Вольдемар Балязин - Семейная Хроника. Сокровенные истории дома Романовых
А. М. Тургенев писал о мадам Витт, что Потемкин «куртизанил с племянницами своими и урожденною гречанкою, бывшею прачкою в Константинополе, потом польской службы генерала Витта женою, потом купленною у Витта в жены себе графом Потоцким и, наконец, видевшею у ног своих обожателями своими: императора Иосифа, короля прусского, наследника Фредерика II, Вержена — первого министра во Франции в царствование короля-кузнеца Людовика XVI, шведского короля Густава; будучи в преклонных летах, графиня София Потоцкая была предметом даже Александра Павловича»
Историк-профессор А. Г. Брикнер утверждал, что в начале 90-х годов у нее от Потемкина родилась дочь.
После мадам Витт настала очередь не менее очаровательной, но еще более молодой княжны Долгоруковой.
В день ее именин Потемкин, устроив праздник, посадил княжну рядом с собой и велел подать к десерту хрустальные чаши, наполненные бриллиантами. Из этих чаш каждая дама могла зачерпнуть для себя ложку бриллиантов. Когда именинница удивилась такой роскоши, Потемкин ответил ей: «Ведь я праздную ваши именины, чему же вы удивляетесь?»
Когда оказалось, что у княжны нет подходящих бальных туфелек, которые она обычно выписывала из Парижа, Потемкин послал нарочного во Францию, и тот, загоняя лошадей, скакал дни и ночи и все-таки доставил башмачки в срок. (Дело было в том, что туфельки княжны уже вышли из моды, а ей нужны были моднейшие.)
В те вечера, когда балов у Потемкина не было, в интимных покоях Светлейшего появлялись все новые соискательницы его ласк и бриллиантов.
Пресытившись любовью, пирами, лестью и легкими победами, он сделался раздражительным сверх всякой меры, пребывал в беспрерывной меланхолии и ни в чем не находил покоя, пока наконец не уехал в Петербург.
Он приехал в столицу 28 февраля 1791 года.
В Петербурге Потемкин был встречен с прежними почестями и поселился в Зимнем дворце. Екатерина II подарила ему фельдмаршальский мундир, украшенный алмазами и драгоценными камнями стоимостью в 200 000 рублей и Таврический дворец, уже однажды принадлежавший ему, но проданный им в казну.
Мешая хандру и меланхолию с деятельным участием в отделке дворца Потемкин задумал учинить праздник, который затмил бы все его собственные прежние пиры.
Десятки художников и декораторов работали в залах, готовя нечто дотоле не виданное. Множество молодых кавалеров и дам являлись во дворец на репетиции задуманных князем живых картин. На площади перед дворцом построили качели и карусели, рядами расположили лавки, забитые разными вещами — платками и шалями, юбками и кофтами, ботинками и сапогами, штанами и рубахами, шляпами и шапками. Их должны были безвозмездно раздавать простолюдинам. Здесь же соорудили столы с напитками и яствами для бесплатного угощения.
Девятого мая 1791 года 3000 приглашенных господ и дам явились в Таврический дворец, одетые в маскарадные костюмы. Сам Светлейший блистал в алом кафтане и епанче из черных кружев. Его шляпу украшало так много бриллиантов, что он, не вынеся их тяжести, отдал ее одному из адъютантов, и тот носил шляпу за Потемкиным весь праздник. На хорах большой залы разместилось 300 певцов и музыкантов.
Зал освещался 60-ю огромными люстрами и 5000 разноцветных лампад в виде лилий, роз, тюльпанов, гирляндами оплетавших колонны зала.
Стены покоев были обиты драгоценными тканями и обоями, всюду стояли мраморные статуи и вазы.
Особенной пышностью отличались комнаты, предназначенные для карточной игры Екатерины II и великой княгини Марии Федоровны. Их стены были обиты гобеленами, а на мраморных столах перед зеркалами рядами стояли диковинные вещи из золота, серебра и драгоценных камней.
Из большого зала гости могли пройти и в зимний сад, площадь которого была в шесть раз больше императорского. Посетителей встречали цветущие и благоухающие померанцевые деревья, обвитые розами и жасмином, редчайшие экзотические кустарники, море ярчайших цветов и нежнейшая зелень лужаек, на которых стояли сверкающие стеклянные шары-аквариумы с плавающими внутри разноцветными рыбками. Меж мраморных статуй, беседок и фонтанов в центре сада размещался храм Екатерины, на жертвеннике которого перед ее статуей были выбиты слова: «Матери Отечества и моей благодетельнице».
