Дмитрий Фурманов - Мятеж
Снарядили, послали. А мы тут, в штадиве, продолжали с этой невинной делегацией вести целомудренную болтовню.
Пару слов надо сказать о делегате нашем, Павле Бересневе. Его накануне восстания за какие-то старинные, а может быть, и новые грехи собирался арестовать особотдел. Поздно вечером, когда закончилось заседание конференции, часов в десять Береснев пришел искать защиты в штаб дивизии и обратился к начдиву Белову, а тот отложил дело до утра. Береснева пока оставил у себя, в штадиве, а рано утром хотел выяснить все лично с Масарским. Но утром - вот оно что случилось. Тут, разумеется, было не до Береснева. Иные из наших товарищей уверяли, что Береснев и есть главный вождь мятежа, что он это все лишь подстроил и с целью толкается в штадиве, чтобы знать все самому непосредственно и в нужную минуту, когда все ему станет ясно, даст приказ о нашей кончине!
- Остерегайтесь Береснева, - говорили они, - это известный бандит. Он такие тут по Семиречью штуки выкидывал, что давно повесить надо... Арестовать его следует немедленно и держать до конца...
Надо сказать, что в свое время Береснев командовал всеми войсками Семиречья, считался отличным партизанским командиром, отличался отвагой, безумной личной храбростью и железной волей. Среди своих бойцов он имел большую популярность, но у командования числился на худом счету за попустительства своей братве, которая была так охоча до грабежей и хулиганства. Этому Береснев никогда не поперечил, хотя сам, по-видимому, и был неповинен: просто гладил "бражку" по шерсти, своеобразно охранял свой "авторитет".
К начдиву Береснев имел какое-то исключительное доверие и уважением проникнут был необыкновенным, почему и обратился теперь именно к нему за помощью.
Мы с Панфилычем советовались:
- Посадить не штука, но будет ли толк? Во-первых, крепость разъярится, узнав, что Береснева арестовали, и черт знает чем кончится этот взрыв протеста. Затем, не лучше ли вообще попытаться использовать его в своих делах?
Мы отозвали Береснева в отдельную комнату и сказали примерно следующее:
- Ты, Береснев, человек умный. Ты, конечно, видишь, что эта глупейшая затея, эта каша, что заварили крепостники, дорого им обойдется. Ну, что у них может выйти путного? Ровно ничего. Из Ташкента уж двинуты броневики и пехота, - скоро будет жаркая баня. Они ведь по дури на ура вышли, они и сами не знают, чего хотят. Они думают, что Верный далеко, что раз они за горами - значит, и достать нельзя. Вот погоди-ка, что будет, если только не захотят угомониться. Жарко будет, жестоко будет. Но, знаешь, мы все силы приложим к тому, чтобы обошлось без капли крови. И ты нам помоги. А там, быть может, и мы тебе окажемся полезны... Крепость тебя знает, хорошо знает и даже любит. Ты там - авторитет. Вот мы посылаем делегацию для переговоров, - иди с ними. Поговори и ты - у крепости больше будет доверия к твоим словам, чем к нашим.
И Береснев согласился. Чем руководствовался он - кто знает. Но согласился.
Мы умышленно ставили ему так круто и откровенно вопрос: пусть, думали, перейдет к крепостникам. Зато будет знать, что подмога нам из Ташкента уже идет, а это будет действовать устрашающе, это, может быть, удержит кой от каких шагов. Потом мы сказали ему, что дело хотим ликвидировать бескровно. Это сказали искренно, это и есть основная линия наших действий, - пусть в соответствии с ней и свои строит планы. Затем и это для него главное - дано понять, что в случае оказания нам помощи мы возьмем его под свою опеку и поможем, добьемся, чтобы за эту заслугу простили ему старые грехи.
Так приручили мы Павла Береснева.
Держали на глазах, полной веры к нему, разумеется, не имели, но в дело пустили.
Тем временем в 26-й полк с секретным пакетом послали верного хлопца Лысова.
- Запомни, Лысов, - наказывали ему, - если мятежники прочитают письмо - всему конец. Дальше ждать не станут... Не давайся в руки... и письмо не давай...
Вскакивая на коня, пихая за пазуху пакет, ухмыльнулся Лысов:
- Будет справлено. Будьте в надежде. Если станут отымать пакет - я его в клочья, а сам... эх!
И крепко ударил ладонью по рукоятке нагана.
- Ну, айда-айда, Лысов, скачи!
Конь заиграл, взметнул тучу пыли, - пропал по улице Лысов.
Потом узнали, что доскакал он благополучно: переулками пустых окраин выбрался в горы, а там пробирался глухими, неезжими тропинками. Эти места ему близко были знакомы: горное бездорожье служило ему самым близким и верным путем.
