Игорь Всеволжский - Ночные туманы
- Так точно.
- Если вам трудно будет кормить, определим на котел. А о вашем, Лазурченко, поведении, недостойном высокого звания коммуниста, мы поговорим в горкоме.
- Тоже мне, напугал, - нагло сказал прораб.
- Строганов, вызовите караул, - очень спокойно приказал Сергей Иванович.
Прежде чем я успел выйти из кабинета, Лазурченко попятился, загородил собой дверь, задом толкнул ее и исчез.
- Дом - собственность, и сад - собственность, жена - собственность, фикус - собственность, - поглядел ему вслед адмирал. - Вот и расцветают на почве собственности подобные махровые типы. Вы свободны, Строганов. Простите, что оторвал вас от дела. Как собаку назвали?
- Вестой.
- Идите.
На катере Весту сразу же полюбили, особенно после того как я рассказал о ее злоключениях. Матросы приласкали ее, и она стала членом нашего экипажа.
Адмирал увидел собаку, придя к нам на катер.
- А-а, Веста! Красавица. А прораб Лазурченко, - сказал он, - высоких имел покровителей... в масштабе нашего города. Еще бы! Настроил им дач за казенный счет... да и себя не обидел. Горком вывел всю братию на чистую воду...
Но он был живуч, Лазурченко. Мне привелось с ним встретиться еще один раз. В свободное время я брал Весту в город, и она терпеливо, насторожив уши, ждала меня возле библиотеки. Потом я заходил в "Гастроном", покупал колбасы, и мы устраивали пиршество на Приморском бульваре. Веста не боялась никого и ничего, кроме "пикапов". Очевидно, призрак смерти остался навсегда в ее памяти в виде этой скромной машины. Встречая "пикап", она пряталась. И успокаивалась, когда он был далеко.
Однажды в дальнем углу бульвара, неподалеку от ресторана "Волна", я услышал начальственный окрик:
- Альма, ко мне!
Веста вся ощетинилась, зарычала.
- Альма! Кому говорят? Ко мне, стерва!
Это был Лазурченко.
- У-у, чтоб тебя разорвало...
Веста угрожающе зарычала.
Он на меня замахнулся.
Веста прыгнула и укусила его. Шерсть у нее встала дыбом. Она вся дрожала от ненависти. Я с трудом отозвал ее. Закрыв руками лицо, Лазурченко удирал на ломающихся ногах, бормоча проклятия.
Адмирал учил нас тому, чему сам неуклонно следовал.
- Обойдись ты с матросом грубо, - говорил он, - озлобишь его и ожесточишь, потом приводи его в равновесие... Теплое слово, забота смягчают горе, обиду, несправедливость.
Он интересовался, что мы читаем. Заговаривал то о последних зарубежных романах, то о только что вышедших мемуарах флотских героев. Как-то спросил меня:
- Вы никогда не бывали в доме Чехова в Ялте? Обязательно съездите, обязательно.
Однажды в столовой сказал:
- Приехал ленинградский театр на гастроли. Я бы всем посоветовал... Играют Шекспира, Островского...
Я пошел на "Ромео и Джульетту". Джульетту играла... Т. Л. Иванова. Я взял билет в первом ряду. Она была прелестной Джульеттой.
Какой-то человек вышел в антракте из-за кулис и попросил меня зайти после спектакля в уборную Т. Ивановой. Я зашел. Тома спросила, как я живу. Я сказал: превосходно. Поговорили о том о сем. Вдруг она предложила:
- Мы можем начать все сначала.
Я вспыхнул:
- Не стоит.
- Почему? - удивилась она (ей показалось, что она меня осчастливила).
- Слишком дорого мне стоило.
- Дорого?
- Ты понимаешь, что я не о деньгах.
Она поняла.
- Где твой ребенок?
- В Череповце, у родителей. Он такой презанятный, они в него влюблены... Ты проводишь меня до гостиницы?
- Нет. До гостиницы всего два шага.
Не постучавшись, вошел здоровенный Ромео, без парика, с блестящим от вазелина лицом.
- Ты еще не готова, а я до смерти хочу жрать.
- Я сейчас, - заторопилась Тамара.
Ромео поглядел на меня неприязненно.
Я поднялся и попрощался с маленьким Томом. По всей вероятности, навсегда.
Пришел домой - меня встретила, стуча хвостом, Веста. Она подпрыгнула, взвизгнула, пыталась лизнуть.
Глаза ее выражали беспредельную преданность.
- Эх ты, милая. - Я прижал ее остроухую голову.
Она замерла, почувствовав ласку. - "Славный народ собаки", - сказал о вас Чехов. Только сволочь, подобная всяким Лазурченкам, способна давить вас колесами.
Я получил весной отпуск и, оставив Весту на попечение матросов, поехал навестить маму. Она гостила в Таллине у деда и бабки. Они обменяли на Таллин свою комнату на Чистых прудах. Древний город встретил меня крупным дождем. В солнечном свете дождинки казались драгоценными камнями. Они переливались в сиреневых зарослях у подножия Вышгорода. Высоко вверх, к облакам, уходили крепостные стены замка.