Невидимые глазу курильницы с благовониями испускали непередаваемые ароматы, перемешивающиеся с запахами цветов, а в ветвях деревьев неумолчно пели десятки соловьев, канареек, дроздов и прочих певчих птиц.
Таврический сад под открытым небом представлял собою как бы продолжение зимнего сада — он был изукрашен столь же искусно, на прудах стояли лодки и гондолы, а из множества беседок, построенных на насыпных холмах, открывались изумительной красоты виды дворца и парка.
Екатерина приехала в семь часов вечера со всей императорской фамилией. Как только она появилась, ее провели в большой зал, где начался балет, в котором участвовали двадцать четыре пары юных аристократов и аристократок самой очаровательной наружности. В их числе были Александр, Константин, принц Вюртембергский и их жены. Потом был спектакль, поставленный в боковой зале и умышленно продолжавшийся очень долго, чтобы сам праздник начался в сумерках и поразил гостей световыми эффектами и иллюминацией.
Только во дворце одновременно зажглось 140 000 лампад и 20 000 свечей, а в саду вспыхнуло множество разноцветных гирлянд, фонариков и огней.
Когда во дворце начался бал, в парк были впущены все желающие. Простой люд веселился по соседству с господами и стал участником праздника.
Описывать застолье не будем, по роскоши оно не уступало всему остальному. Во всяком случае, достоверно известно, что устройство праздника обошлось Светлейшему в полмиллиона рублей.
Когда Екатерина, вопреки обычаю пробывшая на празднике до утра, первой из всех оставляла дворец, Потемкин упал перед нею на колени и заплакал.
Потом говорили, что Потемкин плакал оттого, что чувствовал приближение смерти.
После грандиозного праздника в Таврическом дворце Потемкин пробыл в Петербурге еще два с лишним месяца.
Двадцать третьего июля 1791 года он отужинал в компании Платона Зубова и других гостей, которых новый фаворит позвал на проводы Светлейшего. Ужин проходил в Царском Селе. Среди гостей был и банкир Екатерины барон Сутерланд, с которым мы еще встретимся.
Двадцать четвертого июля, в шестом часу утра, простившись с Екатериной, Потемкин уехал из Царского Села в Галац, где оставленный им командующим армией князь Н. В. Репнин 31 июля подписал предварительные условия мира с Турцией. Репнин намеренно не стал ждать Потемкина, чтобы оставить для потомков под протоколом не его, а свое имя.
Потемкин узнал об этом в дороге и расстроился пуще прежнего. 1 августа он прибыл к армии, а через три дня произошло событие, еще более омрачившее его. Не успел Потемкин приехать в Галац, как скончался родной брат великой княгини Марии Федоровны герцог Карл Вюртембергский — один из любимых его генералов.
При отпевании покойного в церкви Потемкин стоял возле гроба до конца. По обыкновению все расступились перед ним, когда он первым вышел из церкви. Потемкин был столь сильно удручен и задумчив, что, сойдя с паперти, вместо кареты подошел к погребальному катафалку. Он тут же в страхе отступил, но твердо уверовал, что это не простая случайность, а предзнаменование.
В тот же вечер он почувствовал озноб и жар, слег в постель, но докторов к себе не допускал, пока не стало совсем худо. Только тогда он приказал везти себя в Яссы, где находились лучшие врачи его армии.
Там болезнь ненамного отпустила его, потом снова усилилась. 27 сентября, за трое суток до дня своего рождения, Потемкин причастился, ожидая скорую смерть, но судьбе было угодно ниспослать больному еще несколько мучительных дней, в которые он категорически отказывался от каких-либо лекарств и только подолгу молился.
Тридцатого сентября ему исполнилось 52 года, а еще через пять дней велел он везти себя в Николаев, взяв с собой любимую племянницу графиню Браницкую. В дороге ему стало совсем плохо. В ночь на 6 октября 1791 года больного вынесли из кареты, постелили в степи возле дороги ковер и положили на него Потемкина с иконой Богородицы в руках.
Он умер тихо, и, когда конвойный казак положил на глаза покойному медные пятаки, никто из сопровождавших Потемкина не поверил, что он мертв.
Браницкая, закричав, бросилась ему на грудь и старалась дыханием согреть его похолодевшие губы…
Всеведущий А. М. Тургенев потом писал: «Банкир Зюдерланд (Сутерланд), обедавший с князем Потемкиным в день отъезда, умер в Петербурге в тот же день, тот же час, чувствуя такую же тоску, как князь Потемкин чувствовал, умирая среди степи, ехавши из Ясс в Николаев… как все утверждают, ему был дан Зубовым медленно умерщвляющий яд».
