали при этом по три поклона каждый, я был готов рвать и метать при мысли о том, что именно в эти минуты мой поплавок наполняется водой. Особую силу разыгрываемому фарсу придавало то, что все эти японцы были облачены в безукоризненно белые казенные одежды и щегольские форменные фуражки, а я предстал перед ними последним бродягой, с головы до ног перемазанный грязью, маслом и еще бог знает чем. Мой спасательный жилет, который и в лучшие свои времена не отличался изяществом формы, сейчас совершенно не удовлетворял этому понятию - его распирало в разные стороны от засунутых в него грязных тряпок и веревок. То, что когда-то было приличными резиновыми тапочками, превратилось теперь во что-то отвратительное. Рубашка грязная, воротничок отлетел. Волосы торчали во все стороны, борода всклокочена, под ногтями черная грязь. И все же я не осмелился прервать церемонию. Нация, приученная к харакири (таково было мое представление о японцах), ожидала стойкости и от меня, полагая, что я не прерву поклонов, даже если поплавок уйдет у меня из-под ног.