Дед и бабка жили на дальней окраине. Там, куда ни глянь, виднелось пупырчатое от дождя море. Чернел ажур кранов и мачт.
Дед оживленно рассказывал, что старые моряки создали музей Балтики. Он читает здесь лекции по истории флота. Дед показал на окно, за которым виднелось море:
- Это тебе, брат, не Чистые пруды!
Бабка стала почетным гостем у пионеров. Она рассказывала им о героях Конармии. (Какой-то расторопный журналист уже записывал воспоминания бабки, чтобы издать их в детском издательстве).
Дед с интересом расспрашивал о катерах. "Вот видишь, говорил тебе, что флот будет, я как в воду глядел".
Он с одобрением поглядывал на мои погоны: я продвигался. Бабка и мать накрывали на стол:
- Гости обещали зайти, на два дня приехали в Таллин, - в один голос сообщили они.
- Кто такие?
- Увидишь и познакомишься.
Тут как раз позвонили. Вошел седой человек во флотском кителе без погон и за ним... за ним - Лэа!
- Познакомься, Юрище. Капитан Коорт. Он спас мне жизнь двадцать лет назад. А это дочурка его.
- Лэа! - воскликнул я.
Дед удивился:
- А вы разве знакомы?
За стол усадили нас рядом. Дед и Коорт вспоминали, как были вместе на островке, где даже камни от бомбежки горели.
- "Смелому" и подвигу его моряков посвящен стенд в музее, - сказал дед. - И вы там есть, Юлиус. Достали вашу фотографию. Жаль, что "Смелого" распилили какие-то остолопы. Я бы им морду набил. Он бы и по сей день стоял у вас в парке. Так же, как у тебя, Юра, в части стоит катер Гущина.
Лэа спросила, как я живу.
- Хорошо, - сказал я.
- Всем довольны?
- Всем доволен.
- Очень рада за вас.
Сама она была невеселая. Я не решился спросить, как она живет со своим Андресом. На лице ее то и дело появлялось детское выражение, напоминавшее девчушку на мостике "Смелого".
После обеда мы вышли к морю. Дул теплый ветер. На кораблях, стоявших на рейде, загорались огни. Замигал маяк. Пахло сиренью. Я рассказал, что хотел разыскать ее тогда в Ялте.
- Пожалуй, хорошо, что не разыскали.
- Да, я понимаю: Андрее...
- Андреса больше нет. Я вдова.
Лэа в тот же вечер уехала в Пярну. Я готов был поехать за ней, но не решился сказать ей об этом. Я проводил ее к остановке автобуса.
- До свидания, - сказал я.
И услышал:
- Прощайте.
Я вновь терял ее. Шумели деревья. Море билось о берег. "Прощайте..."
Я чуть было не толкнул капитана первого ранга, он шел мне навстречу. Я отдал честь, извинился. Лицо его показалось мне очень знакомым. И вдруг я вспомнил:
Пярну, эсминцы на рейде, ярко освещенный ресторан "Ранна-хооне". Ну конечно же это он!
- Прошу разрешения обратиться, товарищ капитан первого ранга. Ваша фамилия Пегасов?
- Так точно, - остановился офицер, недоумевая. Он, конечно, меня не узнал.
- Простите, что вас беспокою. Но именно вы когда-то сказали мне в Пярну: "Если любишь море, то ничего сложного нет. Флоту люди нужны..."
- Юра Строганов? - оживился Пегасов. - Значит, стал-таки моряком? Балтиец?
- Нет, черноморец.
- На чем плаваете?
- На катерах. Мечтаю перейти на новые.
- Молодец! Поздравляю.
Он крепко пожал мне руку. Мы пошли рядом. Оказалось, Пегасов хорошо знает деда. Он сказал:
- Очень рад, что встретил вас моряком!
ГЛАВА ДЕСЯТАЯ
Шли годы. Однажды помощник командира одного из катеров тяжело заболел. Офицера отвезли в госпиталь, и надежд на его скорое возвращение не было. Конечно, много желающих было занять его место. Но может быть, потому, что мы отлично стреляли торпедами и вышли на первое место, может быть, потому, что добились звания отличного экипажа, выбор адмирала пал на меня.
Я давно решил: буду трудиться, трудиться, выходить в море один, пять раз, пятьдесят пять раз выходить в море - и наступит день, когда меня вызовут в кабинет к адмиралу и он скажет: "Старший лейтенант Строганов, вы заслужили право служить на новом катере".
И я выходил в море пять и пятьдесят раз, и наступил тот счастливый день, когда я вошел в кабинет к адмиралу, он поднялся из-за стола мне навстречу и с улыбкой сказал:
- Я назначаю вас на новый катер. Мне думается, вы эту честь заслужили.
Сердце готово было выпрыгнуть из-под кителя, и я, наверное, до неприличия покраснел. Я ответил что-то вроде того, что буду стараться, не посрамлю чести соединения и так далее. Адмирал, улыбаясь, одобрил:
