Хосе Рисаль - Флибустьеры
Занавес только что поднялся, и на сцене появился веселый хор корневильских поселян; все они были в бумажных колпаках и огромных деревянных сабо. Шестьсемь девушек с ярко накрашенными губами и щеками, с подведенными глазами, блестевшими из-за этого особенно ярко, распевали нормандские куплеты: "Allez, marchez! Allez, marchez!" [Живей шагайте! Живей шагайте! (франц.)] - выставляя напоказ белые руки и полные, точеные ножки. При этом они так бесстыже улыбались своим поклонникам в партере, что дон Кустодио оглянулся на ложу Пепай,- а вдруг его подруга позволяет себе такую же вольность с каким-либо обожателем, - и сделал заметку в блокноте о слишком развязном поведении актрис. Он даже подался вперед и нагнулся, чтобы посмотреть, не задирают ли они юбки выше колен.
- Ох, уж эти мне француженки! - вздохнул он и, унесшись воображением в более высокие сферы, предался соблазнительным мечтам и сравнениям.
"Quoi, v'la tous les cancans d'la s'maine!.." [Как? Это все сплетни за неделю!(франц.)] - пела очаровательная Гертруда, искоса бросая плутовские взгляды на генерал-губернатора.
- Будет канкан! - - воскликнул Тадео, первый в классе по французскому языку; ему удалось разобрать это слово, - Эй, Макараиг, сейчас будут танцевать канкан!
От удовольствия он потирал руки.
Музыки и пения Тадео не слушал. С той минуты, как поднялся занавес, он только и высматривал в жестах и нарядах актрис что-нибудь неприличное, скандальное.
Изо всех сил напрягая слух, он пытался уловить непристойности, о которых столько кричали суровые блюстители нравственности его отечества.
Сандоваль, считавший себя знатоком по части французского языка, вызвался переводить. Знал-то он не больше, чем Тадео, но его выручало напечатанное в газетах либретто, остальное дополняла фантазия.
- Да, да, - сказал он, - сейчас начнется канкан, и Гертруда будет танцевать.
Макараиг и Пексон приготовились смотреть, заранее ухмыляясь, а Исагани отвел глаза от сцены - ему было стыдно, что Паулита увидит этот срам, и он решил завтра же вызвать Хуаыито Пелаэса на дуэль.
Но ожидания наших друзей не оправдались. Появилась восхитительная Серполетта в таком же колпаке, как и прочие, подбоченилась и задорно пропела, как будто обращаясь к сплетницам: "Hein! Qui parle de Serpolette?"[Эй! Кто здесь говорит о Серполетте? (франц.)]
Кто-то захлопал, а вслед за ним - вся публика в партере. Серполетта, не меняя воинственной позы, посмотрела на того, кто захлопал первым, и наградила его улыбкой, обнажив два ряда белых зубок, напоминавших жемчужное ожерелье в футляре красного бархата. Тадео обернулся в направлении ее взгляда и увидел господина с фальшивыми усами и длинным носом.
- Черт побери! Да ведь это наш Иренейчик!
- Конечно, он, - подтвердил Сандоваль. - Я видел, он в уборной разговаривал с актрисами.
Отец Ирене, который был страстным меломаном и прилично знал французский, пришел в театр - так он говорил всем, кто его узнавал, - по поручению отца Сальви как своего рода агент тайной духовной полиции.
Изучать ножки актрис издали казалось этому добросовестному критику недостаточным, и, смешавшись с толпой поклонников и щеголей, он проник в уборную; там шептались и переговаривались на вымученном французском языке, некоем лавочном жаргоне, вполне понятном для продавшиц, если им кажется, что посетитель готов щедро заплатить.
С Серполеттой любезничали два бравых офицера, моряк и адвокат, как вдруг она заметила отца Ирене, который кружил по комнате и совал во все углы и щели кончик своего длинного носа, словно вынюхивал театральные секреты.
Серполетта прервала болтовню, нахмурила бровки, затем удивленно их подняла и, покинув своих поклонников, с живостью истинной парижанки устремилась к монаху.
- Tiens, tiens, Toutou! Mon lapm! [Вот те на, Туту! Мой кролик! (франц.)] - воскликнула девушка, схватила его за руку и радостно ее затрясла, заливаясь звонким серебристым смехом.
- Chut, chut! [Тс, тс! (франц.)] - попятился отец Ирене.
- Mais, comment! Toi ici, grosse bete! Et moi qui t'croyais... [Но как же это? Ты здесь, мой толстячок? А я-то думала, ты...
(франц.)] - Fais pas d'tapage, Lily! II faut m'respecter! Suis ici l'Pape [Не так громко. Лили! Будь почтительней со мной. Я здесь как римский папа! (франц.)].
С трудом удалось отцу Ирене угомонить резвушку Лили. Она была enschantee [В восторге (франц.)], что встретила в Маниле старого приятеля, который напомнил ей кулисы ГрандОпера. Вот почему отец Ирене, выполняя долг друга и критика заодно, начал первым хлопать Серполетте; она того заслуживала.
А друзья наши между тем все ждали канкана. Пексон не сводил глаз со сцены, но, увы, канкана не было.
Одно время казалось, женщины вот-вот передерутся и вцепятся друг дружке в косы, но вовремя подоспели судейские; а озорные парни, которым, как и нашим студентам, хотелось увидеть кое-что позанятней канкана, подстрекали:
Scit, scit, scit, scit, scit, scit!
Disputez-vous, battez-vous,
Scit, scit, scit, scit, scit, scit,
Nous allons compter les coups!
[Эй, эй, эй, эй, эй, эй!
Ссорьтесь, деритесь,
Эй. эй, эй, эй, эй, эй,
Мы будем считать удары! (франц.)]
Но музыка смолкла, мужчины удалились, а женщины вступили меж собой в разговор, из которого студенты не поняли ни слова, - верно, перемывали чьи-то косточки.
- Точь-в-точь китайцы в панситерии, - шепотом заметил Пексон.
- А как же канкан? - спросил Макараиг.
- Они спорят, где удобней его станцевать, - важно заявил Сандоваль.
- Ну точь-в-точь китайцы в панситерии, - с досадой повторил Пексон.
В эту минуту в одной из двух пустовавших лож появилась дама, сопровождаемая супругом. С царственным величием она презрительно оглядела; зал, словно говоря:
"А я вот пришла позже вас всех, стадо гусынь, провинциалок! А я пришла позже!" Есть ведь такие люди, что, идя в театр, ведут себя точно участники ослиных бегов, - выигрывает тот, кто приходит последним. Мы знаем весьма рассудительных особ, которые скорей взойдут на виселицу, нежели появятся в театре до начала первого действия. Но торжество дамы было недолгим: она заметила пустующую ложу и, нахмурившись, принялась пилить свою дражайшую половину, да так громко, что в зале зашикали:
- Тише! Тише!
- Болваны! Можно подумать, что они понимают поуранцузски! - изрекла дама, обвела горделивым взором публику и уставилась на ложу, где сидел Хуанито, - там, показалось ей, шикали особенно громко.
Действительно, Хуанито позволил себе эту неосторожность. С самого начала представления он притворялся, будто все понимает: с миной знатока улыбался, хохотал и аплодировал в нужных местах, как если бы ни одно слово от него не ускользало. Как это ему удавалось? Ведь он даже не следил за мимикой актеров. Но хитрец знал, что делает. Он шептал Паулите, что не желает утомлять глаза и смотреть на сцену, когда рядом есть куда более прекрасные женщины... Паулита краснела, прикрывала личико веером и украдкой поглядывала на Исагани, который, не улыбаясь и не хлопая, равнодушно смотрел на представление.
Досада и ревность охватили Паулиту. Неужто Исагани влюбился в этих дерзких комедианток? Настроение у нее испортилось, она даже не слушала восторженных похвал доньи Викторины ее любимчику Пелаэсу.
Хуанито играл роль на славу: он то с неудовольствием покачивал головой - в это время в зале раздавался кашель, а кое-где и ропот; то одобрительно улыбался - и секунду спустя публика начинала аплодировать. Донья Викторина была в восторге, у нее даже появилась мысль, не выйти ли ей за Хуанито замуж, когда дон Тибурсио умрет. Ведь Хуанито знал французский, а де Эспаданья не знал! И она принялась напропалую кокетничать с Хуанито. Но тот даже не обратил внимания на эту перемену тактики, он не сводил глаз с сидевших в партере коммерсанта-каталонца и швейцарского консула, которые, как он заметил, беседовали по-французски; следя за выражением их лиц, плутишка искусно морочил своих соседок.
Сцена следовала за сценой, персонажи появлялись и уходили, одни смешные и чудаковатые, как бальи и Гренише, другие благородные, обаятельные, как маркиз и Жермена. Публика от души развеселилась, когда пощечина, которую Гаспар предназначал трусу Гренише, досталась чванливому бальи и парик этого спесивца взлетел в воздух. На сцене начался переполох, и занавес опустился.
- А где же канкан? - жалобно спросил Тадео.
Но занавес тотчас взвился снова. Теперь сцена изображала рынок по найму слуг: там стояли три столба с табличками - на одной было написано "servantes" [Служанки (франц.)], на другой "cochers" [Кучера (франц.)], на третьей - "domestiques" [Слуги (франц.)]. Обрадовавшись случаю, Хуанито повернулся к донье Викторине и сказал достаточно громко, чтобы услышала Паулита:
- Servantes - значит слуги вообще, a domestiques - домашние слуги...
- А какая разница между servantes и domestiques? - спросила Паулита.
Наш знаток не смутился.
- Domesticues - это те, кого уже одомашнили. Вы, конечно, заметили, что некоторые тут смахивали на настоящих дикарей? Вот они-то и есть servantes.
- Совершенно верно! - подхватила донья Викторина. - Такие ужасные манеры! А я-то думала, в Европе все хорошо воспитаны. Правда, действие происходит во Франции... Ну, теперь мне все понятно!
