Валентин Костылев - Иван Грозный (Книга 3, Невская твердыня)
Немного постояв в раздумьи, Андрей сказал:
- Вот бы на этой горе я пушку поставил... Большущую, страшную! Самое ее место. Ей-богу! - Хорошее местечко! Чужеземцы-мореходы подплывали бы к нашему берегу со страхом! Не думали бы, - Москва далече, и бояться неча. Мудрый наш батюшка государь: надоумил его господь к месту крепость здесь воздвигнуть.
И после некоторого молчания он, как бы про себя, повторил:
- К месту, к месту.
Внизу шумело море, грозное, неспокойное, и Андрей хозяйским глазом, привычным к простору глазом пушкаря, деловито осматривал водную пустыню.
Крепость, о которой помянул Чохов, уже начали строить в месте, где Двина, уходя между островов в Студеное море, разветвляется на несколько рукавов. Здесь, в сорока двух верстах от моря, в местечке Пур-Наволок находился древний Архангельский монастырь. Около него московские плотники да каменщики и принялись за работу.
Новому городу положено было дать название "Новохолмогорск".
До этого здесь был острог - огороженное частоколом место, окруженное рвом. В остроге находились две избы: одна - русская, другая - "немецкая". Царь Иван повелел уничтожить "сию убогость" и построить новую крепость.
Пока Андрею Чохову было делать нечего в Новохолмогорске, он стал знакомиться с окружающей местностью. Вдвоем с сыном, верхом на конях, уезжали они далеко-далеко, в глубь Заволоцкой земли.
Много нового, много любопытного встречали они на пути во время своих прогулок. Особенно же привлекал их к себе морской берег.
Здесь было пустынно, дико, но вместе с тем очаровывала величественная ширь моря, заставлявшая забывать все на свете и даже самого себя.
Вот и теперь, как прекрасно чувствовали себя отец и сын, стоя на возвышенном месте каменистого берега!
Над самыми головами, лениво взмахивая пышными крыльями, пролетел большущий орлан-белохвост, вспугнув стаи гагар и чистиков. Громкие, резкие крики птиц огласили воздух, сливаясь в пестрый, нестройный хор, заглушавший даже рокот морских волн.
Порой на взмыленных гребнях моря вдруг показывалась круглая, облизанная водою голова тюленя, и снова тонула она в мрачной морской пучине.
Андрей пустил вдогонку какой-то птице стрелу. Промахнулся.
Темные громады скал высились вдали, словно вылезшие со дна морского сказочные горбуны. Вылезли и, опустив головы, на колени сели у самой воды, задремав.
До позднего вечера объезжали на конях Андрей с сыном тот берег, и чем больше знакомились они с местностью, тем сильнее она начинала им нравиться.
- Вот уж истинно, - широко разведя рукою, воскликнул Андрей, - небо престол, земля - подножие господа! Знай, малец: красна птица перьями, а человек - ученьями. Сидел бы ты дома и не видал бы ничего, и дум новых у тебя в голове не явилось бы. Голова на одном месте застаивается. Так ли я говорю?!
- Не ведаю, батюшка, - стало быть так, коли ты говоришь.
- То-то, - рассмеялся отец.
На обратном пути в Новохолмогорск Андрей рассказал о том, что он слышал некогда в Англии о путешествиях англичан в здешние места.
Тридцать лет тому назад из Англии в ясный весенний день вышли в плавание три корабля под начальством Хью Уиллоуби. И подошли они к Ледовому океану. Вскоре страшная буря разбросала по морю утлые парусные суда их. И потеряли они друг друга из виду. И только один корабль, ведомый кормчим Ричардом Ченслером, в августе прибыл в устье Двины-реки. Ченслер поселился в Холмогорах, а потом - в Москве.
- Куда же делись другие корабли? - спросил Дмитрий.
- Господь не удостоил их прибыть в нашу землю. Причины того нам не дано знать. Одно известно: затерло их льдами. Замерзли они, не пробившись через море к нам... От судьбы не уйдешь. Всякая вещь о двух концах. На то уж люди идут ныне. Или пан, или пропал. На всех морях суета идет. Таков наш век. Вот тоже на службе у нашего государя Ивана Васильевича был один дацкий человек. Звали его Керстен Роде. Все было ничего. Служил царю праведно. И вот, однажды, поймали его на море дацкие королевские люди и в цепи заковали. Государь-батюшка выкуп за него давал королю большущий, - не отпустили. Так и скончался он в темнице. А уж как стремился он в моря-окияны! Вольный был, словно птица, человек. Не вынес тесноты!.. Сгиб!
Андрей снял шапку, перекрестился:
- Царство ему небесное! Помолись о нем и ты. Хоть не нашей веры был он, чужеземец, а честно, без кривды послужил нашему царству.
Перекрестился и Дмитрий. Немного подумав, спросил: хорошо ли молиться о людях не нашей веры? Не грех ли?
- Молимся мы с тобой не за дацкого, а за доброго человека. Добрых людей никакая вера не портит, а они ее украшают, - ответил Андрей. - На то не смотри. Видал я темных язычников, да душой они бывали чище христианина. В Эстонии я видел их у Западного моря.
В одной деревеньке Андрею с сыном пришлось встретиться с толпой соловецких монахов. Их вел в Новохолмогорск на работу старец Гавриил. Он рассказал Андрею о том, как он встретился в Москве с царем, как был вызван в царские палаты и как просил царя послать людей к Студеному морю.
- Государь батюшка внял мне, а ежели это так, повинен и я служить государю верно. Соловецкие мужики будут помогать вам, - проговорил Гавриил.
Андрей улыбнулся.
- Государя надоумил не ты, старче, а сам господь... Еще в стародавние времена батюшка Иван Васильевич говорил воеводам о том море, да и корабли в Вологде строили, чтоб плавать по тому морю.
- Полно тебе петушиться! - недовольным голосом возразил Гавриил. - В прежние времена государь не жаловал своим вниманием наших пустынножителей... Да и в опале их держал. А теперь жалует - наши острова понадобятся ему. Мореходов знатных мы дадим ему. О том государь батюшка мне и сказывал.
- Будь по-твоему! - примирительно произнес Андрей. - Мореходы здесь хорошие. Знавал я их раньше. Одного звали Окунем, другого - Беспрозванным.
- Это наши. Знаю и я их! Бравые дяди, - весело произнес Гавриил.
На этом и разошлись в разные стороны.
- Слава богу! - засмеялся Андрей, отъехав от деревеньки. - Соловецкие монахи покорились... После того как митрополита Филиппа заточил государь в монастырь, стали было они артачиться, чуждаться Москвы, а теперь, видишь, образумились... Добро и на том.
С насмешливой улыбкой он продолжал:
- Хотели с Москвою спорить!.. Бедные! Неразумные!
Андрей с особой гордостью произнес слово "Москва".
Хотя уж и не так много он жил на свете, - ему пришлось все же видеть множество вельможных, великих и малых людей, множество городов и уездов, пытавшихся идти против Москвы, не согласных ей подчиниться, и, однако, рано или поздно все преклонились перед ней. И теперь для него не было особой новостью услышать о покорности Соловецкого монастыря. Со всех сторон народ жмется к Москве, ища в ней защиту и поддержку.
XIV
Безмерно тяжелою громадой обрушилось на царя Ивана страшное горе. Ничто не могло его спасти от преследования мучительного раскаяния. Он припоминал все до мелочей, с самого дня рождения царевича, вспоминал, как вместе с царицей Анастасией они просиживали ночи над люлькой царевича при малейшем его нездоровьи, и сколько радости доставлял им их малютка-первенец, когда он был здоров и весел! Вспоминал царь и о той трогательной привязанности царевича Ивана к нему, отцу, после смерти матери, когда маленькие царевичи остались сиротами... Оба они постоянно льнули к нему, и нередко он, держа на коленях обоих мальчиков, старался, чтобы его слезы остались не замеченными детьми... Он утешал их, забавлял, когда самому хотелось безутешно рыдать. Как часто ссорился он из-за них с покойной царицей Марией Темрюковной!.. Да! Они - его дети, они самые близкие его сердцу существа, только они его любят по-настоящему. А какую радость испытал царь, когда царевич постиг грамоту и когда сочинил духовные стихиры, отосланные по его желанию в монастырь у Студеного моря... Царевич радовал отца смелостью своих мыслей...
Царь Иван дальше терялся... Нить его воспоминаний обрывалась. Если то случалось ночью, он тогда не спал и часами простаивал перед иконами, а на заре, в простой власянице, уходил в собор, к месту вечного упокоения царевича, и там до крови стукался лбом о каменный пол, моля бога о прощении ему его неслыханного преступления.
Увы, не помогало и это. Царевич, бледный, скорбный, с лицом, залитым кровью, в мыслях не отходил от него. И казалось царю, что кровавый призрак с укоризной смотрит на него и тихо качает головой, как бы сожалея: зачем случилось э т о?
И нередко находили иноки государя лежащим без чувств у гробницы сына. Поднимали его и осторожно уносили во дворец.
Текли дни за днями, как почерневшая, замерзающая в канун ледостава Москва-река, на которую, одиноко сидя в своей горнице, временами смотрел из окна царь Иван.
А тут еще была получена весть, что бежавший из Москвы за рубеж бывший царский воевода, изменник Афанасий Бельский во главе шведских войск двинулся к Орешку, выдал все слабые места русской пограничной обороны, и своею рукой изменник уничтожает пограничные русские селенья.