В пакете командиру полка описывалось происшедшее и указывалось, как надо поступать со своим полком и как нам помочь в нужную минуту. Сам комполка опасений не внушал, но братва в полку была столь разнузданной, что смахнуть его могла в единый миг: это же были почти одни семиреки...
Тем временем и крепость в 26-й полк послала своих представителей.
Но Лысов прискакал первым, насторожил, ко всему приготовил командира полка. Крепостную делегацию, как только она показалась, похватали и посадили в каталажку.
Напрасно крепостники шумели, протестовали, ссылаясь на свои полномочия, потрясали мандатами, требовали разговоров со всем полком. Их к полку, разумеется, не пустили, а страсти утишили тем, что показали дула винтовок и не шуткой пригрозили. Полк ничего не знал про мятежную делегацию.
А делегация именно к полку и рвалась, требовала, чтобы пустили ее поговорить на открытом собрании зараз "со всеми братьями-красноармейцами". Это было для нас самое опасное. Тут бы непременно "своя своих познаша". Весь полк согласился бы не с нами, - с мятежниками: это ведь были все те же семиреки!
В нашем пакете указывалось на необходимость полк удержать на месте во что бы то ни стало; крепостников ни под каким видом к бойцам не пропускать; осветить должным образом верненские события, как начало белогвардейского восстания, стремящегося свергнуть в области Советскую власть. И затем - вынести постановление, закрепить в резолюции готовность полка защищать Советскую власть с оружием в руках, осуждая восставших, угрожая им расправой.
Такие же сведения дали мы и 4-му кавалерийскому. Эти сведения попали и в Кара-Булак. Вскоре из всех этих мест действительно примчались в Верный резолюции:
"Советскую власть в обиду не дадим!"
Это была нам серьезная поддержка. Этими резолюциями потом мы немало козыряли, хотя и знали, что грош им цена, что приди назавтра в город 26-й полк - и через десять минут он будет в крепости, а через двадцать - снимет нам головы.
Да и крепость не без оснований заявляла:
- Какие это резолюции, какая им цена, кто их принимал? Полки-то, наверное, о них и не знают; одни командиры да коммунисты принимали... А ты нам самый полк подавай - мы с ним сами начистоту поговорим.
И уж совершенно очевидно, что, поговорив с полками "начистоту", крепость имела, бы их в своих рядах. Мы это знали и потому в своей среде резолюциям цены большой не придавали, хоть и использовали их широко, раздули и нашумели, разгласили, опубликовали, где можно, грозили ими налево и направо.
А силы наши, жалкие наши силы, все таяли и таяли.
Уж давно к крепостникам перебежала комендантская команда, перебежали и остатки караульного батальона, приведенные Масанчи: не то что сочувствовали они мятежникам, а просто боялись оставаться маленькою кучкой против такого сонмища врагов. По этим же соображениям и партшкола начала поговаривать об уходе в крепость; из особовской и трибунальской команд то и дело исчезали отдельные перебежчики, а один даже утащил с собою пулеметный замок.
Рассыпались, пропадали наши силы, скоро они и вовсе нас оставили. Ушли партийная школа и рота интернационалистов.
Всего-навсего осталось нас человек пятнадцать - двадцать партийцев. Теперь о вооруженном сопротивлении и думать было бы смешно: исход дела мы это понимали - будет зависеть исключительно от нашего умения лавировать, от спокойствия и выдержки, от крепких нервов и неутомимой, несдающейся энергии.
Двадцать человек против пятитысячной разъяренной толпы! Теперь в крепость набежало даже больше пяти тысяч. Вооруженных только - было полторы! Население пригнало лошадей, - там создаются свои конные части.
Словом, растет и крепнет крепость по часам и минутам, а мы, мы силами высохли до дна, остались крошечной кучкой, - мы предоставлены только себе самим.
Из особого отдела сюда же, в штадив, перевезли все ценности, все важнейшие бумаги и дела. Заботливый Мамелюк настоял на том, чтобы и из банка ценности перебросить сюда же. И их перевезли.
Все сгрудились в штадиве, словно на крошечном островке, осажденном ревущей, бушующей, гневной стихией.
Наши делегаты из крепости воротились ни с чем, крепостников мы тоже отпустили "голодных", только разожгли им аппетиты намеками на вооруженную подмогу из Ташкента, на наши скрытые силы здесь, в Верном, нашу технику и т. д. и т. д.
Крепость просила новую делегацию. И на этот раз определенно указывала, кого хочет видеть: начдива, военкомдива, двух комбригов, завподивом и т. д.
